Глаша 2

– Простите, ради бога… Как же так случилось?

– Ничего, я уже привыкла. Сначала умер отец, а потом почти сразу, от горя, умерла мама.

– А родственники? У вас же есть родственники?

– Есть, конечно, – Глаша с легкой грустью посмотрела вдаль. – Отчего бы им не быть. Но я с ними не роднюсь.

– Жаль.

– Мне тоже, – коротко ответила она, обрывая нить разговора. – Давайте я поднимусь на стремянку и протру полки.

– Только, ради бога, аккуратно. Не упадите. Я подстрахую вас снизу, – пообещал он.

Глаша ловко орудовала тряпкой, стоя на узкой ступеньке, а Горелов со странным выражением лица смотрел на нее снизу. Глаша протерла полки и повернулась к нему. На мгновение ей стало страшно – показалось, что стремянка слегка качнулась. Глаша охнула и полетела вниз – прямо в крепкие объятия Александра Петровича. Да, его объятия действительно были крепкие. Он аккуратно поставил ее на пол, но удержал возле себя. Решительным движением Горелов притянул ее талию, обнял руками и крепко поцеловал. Она не отстранилась, а тут же ответила на его поцелуй. Секунды капали на дно невидимой чаши времени, а они все продолжали долгий поцелуй. Александр Петрович дрожал от вожделения.

– Пойдем в твою комнату, – предложил он.

– Давайте лучше попьем чаю или кофе, – она с трудом отстранилась от него.

За окном легли осенние сумерки, в столовой жарко горел камин. Здесь было так хорошо и уютно, что Глаше никак не хотелось уходить. А еще она отчетливо почувствовала давно забытое желание – желание мужской ласки.

Как вы поняли, Александр Петрович Горелов был опытным соблазнителем и хитроумным ловеласом. На его счету были десятки романов, а потому в соблазнении Глафиры он применил весь свой многолетний опыт. Он возжелал Глафиру с самых первых минут их встречи, однако, зная то, что излишняя торопливость может навредить в столь тонком деле, вел себя сдержано и ненавязчиво. Давалось ему это с огромным трудом – слишком уж аппетитна была эта молодая женщина. Но и томление тоже было сладостно. Да и победа казалась столь близкой. Он чувствовал, что Глаша без пяти минут была его. Она, словно зрелый фрукт, готова была упасть к ногам терпеливого садовника.

Она пила кофе и тайком поглядывала на него.

– Позвольте, Глафира Сергеевна, я угощу вас отличным коньяком? – спросил он.

– Я не пью, – возразила Глаша и покраснела.

– Так я налью вам совсем немного. Коньяк хороший, и действие его лечебно.

«Этот тоже пытается меня напоить, – думала она. – Как говорил когда-то Махнев своему верному другу Игнату: налей ей водки, она поможет…»

Воспоминания о том, как она отдавалась одновременно двум мужчинам, бросили ее в жар. Меж ног стало предательски мокро, легкие покалывания распухшей вульвы сводили с ума.

«Интересно, какой у него член?» – греховные мысли снова не давали покоя.

– Хорошо, налейте немного.

Темный напиток тяжело булькнул о дно пузатой рюмки, запахло дубовой корой и травами.

– Я хочу выпить за вас, Глафира Сергеевна. Я безумно рад, что вы оказались в моем доме.

Они выпили. Она поморщилась.

– Съешьте ломтик лимона.

Она послушалась его и тут же скривилась от кислоты.

– Я просто работаю у вас…

– Конечно-конечно. Но вы знаете, иногда мне кажется, что я знаю вас очень давно, будто мы знакомы с вами всю жизнь.

– Пойдемте дальше, перебирать ваши книги.

– Успеем. У нас довольно времени. Можно, я почитаю вам стихи?

– Читайте, – улыбнулась она.

– Я хочу прочитать вам одно из недавних стихотворений поэта Тютчева.

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

Глашу взволновало и само стихотворение и то, как Горелов его читал.

Прочитав, он немного разволновался и покраснел, карие, чуть выпуклые глаза его увлажнились. В эти минуты он казался особенно красивым. И так же, как у Махнева, ворот его белоснежной, модной сорочки был расстегнут, обнажая начало темных волос на груди.

– Глафира Сергеевна, вы молоды, а я в летах.

– Помилуйте, какие ваши лета?

– Мне уже сорок. Потому я и прочел стихи о последней любви. Вероятно, она у меня и есть последняя.

– Вам рано говорить подобное, – улыбнулась она. – Но стихи очень красивые. Спасибо.

Он снова налил ей коньяку.

– Выпейте еще немного.

– Тогда давайте за вас.

Они снова выпили.

– Поздно. Я пойду, – поднялась Глаша.

– Неужели вы оставите меня? После моего признания?