Последнее хокку. Сборник рассказов

– Их отношение к природе.

– Уважительное?

– Благодарное. Это несмотря на тайфуны, землетрясения и прочие катаклизмы. Благодарность за то, что в большинстве своем она ласкова.

– Да, – подхватила Майко. – А меня удивляет их способность созерцать. Не смотреть. Созерцать. Как удается сочетать новейшие технологии и внутреннюю неторопливость? И чуткость к красоте.

Майко, как всегда, когда говорила об интересующем ее предмете, увлеклась.

– Да. Особое отношение к красоте. Помните, эти странные русскому сознанию понятия: ханами – любование цветами, цукими – любование луной, юкими – любование снегом. При внешней суровости так много нежности, – видимо, Геннадий Михайлович тоже сел на любимого конька.

– А у нас при внешнем радушии так много жестокости.

– Но увы! Человек не волен выбирать страну, где родиться. Но он может, правда, может делать ее лучше.

– Согласна. Только не знаю, как, – Майко пожала плечами.

– Так, как поступаете вы. Честно делать свое дело. Жить по совести и в своем слое мира делать себя и других счастливыми.

– Так трудно быть счастливой, тем более делать счастливым кого-то, – грустно улыбнулась Майко. – Все время что-то мешает или чего-то не хватает.

Геннадий Михайлович достал с книжной полки явно старую книгу. Всю в закладках. Вернулся в кресло и раскрыл ее.

– Удивительно, но здесь ближе всего японцам по мироощущению оказался, пожалуй, самый русский писатель. Лев Николаевич Толстой. Хотите самый лучший рецепт счастья?

– Хочу, – улыбнулась Майко.

– «Радуйся на небо, – неторопливо начал читать Геннадий Михайлович, – на солнце, на звезды, на траву, на деревья, на животных, на людей. И блюди за тем, чтобы радость эта ничем не нарушалась. Нарушается эта радость, значит ты ошибся где-нибудь – ищи эту ошибку и исправляй».

– Все просто.

– Как и все гениальное.

– И как трудно это сделать.

– Как и все гениальное. Чувствуете? Если ты не счастлив, то виноват в этом сам. Люди привыкли искать виноватых в своих несчастьях. Обижаться на этот мир, презирать его за несовершенство. И стараться убежать, укрыться от него.

– Например, в виртуальном мире.

– Например, там, – внимательно посмотрел на нее Геннадий Михайлович. – Создавать искусственное, когда есть уже необыкновенно прекрасное. Самое прекрасное – реальная жизнь.

– Я поняла вас, – снова улыбнулась Майко, хотя взгляд Геннадия Михайловича снова поднял со дна души смутные, тревожные чувства. – Как же все-таки быть с издательством?

– Никак, – Геннадий Михайлович откинулся в кресле и положил ногу на ногу. – Отпустите эту ситуацию. Плывите по течению. Думаю, все само объяснится. И ничего не бойтесь, слышите? – Геннадий Михайлович взял Майко за руку. – Потому что в конце все будет хорошо.

– А если не хорошо, то это еще не конец, – закончила за него Майко.

Уже дома Майко сделала себе горячего чая с лимоном и, укрывшись пледом, села на диване. Ее лихорадило, но не от подхваченной простуды. Она просто кожей ощущала, что вокруг что-то происходит, но никак не могла потянуть за эту ниточку, которая позволила бы распутать клубок. Не выходило у нее из головы плачущее лицо девушки. Что же было ею сказано, что родило эти смутные предчувствия? Ямомотя пришел из кухни и бесцеремонно залез к Майко на колени. То, что ей пришлось убрать чашку в сторону, его совершенно не смущало. Потоптавшись немного, Ямомотя лег ей на ноги. Майко тут же захотелось сменить позу, но Ямомотя был мрачен, и она решила потерпеть.

– Что ты обижаешься? Ты же ел. Гела у себя дома. Что-то не так?

На морде Ямомоти явно читалось: «Оставь меня, старушка, я в печали». В коридоре послышались шаги, и Майко поняла, что про соседку она поторопилась. На пороге стояла Гела.

– Опять у тебя открыто! Ты ненормальная! У меня вот все закрыто, и то какая-то чертовщина происходит.

– Угу. Что сегодня все нормально?

– Леша переклеил обои.

– Он же слесарь.

– В первую очередь, он – мужчина. С руками. Во-вторых, ему нужны деньги. Что ты пьешь?

– Чай.

– Пойду, налью.

Своей бесцеремонностью Гела давно переплюнула Ямомотю. Она вернулась и села на подушку к низенькому столику.

– Вот, Майко, все у тебя не как у людей. Что нельзя было нормальные стулья купить? Стол? Сидим на подушках, как неандертальцы.

– Вряд ли неандертальцы сидели на подушках.

– Ты знаешь, – Гела пропустила замечание мимо ушей, – самолет так и не нашли. Исчез. Испарился.

– Да. Ужасно.

– Сегодня по телеку говорили о том, что столько катастроф за такой короткий промежуток времени еще не было. На Рен-ТВ сказали, что близится конец света.

– А на ТВ-3 что говорят? – вполне серьезно осведомилась Майко. Она все-таки вытянула затекшие ноги, и Ямомотя, изобразив на морде одно из своих самых оскорбленных выражений, забрался на книжный шкаф.

– На ТВ-3 выступал ученый. Он сказал, что по всему пришли последние времена.

– Ну, да, – расхохоталась Майко. – «Истинно вам говорю: 1 мая 1925 года Земля налетит на небесную ось».

– Это кто сказал? Опять твой Булгаков?

– Не совсем. Но тоже умный человек. Ты его все равно не знаешь. Мужик один.

– Женатый?

– Наверняка.

– Слушай, а тебе самой не жутко? Из-за этого дурдома? Я даже есть не могу. Вот похудела даже, – Гела с сожалением оглядела себя.

– В конце все будет хорошо, – неожиданно для себя повторила Майко слова Геннадия Михайловича.

– Ладно. Поверю. Раз ты говоришь. Но ты все-таки дверь закрывай.