Вразумление Господне. Историческая и современная проза

– Господи, благодарю!…

Татьяна поддержала сестру:

– Слава Богу за все!

И обе благоговейно перекрестились…

Как любили они всей семьей посещать святые места и вместе молиться! В такие моменты они преображались, как бы возносясь над суетностью мира…»

– Вы знаете, – задумалась Тамара Александровна, – я понимаю, как чудесны описываемые мгновения…

– Мне кажется, я тоже.

– Даже говорить сейчас не хочется ни о чем. Продолжим чаепитие?

– А как же дневник?

– Будем и читать.

«В Растрелиевой галерее прохладно. Казалось, слабый осенний свет на минутку забежал сюда зачем-то по шалости и скоро вот-вот исчезнет. Таинственно переливается серебристый, нежный воздух. В феерическом свете мерцают, словно дорогие камни, глаза сестер, светлые и каштановые пряди волос. Дыхание юности, наперекор холоду и неуюту, оживляет все вокруг. Среди утомленной тишины и покоя медленно прохаживаются великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна, серьезные, сосредоточенные. Обе в шелковых платьях из темного белокоса с нежными разводами, подчеркивающих их стройность. Горячо обсуждая недавно прослушанный концерт знаменитого пианиста-виртуоза, Татьяна пылко объясняла:

– Мне понравилась программа, подобранная с хорошим вкусом и сама игра. Как великолепно удалось ему Шопеновское рубато! – она вся ушла в воспоминания, возвышенная, хрупкая, почти подросток. – Безусловно, мне нравятся фортепьянные сонаты Бетховена, но сознаюсь, entre nous,[17 - Между нами (фр.).] очень люблю Фредерика Шопена – фантазию экспромт. Готова слушать ее и мечтать, мечтать с какой-то отчаянно-нежной грустью.

Лицо ее выражало искренность. Длинные пальцы сами собой, как бы подтверждая слова, неудержимо мчались по воздуху, словно наигрывая что-то на невидимом инструменте.

– И я сообщу по секрету – люблю Вольфганга Моцарта – фортепьянные сонаты, —поддержала Ольга, – часть первая – Аллегро – быстрая, веселая. Вторая – Анданте – медленная, грустная. Словно откуда-то с шумного бала случайно зашла в пустую, тихую комнату. И в друг увидела в ней плачущего Ангела …Ты останавливаешься, пораженная встревоженная, сердце замирает… Третья часть – Аллегретто – вновь бравурная. И думаешь: «Было или не было? Было, что ты встретилась с сокровенным и душа другого приоткрыла свою боль?…»

Старшая сестра задумалась, погрустнела, будто ушла в себя, забыв где она и с кем… Глаза медленно наполнялись слезами…

Но как-то вечером я услышала игру и самой великой княжны Ольги Николаевны… Комната, где находились дружные сестры, наполнена золотом заходящего солнца. Им было пронизано все – волосы девушек, лица, руки, глаза… И в этом янтарном отблеске, насыщенном благостью, выделялись они, словно две чудесно изваянные статуэтки, на время ожившие и непередаваемо прекрасные. Татьяна, склонив голову и скрестив на груди руки, напоминала небесное видение. Ольга, охваченная ярким светом лучей, будто овеянная пожаром, и тоже похожая на неземное создание, исполняла фортепьянную пьесу. Кого-то из импрессионистов. Может, Дебюсси или де Фалья. Я медленно, не понимая, что делаю, встала за дверью, улавливая доносившиеся звуки:

«Париж, весна, любовь. Молодая девушка плывет в лодке с возлюбленным. На душе свежо и уютно. Жизнь прекрасна! Она любит, она – любима! Волны в реке, словно отблески ее счастья. Все безбрежно и восхитительно. Берега Сены, ее любовь, утро, вода, лодка, быстро скользящая по жизни, солнце, молодость. И самое главное – ожидание счастья, обладание счастьем…

Он – художник. Сегодня он нарисует лодку, реку и ее, как свою мечту, слившуюся с действительностью.

А берега плывут, ничто не предвещает невзгод и неудач. Все еще впереди. Жизнь будет завоевана, чудесная и удивительная, полная счастья, романтики и признания».

Внезапно, точно раненная птица упала в траву, наступила тишина. Я, завороженная музыкой, осмыслила: «Да это же песня на заре юной жизни, наполненная нежностью, свежестью, желанием радовать и радоваться. О, сколько же она еще может и будет продолжаться!…»

Некоторое время после прочитанного друзья молчали. Тамара Александровна в забытьи прошептала:

– Так вот они какие Ольга и Татьяна! И как быстро прервалась их прекрасная песня!

– Да, – мечтательно протянул Павел Степанович.

– Мне очень хочется узнать побольше о них. Образ старшей сестры не дает мне покоя. Она необыкновенная, особенная, как щемящий душу звук печали… Я сейчас работаю в историческом музее и хочу организовать отдел по изучению жизни Царской Семьи.

– Буду иметь в виду Ваше желание узнать о них…

Лето, словно внезапно скатившись куда-то в овраг, исчезало. Улетали под порывами ветра засохшие травинки. На душе у Тамары Александровны было легко и немного грустно. Она получила письмо от Павла Степановича. Медленно разорвала конверт. Из него неожиданно и своевольно вылетело несколько листочков:

«Тамарочка, здравствуйте! Спешу обрадовать Вас находкой. Думаю, материал касается интересующей Вас темы. Установить тождество почерков нет никакой возможности. Письмо переписывалось несколько раз. Но многие специалисты утверждают – оно принадлежит великой княжне Ольге Николаевне:

«Когда слушаю музыку, смотрю на зелень, природу, вижу что-то волнующее, вспоминаю тебя. Словно ты был недавно в комнате и вышел, или превратился в воздух, овевающий меня, или стал трепещущими листьями на деревьях и хочешь погладить.

Возможно, твои любовь и забота – беспредельны. Или я – романтична. Но ты всюду со мной. Незримо даришь нежность и ласку, и мне не больно, что тебя нет рядом. Чувствую твое присутствие всюду: ты окружаешь меня воздухом, светом, зеленью, музыкой. Я не знаю, жив ли ты, но мне не грустно. Может от того, что любовь твоя переросла человеческую мелочность, поднялась над ней? Чувство засияло, очистилось, стало, как все прекрасное и большое, радовать и волновать душу? Не умею ясно выразиться. Я ведь только женщина… Но знаю, чтобы не случилось, твоя любовь не умерла; она рядом и будет находиться со мной, пока буду жива и я.

О, благодарю Господа за такое счастье!»

Из письма выпали и две удивительные фотографии. И вновь вместе неразлучные сестры-подруги, такие доверчивые и незащищенные…

Осенняя грусть сжала сердце взволнованной Тамаре Александровне, и она прозвенела в такт уходящему лету, солнцу и теплу:

– Спасибо, спасибо!… Я благодарна Вам, милый Павел Степанович!

И как-то изменившись, бесшумно, легкой походкой заспешила в дом. Когда она взяла в руки большую папку и поместила в нее новые материалы, по сердцу пробежали удивление и радость: «Сколько уже собрано! Не мало. Скоро можно будет монографию писать…»

И с нежностью и любовью, она погладила пухлую папку, будто дорогого, неожиданно обретенного друга…

III. МОЛОДОСТЬ

«Март 1917 года. Находимся в Царском Селе в заточении. В покоях холодно, не хватает дров. Гуляем в парке в сопровождении караульных. Голые деревья с шумом поскрипывают, будто стонут или жалуются. Им вторит надрывный крик воронья.

Девочки идут впереди, я – поодаль. Весенний день спит, холодно ему в марте. Потягиваясь, сереет и зевает тучками небо. Дождь больно и промозгло долбит по лицу земли, дрожат ветки деревьев от нежелания распускаться, стынет вода в лужицах, словно в жилах дня. Спать бы еще и не просыпаться под одеялом зимы. Но надо двигаться, сбрасывать с себя лень, встречать хлопотливую весну, жизнь. Ах, как не хочется, но надо!

День расчихался лужами, дождем и нехотя зашевелился. Весна уже проглядывает из-за каждой прогалины, робкая, затаенная…

Нашли себе занятие – разбиваем лед в пруду парка.

15 апреля. Наконец-то Пасха! Единственная и, по-настоящему, большая радость. Наступает оттепель. Солнце пригревает сильнее. Оживает душа, природа.

Май. Принялись организовывать огород. Посадили буквально все овощи. Ежедневно работаем, поливаем из бочек, которые сами же и подвозим.

Июнь. Дни яркие, погожие перемежаются с ненастными, пасмурными, когда сереют небо, деревья, листья на ветках, сереет и мутнеет воздух. И кажется – нечем жить: все безысходно. Но вот веселые птицы, заливаясь выводят рулады. И начинает все светлеть и улыбаться.

В один из таких дней великих княжон пригласили в сад фотографироваться. Они, обыкновенно, ходили в шляпах. Так как у них после болезни обрили головы. В самую последнюю минуту по знаку Великой княжны Ольги Николаевны все сбросили шляпы и предстали перед объективом в естественном, неприкрашенном виде.

Ну и смеха, шуток-то было. Жизнь и молодость брали свое над всеми невзгодами с Божьей помощью!»

IV. ВЕТКА

Тобольск. Вид из окна, вечер

«Черная ветка на темно-голубом фоне неба, как в японских миниатюрах древних художников… Она изысканно и хрупко раскинула свои яркие очертания. А я ловлю их и нанизываю в ожерелье слов. Трепещут, словно от прикосновения, разборчивые листья. Ветер, скромный юноша, боится разочаровать их своей смелостью. Все замерло на краткий миг, и вновь встрепенулось, и опять тишина…

Так и сердце человека: то бурлит, то с Божией помощью успокаивается…

Нежный узор с листьями – темное на темном, трогает за душу своей незащищенностью, очаровательной изысканностью рисунка и тонкостью колорита…