От первого лица

Старшую Пионервожатую звали Люба. Такая Люба, что всем люба. Все от половозрелых пионеров до вожатых хотели ей вдуть, но, как заверила Света, ебёт её исключительно Махно. Остальным хуй по всей морде. Люба была рослая и не слишком стройная хохлушка. Она говорила с жутким хохлацким акцентом, зато постоянно пребывала в прекрасном расположении духа. Назвать её красавицей язык не поворачивался, однако сексапил, о котором в те годы ещё не знали, пёр у неё из всех щелей. Была она почти брюнетка с карими глазами, а юбки у Любки были одна короче другой, а ещё и пионерский галстук, короче, полный аут. Кто такой Махно, я понял не сразу, ибо начал мотать свой срок со второй смены. Так прозвали нового начальника Лагеря. Почему так, Света не знала, ибо не был он ни Нестором Ивановичем, ни Нестеровым, ни кем либо, с кем можно было бы вполне адекватно ассоциировать его персону. Вот просто так обозвали, и всё тут. Как его звали на самом деле, я не помню, да и нет в этом никакой надобности. Было ему около сорока, а Любе двадцать семь лет, как и Свете, хотя мне казалось, что Свете уже за тридцать. Как-то она выглядела постарше, но в плане красоты Любе до неё было как до Луны, несмотря на то, что Света была блондинка, такая утончённая и с умными карими глазами натуральная пшеничная блондинка.

Света сообщила нам, что взяли нас в Лагерь не совсем пионерами, а более подробную информацию о нашем социальном статусе, нам сообщит лично Махно. Предыдущего Начальника Лагеря я вообще не помнил, и по этой причине не могу сказать, был ли Махно лучше него или хуже, но новый Начальник оказался вроде как вменяемым. Он пояснил нашей кампании, что мы все выросли из пионеров, и по этой причине жить мы будем своей жизнью, отличной от пионерской. Типа как если наш Лагерь – Зона для пионеров, то нас пошлют на Химию. Жить мы будем в палатке, жрать на кухне, а не в столовой, зато в любое время, а не по расписанию. Заборов для нас не существует, то есть у нас будут запасные ключи от всех калиток и ворот, и шляться мы можем куда угодно. Никакого режима и никаких дурацких мероприятий. Можно всё в рамках приличий, но нельзя растлевать пионеров. То есть курить так, чтобы пионеры не видели. Пионерок трахать нельзя, но в Лагере есть три комсомолки, вот их можно. Короче Анархия – Мать Порядка. Вот Вам и Махно. Кроме свобод были некоторые обязанности, а именно, мы были обязаны слушать самого Махно, Любу и Свету, а все остальные были нам не указ.

Наша палатка располагалась вдалеке от всех остальных строений Лагеря, что было весьма полезно, чтобы не особо задумываться о растлении пионеров. Кроме того, для нашего блага палатку установили не непосредственно на сырую землю, а на дощатый поддон, а ещё стены палатки были внутри из фанеры. На фанере типа удобнее писать всякую гадость, нежели на брезенте. В этом уже убедились те, кто жил в этой палатке в первую смену, и они изрисовали абсолютно все стены. Кроме полной херни там была и полезная информация типа «Люба – Блядь». Была ещё и картинка над этой надписью, на которой эту самую Любу, стоящую раком, кто-то драл сзади, а второй кто-то пихал свой хуй Любе в рот. Про Свету было написано, что она сосёт, но плохо. По поводу этих информационных баннеров Света ничего не сказала, но попросила нас не обращать на них внимания, типа не все пионеры такие хорошие как мы, и она типа надеется, что мы подобных глупостей писать не станем. Правильно надеялась, ибо написать новое было уже негде, разве что для начала стереть всё старое. Не знаю уж почему, но как-то так получилось, что Света признала лидером стаи меня и все свои нравоучения транслировала через меня на всю нашу троицу. Меня это не смущало, но было немного странно, почему именно через меня, а не всем сразу. Махно поучал всех сразу, ну на то он и Махно.

Разобравшись с местом временного проживания, Света плавно перешла на тему сублимации либидо и рассказала, что теперь нам возможно разрешат играть на публике, если мы будем себя хорошо вести, то есть не будем курить на сцене, бухать и материться, и, самое главное, будем следить за порядком в зале. Однако было и одно Но. Играть можно от обеда до ужина, а вот после ужина нет. Ну, хоть так, и то довольно хорошо. Оно и понятно, что на ночь глядя играть небезопасно, в том смысле, что пионерки могут сомлеть, и тогда будет разврат, а его начальству не надобно. Третья серия инструкций автоматически вытекала из второй, а тема инструкции касалась комсомолок. Комсомолкам палатка не полагалась, ибо две из них были типа помощницами вожатых в шестом отряде, а третья была медсестрой в Лагерном Лазарете. Обе помощницы окончили девятый класс, и им уже было по шестнадцать, а третья проучилась целых два года в медучилище, и ей было почти семнадцать. Как-то маловаты мы были для комсомолок, но Света меня успокоила, объяснив, что вожатым строго настрого запрещено трахать комсомолок, и поэтому наши шансы не равны нулю.

Комсомолки сами пришли к нам знакомиться сразу после обеда, что давало повод надеяться на правоту Светы. Правду сказать, пришли только те две, что не были медсестрами, а к медсестре мы пошли уже впятером. Обе комсомолки были ничем не примечательными девахами средней паршивости, однако, за неимением лучшего были признаны годными к употреблению. Третья комсомолка была, как бы так помягче выразится, особенная. Нет, не в том смысле, который вкладывают в это слово нынешние либерасты. Отнюдь нет. Она была высокая и стройная, как кипарис, у неё были очень длинные ноги и очень длинные волосы, на которые она не пожалела перекиси водорода, но был один маленький недостаток. Глаза. Такие вот раскосые и фиолетового цвета. Разрез глаз наводил на мысли о Чингиз Хане, а черты лица совсем не гармонировали с формой глаз. Лицо было вовсе не плоским, и нос был достаточно узким и прямым. Такую внешность трудно передать словами или цифрами, такое надо видеть. Такая русская красавица только с монгольскими глазами. Как того и требовали обстоятельства, знакомство состоялось.

Между обедом и ужином мы делили девок. Несмотря на мои возражения и аргументы, мне досталась медсестра. Аргумент, что я расист, был отклонён, и мне пришлось довольствоваться тем, что дали. Как ни странно, медсестра откликалась на имя Оля, а фамилия у неё была Назарова. На всякий случай я решил прояснить картину и спросил у Светы, и она разрушила мои иллюзии. Я-то думал, что отец у Оли был русский, а мать казашка, но вышло всё наоборот. Со слов Светы, отец был узбек, и, как уверяла Света, и в чём я впоследствии самолично убедился, Назаров это – самая, что ни на есть, узбекская фамилия. Опять же, со слов Светы, мать Оли была блядью, причём не русской, а татарской, а Оля была не Ольга, зато Алия. Вот так и рушатся наивные мечты. Думал я, то там хоть капля русской крови, так ведь нет, совсем нет, хоть обосрись. Пришлось мне отказаться от идеалов расизма, ибо ночь обещала быть томной, так как после отбоя девушки обещали заглянуть к нам на огонёк с целью покурить, а там уж как пойдёт. На многое я не рассчитывал, но на кое-что всё же надеялся.

Надежды не всегда оправдываются. Девки пришли и сели на наши койки, но на пионерском расстоянии от нас, и только тем и занимались, что курили мои сигареты. Курить на халяву приятнее и дешевле. Накурили мы так, что хоть топор вешай, а когда пачка сигарет закончилась, барышни разбежались по своим норам. Для прояснения ситуации следует заметить, что я прихватил с собой в Лагерь три пачки Явы, и семь рублей двадцать копеек советским деньгами. Пять рублей мне дал отец, рубль – тётка, а рубль двадцать я накопил, жёстко экономя на школьных завтраках. На самом деле я сэкономил гораздо больше, но я купил сигарет, и ещё бутылку Южного Красного Крепкого за рубль восемьдесят семь копеек, которую мы с моим школьным приятелем распили в Измайловском Парке. Мои ж дружки, я употребляю этот голубоватый термин лишь потому, что друзьями их назвать, не поворачивается язык, тоже взяли с собой сигареты и немного денег, но тратить на пустую болтовню пачку сигарет мы совсем не рассчитывали. Эдак за смену только на курево девкам улетит аж девять рублей, а что останется на вторую? Так ещё бы и выпить на что-то надо. Как-то жизнь наша не задалась с самого начала. Однако на следующий день ужасная ситуация слегка выправилась. С утра нам было как-то херовато, зато девкам – совсем херово. Оказалось, что курение на халяву слишком сильно вредит здоровью, и барышни свой пыл слегка снизили, а наш бюджет был спасён.

Дня три или четыре всё было без перемен, вот только курить стали меньше, но либидо от этого не снижалось. Сублимационный зал не радовал посетителями, а всё потому, что Света строго запретила туда вход тем, кому ещё не исполнилось четырнадцати лет. Тех, кому исполнилось было крайне мало. Два прыщавых юнца и три таких же девки. Комсомолки были очевидно получше нашей музыкальной аудитории, вот мы и задумали ускорить процесс грехопадения наших комсомолок, для чего и прикупили две бутылки Фетяски. Было в те времена такое молдавское сухое вино, кстати, вполне даже приличное. Вино не слишком помогло ускорению свободного паления, зато слегка подорвало наш, и без того скудный, бюджет. Две комсомолки отказались наотрез играть в карты на раздевание, но зато медсестра просто не поняла, о чём вообще была речь. Тем не менее, пионерское расстояние уменьшилось до комсомольского, ну и, само собой разумеется, в программу были включены невинные поцелуи. По моим подсчетам, наш бюджет вряд ли позволил бы нам склонить дам к совокуплению, а время неумолимо шло и шло. Как-то даже в прошлом году было интереснее, однако ж, не всё сразу. Вино и камень точит.

Во время наших музыкальных потуг две комсомолки иногда нас посещали, однако моя косоглазая нимфа трудилась в поте лица своего на поприще Лагерной медицины. При виде комсомолок, я постоянно вспоминал мою нимфу, и у меня в голове начинала крутиться одна из последних на тот момент песенок Deep Purple. В ней пелось:

«My Woman from Tokyo, She makes me See

My Woman from Tokyo, She’s So Good for Me».

Моя вуман была фром Ташкент, и была настолько тупа, что я даже не знал, о чём с ней можно поговорить. На самом деле, это – отвратительно, когда тупая девка ещё и не дает. Как вспомню, так вздрогну. Не помогла даже вторая серия из Фетяски, и у меня полностью исчезло желание ебать узбекскую медсестру, и как ни старались мои дружки, но я не поддался на уговоры и выслал свою нимфу на хуй.

Мои дружки негодовали, ибо я им усложнил процесс соблазнения их нимф, но они нашли выход, и стали собираться впятером в Лазарете, где медсестра лишь наблюдала за процессом коллективного душевного онанизма. Судя по рассказам моих дружков, её эта роль вполне устраивала. Другую, весьма немаловажную роль играла Света. Она контролировала все процессы, которые шли у нас в Лагере, но особенно те, которые касались нашей троицы переростков. Оно и правильно, на то она и лагерный психолог, хотя один момент меня настораживал. Дело было в том, что Света слишком много времени уделяла именно моей персоне, может быть так, что это мне казалось, а может, и было на самом деле. Чёрт её знает. Мне казалось, что она выбрала меня в качестве наивного подопытного кролика для своих весьма сомнительных экспериментов. Как бы то ни было, но советы от Светы всегда были в масть, и это меня радовало.

До конца второй смены оставалось чуть более недели, может, дней десять. Я уже как три дня обходился без женской ласки и даже начал понемногу привыкать к этой реальности. Оба моих окаянных дружка продолжали заниматься в Лазарете душевным онанизмом со своими комсомолками, а моя бывшая сестра продолжала продолжать. Однажды наша троица пришла в клуб, и там мы закономерно начали сублимировать нереализованное либидо. Минут через пятнадцать в клуб начали наши прибывать поклонники и поклонницы. Когда все были в полном сборе, а мы криво и косо лабали «Never Marry Railroad Man», в клуб зашла Света, ведя за руку прелестную девочку. Высокая и стройная брюнетка, да ещё и с умными зелёными глазами. Просто мечта поэта. Как же я раньше её не замечал? Видимо, перед моим носом маячила косоглазая медсестра и загораживала собой мне всю перспективу. Моё нереализованное либидо мгновенно отреагировало. Света представила свою спутницу, которую звали Лена, и у которой сегодня был день рождения, то есть ей уже исполнилось четырнадцать лет, а посему ей можно слушать наши экзерсисы. Я понял, что это – судьба.

Около часа я и мои сотоварищи с остервенение терзали свои музыкальные инструменты, а Лена с восхищением смотрела на нас. Мне казалось, что смотрит она именно на меня. Когда пришло время ужинать, все наши фанаты разошлись, вот только Лена не разошлась, а осталась сидеть там, куда её посадила Света. Мне показалось, что она впала в кататонический ступор, и я подошёл к ней. Не зря, ох не зря я это сделал. Лена ждала именно этого. После ужина мы ушли за забор, от которого у меня были ключи и шатались по колхозному полю. Утром следующего дня мы вместе с Леной пошли гулять в лес. Её это чрезвычайно порадовало, ибо в лес она зашла в первый раз из-за боязни заблудиться по причине тяжёлой формы топографического кретинизма. Чтобы Лене не было страшно в тёмном лесу, мне пришлось её поцеловать, а ей это понравилось, и понеслась душа по трубам. Два похода в лес показали, что Лена готова дойти до логического завершения нашего знакомства, ну я и пригласил её в нашу палатку после отбоя. Не всё сразу, ещё дня три потребовалось Лене, чтобы принять моё гнусное предложение.

Предложение было безоговорочно принято в пятницу двадцать седьмого июля тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я хорошо запомнил эту дату, и не только потому, что на следующий день у меня были именины, а потому, что день грядущий принёс столько всего удивительного и непоправимого, что ни в сказке сказать, ни пером накарябать. После отбоя Лена вылезла из окна своей палаты, и мы незаметно пробрались к моей палатке. Мои дружки продолжали свои искания в Лазарете, а я прикупил бутылку Фетяски. Бутылки оказалось достаточно, чтобы Лена согласилась на всё. Никогда так не было, чтоб чего-то не было, всё когда-то было, и ничего нового уже не будет. Когда я снимал с Лены трусы, то невдалеке от палатки раздались голоса и смех моих дружков. Лена испугалась и натянула трусы обратно, и вообще вся срочно оделась. Когда Лена полностью оделась, голоса моих дружков стали отдаляться в сторону клуба. Попытка раздеть Лену по второму разу не увенчалась успехом, по той простой причине, что Лена боялась, как бы дружки неожиданно не вернулись и не сломали нам весь кайф. Она догадалась, что они со своими комсомолками посрались со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Не свезло. Пришлось проводить Лену назад в её опочивальню, ну а самому заняться самообслуживанием, чего раньше я ни разу ещё не делал. Да не вру я, вот Честное Пионерское! Дружки грешили, а я держался. Обслужив себя по высшему разряду, я лёг и призадумался, как же жить дальше. Судя по всему, моим дружкам дорога в Лазарет будет заказана, а у меня из-за них не будет возможности довести дело до победного конца. С другой стороны, Лена, как и я, жила в Измайлово, на углу Третьей Парковой и Измайловского Бульвара, от меня полчаса пешком, ну а на троллейбусе всего-то три остановки. Говно вопрос, просто придётся подождать немного. Оно того стоит. Однако может и так статься, что ещё не всё потеряно, и дружки мои окаянные помирятся со своими пассиями, ну а тогда завтра будет всё в лучшем виде. Фантазия рисовала мне эротические картины в духе Поля Дельво, и я уснул сном младенца.

Ещё только начало светать, как мне пришлось проснуться. В мою палатку заявилась Света с очень недобрым выражением на лице. Она тихо прошипела мне в ухо: «Глупых вопросов не задавать! Я тебя очень прошу, что бы ты ни узнал, чего бы ты ни услышал, никому ничего не говори вообще, до тех пор, пока мы с тобой не поговорим после завтрака. Я сейчас пойду разруливать. Тут такое случилось, просто пиздец, извиняюсь за мой французский. Тут твои дружки такое отчудили, хоть стой, хоть падай. Кстати, почему тебя с ним не было? Чем ты занимался этой ночью? Только не говори, что спал один». Выслушав Светин монолог я решил ей сознаться в мною содеянном. Я прекрасно помнил, что Махно просил не трогать пионерок, но нарушил его наказ. Света выслушала мою исповедь, и сказала, что это не так уж страшно, главное – никому об этом не рассказывать, но ещё главнее будет то, что я узнаю совсем скоро. За сим Света поцеловала меня в щёку и ушла в неизвестном направлении.

Поцелуй меня смутил сверх всякой меры, а сказанное Светой породило ни то тревогу, ни то беспокойство. Короче, мне стало как-то не по себе. Минут около двадцати я тревожился и беспокоился, а потом пришли оба мои дружка с весьма загадочными лицами. От выражений на их лицах мои тревоги только усилились. Они как-то странно молчали, а на мой вопрос, что они натворили, ответили очень лаконично, но не совсем информативно: «Пиздец. Полный пиздец». После минут десяти, ушедших на повторения слова Пиздец, они всё же приобрели дар внятной речи и поведали мне жуткую истории. Всё началось в Лазарете, где комсомолки не захотели им дать. Вопрос стоял ребром, а ответ был прост – жопа к жопе. Получив такой ответ, дружки мои обиделись и хотели было пойти спать, но дурные головы ногам покоя не дают, и они пошли прогуляться по Лагерю, ну мало ли что. Вдруг в кустах сидят бабы, которые им дадут. По ходу они зашли в баню на огонёк, а там их совсем не ждала старшая пионервожатая Люба. Она просто мылась. Конечно, они извинились и хотели тихо уйти, но Люба предложила им более интересный и полезный вариант. Короче говоря, они вдвоём отъебли Любу. И сосала Люба так хорошо, что просто обосраться и не жить.

Эротический этюд был весьма замысловат и неординарен, но пиздец был не в том, что по пизде кнутом, а в том, что больно. Когда мои дружки вышли из бани, Люба осталась там, чтобы помыться, а моих дружков видел Махно. Он как бы сделал вид, что ему насрать на то, что они были в бане и прошёл мимо них, а они подумали, что он пойдёт на хуй, но он пошёл в баню. Вот это и был полный пиздец. В дополнение к полному пиздецу пришёл ещё и дополнительный. Так и должно быть. Пиздецы ходят парами. Вот и в нашу палатку пришла пара, пришла ещё задолго до подъёма. Пара состояла из Махно и Светы. Махно выглядел, как то и положено Начальнику Лагеря, а на Свете красовался пионерский галстук. Махно просверлил взглядом моих дружков, после чего сказал недобрым голосом: «Оба на выход с вещами», после чего вышел за пределы палатки и стал ждать снаружи. Света подмигнула мне, а моим дружкам пожелала счастливого пути. Дан приказ, недолги были сборы, и пошли они солнцем палимые, а впереди них шёл Махно в белом венчике из роз.

Когда мы остались вдвоём, Света поведала мне о том, что произошло ночью накануне. Всё началось с того, что к Махно нежданно, негаданно припёрлась его жена. Делала она это крайне редко, и сам Махно, и оба его сына, один из второго отряда, другой из пятого, её совсем не ждали. У Махно были грандиозные планы весело провести время в Бане со старшей пионервожатой, а какие планы были у его сыновей, никто не знал и не интересовался подобной мерзостью. Воду в баке нагрели ещё до приезда жены к Махно, а Люба посчитала крайне дурным тоном пропустить возможность лишний раз подмыться. Одной подмываться было как-то скучно, и Люба пригласила в баню Свету, но Света совсем не имела на тот момент желания подмываться на пару с Любой. Как только Люба ушла, Свете стало как-то скучно сидеть одной, и через минут двадцать она также пошла в баню. Не доходя до бани метров сто, Света увидела, что Люба вышла из бани и начала пристально куда-то всматриваться. Света тоже посмотрела в ту сторону, куда смотрела Люба, и увидела там моих дружков. Света перевела взгляд на Любу, однако та уже зашла в баню и закрыла дверь. Не прошло и минуты, как в дверь бани вошли мои дружки. На этом месте Света решила сделать паузу и закурила. Я тоже закурил.

Дым кольцами, облака и там и тут. «Знаешь, что Люба рассказала Махно? Держись за койку крепче! Она сказала Махно, что твои дружки её изнасиловали. Сука лживая», – сказала Света после весьма долгой паузы, ну а потом продолжила свой рассказ о том, что было ночью в бане. Света всё видела своими глазами, ибо она недаром была психологом и хорошо знала, где находится смотровая площадка вуайеристов. Само собой, Свете стало интересно, что будет твориться в бане, и она с риском свернуть себе шею залезла на вышку и стала наблюдать. Окошки в бане были открыты, что позволяло видеть кое-что, но в хорошем качестве. Минут пять в бане ничего не творилось, так как ареной действий был предбанник. Через пять минут после того, как Света стала наблюдать, из предбанника в баню вошли все действующие лица, причём абсолютно голые. Они веселились от души, особенно весело было Любе. Было совершенно ясно, что именно она была инициатором той оргии, которая и приключилась той ночью. Описание оргии из уст Светы было как бы более красочным, чем рассказ моих дружков, однако, повторять его я не вижу смысла, ибо лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и когда я первый раз увидел порнуху, то сразу же вспомнил рассказ Светы.

Покончив с описанием оргии, Света добралась до самого главного. Только лишь она призадумалась о том, чтобы слезть с вышки, как в бане началось второе действие. На сцену вышел Махно. Скандал продлился минут пять, и Света успела спуститься с небес на землю и даже войти в предбанник. Психолог просто обязан вовремя вмешаться. Скандал удалось погасить, но Махно разжаловал Любу, а ещё и уволил её из Лагеря к ебени матери. Временно исполнять обязанности старшей пионервожатой была поставлена Света, видимо за то, что рассказала Начальнику всё то, что было на самом деле, а не то, что ему пыталась втереть Люба. Но на этом ещё не всё закончилось, но перед тем, как рассказать мне самое интересное, Света немного отклонилась от темы и спросила: «Скажи, только честно. Почему ты туда не пошёл вместе со всеми? Только не говори, что просто уснул». Я не хотел врать Свете по причине моей к ней симпатии и её подозрительно хорошего отношения ко мне, и всё рассказал ей про Лену ещё раз и со всеми подробностями. Честно говоря, я ожидал от Светы несколько иной реакции, но, как ни странно, получил полный одобрямс.

Света снова закурила и рассказала мне самое интересное. А ещё и дала пару советов. Самое интересное заключалось в том, что оскорблённая до глубины души Люба стала чрезмерно разговорчивой, ну и много чего наговорила. Судя по всему, мои дружки объяснили Любе, почему я не пошёл вместе с ними, а она выдала это всё Махно. Махно решил отложить эту проблему на завтра, ибо сегодня было и так до хуя неразрешимых проблем. Света мне присоветовала сегодня же оприходовать Лену по той причине, что завтра и меня, и Лену могут выкинуть из Лагеря. Совет был весьма дельным, и я его воспринял как категорический императив Канта, но и это было ещё не всё. Люба пошла к жене Махно и рассказала ей всё, что было и, чего не было, но Махно было на это насрать, ибо с женой своей он уж давно решил развестись. Проблема была в том, что в одну машину все изгнанные из Лагеря не помещались. Махно пошел решать транспортную проблему, изгнанные скопились в специальном отстойнике, но совершали наглые вылазки, особенно Люба. Увидев её, я просто обалдел. Её милую улыбку сменила гримаса обиды на весь Белый Свет и всё прогрессивное человечество, а её фигура вместо сексапила начала источать смрад. Мне казалось, что от неё воняет говном и мылом, и как результат всех этих метаморфоз, у меня выработалось стойкое отвращение к имени Люба.

Чтобы избавиться от неприятных чувств и мыслей, я разыскал Лену, и мне стало хорошо и спокойно. Лене было очень интересно, что за хуйня у нас творится, но я постарался уйти от разговора, пообещав ей, рассказать всё, но немого позже. Весь день мы с ней проболтались совсем без пользы, лишь только к вечеру зайдя в сельский лабаз, прикупили на последние деньги бутылку Фетяски, пачку Пегаса и шоколадку Алёнка. Слава Богу, что Лена не курила. В связи с тем, что в Лагере до нас никому не было никакого дела, мы основательно обнаглели, и ушли в палатку сразу же после ужина, однако ж, развратничать начали только после отбоя. Смена заканчивалась в понедельник, так чего бояться в ночь с субботы на воскресенье? Правильно, вот мы ничего и не боялись. Не успели протрубить отбой, как Лена сама сняла трусы. Что было дальше догадаться не так уж трудно, но мне кажется, что никто не догадается. Я тоже не догадывался, пока сам не попробовал. Во всем виноваты кровати. Такие, блядь, железные кровати с пружинными матрацами. Ни дать, ни взять. Точнее дать можно, а вот взять не получается. Ладно, если бы Лена была бы такой же блядищей как Люба, но так у неё тоже было в первый раз.

Промучившись почти до семи утра, я осознал, что, несмотря на несколько оргазмов ручной работы, Лена так и осталась девственницей. У нас было всё, даже более чем всё, всё кроме внедрения. Обидно, но мы не расстроились, ибо в Москве у меня была деревянная кровать с нормальным матрацем, а кроме того, у нас была впереди ещё одна ночь, правда без Фетяски. Надежды юношей питают, но не всех. Меня надежда обманула. Сразу же после завтрака в Лагере зачем-то нарисовались родители Лены и забрали её, не дав даже толком попрощаться со мной. Как того и следовало ожидать, мы не успели обменяться телефонами, но и это меня не особо расстроило. Надежда – мой компас земной, а удача – награда за наглость. Я знал, в какой школе учится Лена. Нет ничего проще. Пришёл в школу, нашёл восьмой класс, пусть их даже три, а там моя Лена. Говно вопрос. Решу. Однако весь день я пребывал в тупой печали. Как-то было совсем тоскливо. Дружков выгнали, Лену забрали родители, а ещё осадок от старшей пионерской пробляди. Ближе к вечеру мне безумно захотелось курить, но у меня куда-то исчезли все спички. Нет счастья в жизни. Даже спичек, и тех нет. Всем известно, кто такой солдат без спичек. Об этом ещё много лет назад писал Ярослав Гашек. Слава Богу, что я уже не пионер, но ещё и не солдат, а то бы меня замучили угрызения совести, что я не могу дать прикурить господину офицеру.

После ужина безумное желание покурить приобрело размеры вселенской катастрофы. Весь прикол был в том, что пионеры делали вид, что все до одного они некурящие, а вожатые сильно недолюбливали всю нашу троицу, ну и меня в отдельности. Стрельнуть спички можно было у Махно, Любы или Светы. С Любой было всё ясно, она уже была в Москве, Махно пребывал в дурном расположении духа, а Светы я не видел за весь день ни разу. Из двух зол я выбрал наименьшее и пошёл к Свете. Света жила в одном домике с Любой, пока Люба ещё была старшей пионервожатой, но теперь в Любиной комнате было темно и пусто. У Светы свет в наличии имелся, что давало надежду на наличие самой Светы. Я постучал в дверь и услышал голос Светы: «Входи уже! Ну сколько ж можно тебя ждать?» Мне стало очень интересно, кого это ждала Света, и я вошёл. Света нисколько не удивилась моему появлению и предложила мне сесть к журнальному столику. Создавалось впечатление, что Света ждала именно меня. Я скромно присел и огляделся вокруг. На столике стояла бутылка Фетяски, точнее то, что от неё осталось. Кроме Фетяски в нашем Сельпо можно было купить только Вермут Розовый Крепкий, напиток не самый пригодный к употреблению. Мне было весьма приятно, что Света хорошо разбиралась в алкогольной продукции эпохи застоя.

Душевное состояние Светы назвать трезвым не было никакой возможности. В таком состоянии я её ещё ни разу не видел. Не то, чтобы она была пьяна в мясо, отнюдь нет. Степень опьянения была весьма умеренной, но вместо волевой умной женщины я увидел нечто среднее между Леной и моей бывшей косоглазой дамой и с лёгкими нотками Анны Карениной. Света разлила вино по стаканам и выдала не совсем понятную мне глупость: «Сегодня исполняется ровно год, как померла Дженис Джоплин, давай её помянем». Конечно, ведь я мог ошибаться, но Дженис умерла раньше Джима Моррисона, ну а он умер в начале июля семьдесят первого года, то есть уже более двух лет назад. Это я знал совершенно точно. У меня был журнал «Америка» с большой статьёй про группу Doors за семьдесят первый год. Там были ноты и слова песни «Crystal Ship» ну и каких-то ещё песен. Хрустальный Корабль мы пытались играть, и даже почти сыграли, а про Моррисона и Джоплин я хорошо помнил. Очень уж было их жалко. Я не стал спорить с пьяной женщиной и немедленно выпил. Света аналогично немедленно выпила и добавила ещё более непонятную чушь: «Я померла три года назад». Чтобы не сойти с ума, я вспомнил, что пришёл за спичками. Света протянула мне свою зажигалку, да вымолвила не совсем уверенно: «Дарю. Возьми, у меня их ещё есть». Я закурил, и тут наступила пауза. Долгая и противная пауза, похожая на запор.

Света решила держать паузу до победного конца, а я же силился вспомнить, где это раньше я мог видеть эту зажигалку. Такой огромный Кирогаз с небольшой вмятиной на крышке. Редкий экземпляр, такую не каждый день увидишь. Света тоже закурила и нечаянно вспомнила, что она ещё работает в Лагере психологом, и в результате воспоминаний начала выпытывать у меня, что я сделал с Леной. Не могу сказать, что я сильно хотел обсудить со Светой эту тему, но, тем не менее, я ей рассказал всё, причём со всеми пикантными подробностями. Чтобы обсудить все мои проблемы с Леной, пришлось открыть вторую бутылку Фетяки, которую Света извлекла из-под кровати. Хорошо, что это был не Вермут Розовый Крепкий. Когда с Леной было покончено, Света неизбежно переключилась на Любу и спросила, не хотел бы я выебать Любу. Я честно ответил, что после того, что было, я о ней даже слышать не хочу. Не то, что меня смутила оргия, это мне было по барабану, а вот то, что она начала болтать, когда её взяли за жопу, вот от этого меня тошнит, не люблю, когда так нагло врут и выкручиваются. Света поддакнула, но настойчиво переспросила: «Ну а до того как, хотел ли ты её выебать?». Пришлось мне честно сознаться, что Да. Снова пауза, и снова немедленно выпили.

После паузы Свету снова понесло: «Блядь! Горе от ума. Дурам жить проще, а тут три года псу под хвост. Чем я хуже этой Любы? Махно с ней спал, ты хотел её выебать и просто не успел этого сделать. Твои дружки её выебли во все дыры, а я тут сижу и жду как идиотка. Я тебе совсем не нравлюсь? Чем я хуже твоей Лены?» Мозг мой начал плавиться. Честно говоря, я не понимал, что мне делать, и совсем не знал, что говорить. Света мне очень нравилась, но я совсем не воспринимал её как объект полового влечения. Типа, как старшая сестра или как просто друг, если уж не психолог, но мысли о том, чтобы ей впендюрить, мне в голову как-то совсем не приходили. Я смотрел на Свету и совсем не узнавал её. Передо мной сидела не та Света. Совсем не та. Вместо металлического блеска в её глазах я увидел слёзы. Я совершенно не стеснялся при Свете курить или называть вещи своими именами, а тут я впал в ступор. Света выпила пару глотков и зашептала: «Честно говоря, и ты, и Махно, Вы оба ни в пизду, ни в Красную Армию, но других тут нет. А ждать нет сил. Я тут так решила, что кто первый ко мне придёт, тому и дам. Вот ты пришёл и сидишь как мудак, и взять не можешь». Света встала, и я встал. Как-то очень мне захотелось уйти в свою палатку, но что-то пошло не так.

Что пошло не так, я понял после того как кончил, а кончить я не мог очень долго. Оргазм слегка прояснил моё сознание, и я понял, что выебал Свету. Зачем я это сделал, я не понял, но удовольствие было значительно выше среднего, ну я и решил не рефлексировать. Сказанное Светой было мне не до конца понятно, зато я понял, что у Светы был выбор между мной и Махно, и я победил. Конечно, моя победа была случайной и недолговечной, но один хуй победа. Что-то поменялось в моём сознании, точнее сказать, подсознание взяло вверх над разумом, и я начал рассматривать Свету, как один из объектов для реализации либидо, и, что самое интересное, этот объект как-то выплыл на первое место. Помимо мыслительного процесса, в моей голове шёл ещё и научно-познавательный процесс. Я с огромным удовольствием разглядывал Свету, а ей это, судя по всему, очень даже нравилось. Света возлежала, слегка раздвинув ноги, а на её шее болтался пионерский галстук. Несмотря на солидный возраст, сиськи меньше чем у Лены. Я изучал её тело и не только лишь глазами, но ещё и на ощупь, а Света томно стонала. Я поймал себя на мысли, что мне безумно хочется впиться своими губами в Светины пухлые губы, а особенно в правую, но я прогнал крамольную мысль, ибо посчитал её развратной. Аналогичное желание у меня появилось и с Леной, но тогда я прогнал его сразу, а тут я минут пять сомневался.

Неожиданно я утратил способность к когнитивным процессам, но остаток здравого смысла позволил мне понять, что мой разум помутился из-за того, что мой хуй оказался во рту у Светы. Вот – незадача-то, ведь я же его туда не совал. В те ужасные времена среди моих сверстников сосание хуя считалось делом крайне позорным. Тогда считалось, что сосать хуй могут только падшие женщины, такие падшие, что дальше падать некуда. То, что Лена не могла быть падшей женщиной, у меня сомнений не вызывало, а её вялые попытки попробовать мой хуй на вкус, я списал на наивное девичье любопытство. Света была женщиной взрослой, что не позволяло списать сосание хуя на инстинкт естествоиспытателя, и было ясно, что делает она это совершенно осознано. Однако назвать Свету падшей женщиной, у меня язык не поворачивался, ибо сосала она так хорошо, что я запросто изменил своё отношение к минету, который в те времена именовался Вафлей. На этом все мои разумные действия закончились, и моя душа улетела в заоблачные дали.

После очередного оргазма, точно не могу сказать какого по счёту, а было их слишком уж много из-за моей подростковой гиперсексуальности, я заново обрёл некоторые когнитивные возможности. Немного поразмыслив, я для себя решил, что кунилингус, по правде говоря, таких слов в то время я не знал, и называл этот процесс лизанием пизды, не такое уж гнусное занятие, и не стал сдерживаться. Во время кунилингуса я вдруг понял, почему у русских женщин лобковый волосяной покров имеет форму треугольника, а у американок там прямоугольник. Всё проще простого. У Светы был прямоугольник, причём несколько кособокий, но всё было коротко подстрижено, ну а лишнее выбрито. Как всё просто, однако. Нализавшись вдоволь, я продолжил процесс банальной ебли, и мог бы продолжать его ещё, но за окном уже совсем рассвело. Блядь! Почему счастье так скоротечно? И я не знаю почему. Как это ни прискорбно, но часам к семи утра Света окончательно пришла в себя и почти полностью протрезвела. Первые слова, которые она изрекла после секс-марафона были полны горечи и сарказма. «Ох, ёб же твою мать! Что же мы с тобой натворили. Просто опизденеть». Несмотря на сказанное, лицо Светы просто светилось каким-то загадочным светом. Мне совсем не хотелось уходить, и потому я решил молчать и слушать, авось пронесёт, и Света меня не выгонит. Как это ни мерзко, но уходить было надо, но очень хотелось напоследок внедриться ещё раз туда, откуда появились все люди. Я озвучил свою мысль, и Света с ней согласилась и сразу же воплотила её в жизнь. Как ни странно всё произошло очень быстро.

Потом мы быстро оделись и разными путями передислоцировались в мою палатку, чтобы там поговорить как пионер переросток с Лагерным психологом. У меня ноги шли плохо, по всей видимости от того, что я перетрудился в постели у Светы, кстати, её матрац был вполне пригодным для совокупления. Свету также мотало как говно в проруби, но мы всё-таки дошли до места. Разговор был крайне неприятным, но нужным. Говорить не хотелось ни мне, ни Свете, но есть такое вот слово Надо. Кому Надо? Да никому не Надо, но всё-таки Надо. «Я тебе бесконечно благодарна за эту ночь, но продолжения не будет. Честное Пионерское, мне этого хочется не меньше, чем тебе, однако, надо вовремя остановиться», – сказала Света, сделав максимально серьёзное лицо. Как я размечтался о том, что буду сношаться со Светой ещё и всю третью смену, а тут такой облом. Конечно, она права. Не пара мы друг другу. Она хоть и молода, но примерно вдвое старше меня. Как-то это не по-людски. Вот только вопрос возникает. Как сдержать порыв страстей? Никак не получится. Я озвучил Свете свои мысли, а она меня, не знаю уж порадовала или ж огорчила, но то, что она мне сказала, чуть не вызвало у меня паранойю. Есть такое эндогенное заболевание. Честно говоря, лучше им не болеть. Однако ж, не всё так просто в этой жизни, и не всё от нас зависит.

Закурив очередную сигарету, ну а курила она так часто, что я постоянно с трепетом ждал, когда у неё начнёт из жопы капать никотин, Света, сделав весьма невинное лицо, изрекла: «Прости меня дуру грешную. Совсем ведь забыла вчера тебе сказать, что звонила твоя мать, и тебя забирают из Лагеря. Автобус сразу же после обеда. Оно и к лучшему. В Москве тебя ждёт твоя Лена, а я буду ждать того, кто придёт первый. Хорошо, если Махно». Не могу сказать, что я обрадовался, но скорее всего, это действительно было к лучшему. Не помню, о чём мы ещё тогда говорили, скорее всего, о моих жизненных перспективах. Ну о чём же ещё может говорить девушка-психолог с перезревшим пионером, который только вчера её выебал. Когда же Света покинула мою территорию, в мою голову забрела дурная мысль, а не подстроила ли она всю эту идиотскую ситуацию, уж больно много для трёх дней экстраординарных событий. Как-то всё так уж складно сложилось, что все в говне, ну а Света несчастная жертва обстоятельств. Однако трубач протрубил Обед. Жрать – дело свинячье, но нужное.

Дорога до Москвы показалась мне ужасно долгой. В голове бродили дурные мысли, как крысы по городской свалке. Непонятно было, куда ж меня сошлют или вообще оставят в Москве. Второй вопрос, который не давал мне покоя, что теперь мне делать с Леной. В то время я ещё не был законченным циником и сохранил в себе некоторые остатки совести, и просто так трахать Лену сразу после Светы, мне было не совсем комфортно. Надо ей рассказать, или обойдётся? Если сказать, то, что сказать, а о чём умолчать? Интересно, как она отреагирует? С другой стороны, зачем говорить то, о чём тебя не спрашивали? А вдруг она спросит? Короче, меня совесть мучила так, что мама не горюй. Мама моя горевать вовсе не собиралась, и, встретив меня с автобуса, тут же объявила мне, что отправляет меня в Гудауту. За что мне так свезло? Не могу точно сказать, однако, свезло ведь. Слава Богу, там не будет ни Светы, ни Лены, но будет много отдыхающих и изнывающих от безделья девочек, с которыми можно будет начать новую жизнь, как минимум половую, но если же совсем не повезёт, то хотя бы сменю обстановку. Как это ни странно, но благая весть разогнала дурные мысли, хотя и не совсем.

В Гудауте меня поселили в одну комнату с сыном хозяев, который года на два был меня постарше. Если же Вы думаете, что всё дальнейшее повествование приобретёт голубой оттенок, то хуй Вам в глотку. Не дождётесь. Ему, почему тоже нравились только девочки. Кроме меня хозяева сдавали своё жильё ещё и семье из Ленинграда, был такой город на карте СССР. Семья состояла из папы, мамы и двух дочерей. Одной было шестнадцать, а другой – почти четырнадцать. Очень удачное совпадение. Само собой разумеется, что папа с мамой бдели за старшей дочерью, которую звали Ирой, а за младшей почти совсем не бдели, ну, а её звали Мариной. Ира мне нравилась больше, ибо была брюнеткой, зато Марина была рыжая, и так бывает. Понятно, что мне досталась рыжая, но это было к лучшему. Юрик, именно так звали хозяйского сына, даже толком не целовался с Ирой, а у меня с Мариной получилось примерно так, как в Лагере с Леной. Была конечно некоторая разница да и некоторые несущественные детали. Вино называлась не Фетяска, а Псоу. Лена боялась, что мои дружки могут прийти не вовремя, а Марина также боялась, что неожиданно придут её родители. И самое ужасное было то, что в парке совсем не было кроватей, а всё остальное практически совпадало, если не считать того, что в Ленинград я совсем не собирался ехать ради Марины.

На этом можно было бы смело поставить жирную точку, однако, изменения моего сознания ещё не достигли фазы запредельного цинизма. Конечно, в Гудауте я напрочь забыл и про Свету, и про Лену, а вернувшись в Москву, сразу постарался забыть и про Марину, но беда была в том, что новых приключений как-то даже не предвиделось. Оно и понятно, ведь я перешёл в другую школу, а чтобы втереться в доверие, нужно относительно много времени. Точно уж больше, чем требуется для избытка нереализованного либидо. Так ещё и сублимировать стало сложнее, ибо в новой школе мечтающих о славе рокеров найти было не так просто. Вот и полезли в дурную голову романтические воспоминания. Вспомнил я всё, но мой глубокий жизненный цинизм подсказал мне единственный верный путь. Хуйли вспоминать Свету и Марину? Сразу на хуй, не говоря уже о Ларисе и Ире из Медведково. Этих двух ещё дальше. Осталась одна фантазия, которую надо было реализовать, и имя ей было Лена. Чем ближе, тем надёжнее.

Зачем тянуть кота за яйца? Совершенно не нужное занятие. Где-то в конце сентября я сделал вид, что приболел, получил справку втихаря от родителей, а сам пошёл в школу. Именно в ту школу, где училась Лена, благо, что до неё идти было ближе, чем до той, в которой я учился. Вот именно по причине близости Лениной школы, я умудрился опоздать к первому уроку. Посмотрев расписание, я встал на распутье, в какой класс мне пойти, в восьмой А или в восьмой Б. Как того требует женская логика, я выбрал Б. Хотел выбрать А, но выбрал-то Б и пошёл прятаться в сортире, чтобы там заодно и покурить. Чтобы закурить, надо достать из кармана зажигалку, что я и сделал. Вот тут-то меня и осенило. Ебёна мать! Зажигалка, что подарила мне Света, раньше принадлежала моему отцу. Этот Кирогаз привезла из Франции моя любимая тётушка и подарила отцу, а вмятина на крышке появилась из-за того, что он швырнул эту зажигалку в мышь, которая вылезла из-за газовой плиты. Мышь, конечно, увернулась и сбежала, зато зажигалка ударилась об ножку плиты, вот и вмятина. Ой, Света! Ну и, блядища! Конечно, она всё подстроила, но зачем ей это было надо? Вот хуй его знает.

В соответствии с формальной логикой, Света должна была быть знакома с моей матерью, а не с отцом, ибо Пионерский Лагерь был от завода, где работала моя мать. Конечно, могло быть и так, что мать познакомила Свету с отцом, но это из области фантастики. С другой стороны, откуда у Светы зажигалка? Могло быть, что моя мать ей подарила, но с каких хуёв? Мать была единственным некурящим человеком в моей прокуренной семье, таким образом, этот вариант тоже отпадал. Голова была не в состоянии решить столь сложную задачу, но звонок с урока спас меня от кататонического ступора. Как того и следовало ожидать, Лена училась в восьмом А. Пока я нашёл, где находится восьмой А, прозвенел звонок на урок, и мне снова пришлось идти в сортир, но уже на другом этаже. В другом же сортире опять пришлось курить и думать о коварстве Светы. Очередной звонок изменил направление полёта моей мысли, и я ринулся искать свою любовь. Кто ищет, тот всегда найдёт. Во всяком случае, так утверждают идеологи пионерии.