Мир и война в жизни нашей семьи

Слесарь-водопроводчик был человек уже пожилой, работал очень сноровисто и быстро. Очень быстро чеканил раструба.

Я как-то спросил его, почему у него лицо какое-то щербатое. Он сказал:

– Ошибки молодости. Я зол на свинец. Теперь я его хорошо знаю, и он меня слушается. А раньше я его не знал, и мои отметины – это первое знакомство с ним. Водопроводчиком я работал с детства, и вот когда был подручным у такого слесаря, как я сейчас, я сунулся сам залить раструб. Ковш тяжелый, я взялся за ручку у самого ковша и, чтобы не расплескать горячий свинец, стал совсем близко к воронке. И как только я стал лить свинец, мне из другой дырочки сразу плеснула в лицо горячая вода со свинцом. Как еще не попало в глаза! Долго я болел. Но теперь уже лучше меня никто не заделывает раструба. Будь уверен, мои раструба никогда не закапают.

Эта практика мне очень много дала. Я ещё больше научился ценить труд. Ценить заработанные своим трудом деньги. Когда я приехал домой, меня не узнали. Я очень поправился. Щи да каша – пища наша. Работая рядом с артелью, мы тоже не сидели. Совесть не позволяла.

Когда учился в школе, то, конечно, было много ребячества. Даже этап хулиганства прошел.

Я заметил такую закономерность: хулиганские поступки особенно проявлялись у ребят, когда они учились в 8-м классе. Так было в группе, которая училась перед нами, так было в нашей группе и то же самое в группе, которая училась в 8-м классе уже после нас. Наверное, сказывался этот подростковый возраст – 15–16 лет.

Мелкие шалости перерастали в хулиганские поступки. Когда я учился в 8 классе, из Павшина ходило уже 8 школьников. Один раз мы организовали шествие, подражая крестному ходу. Впереди шел кто-то и размахивал сумкой, как кадилом, изображая попа; сзади шли двое и несли чертежную доску, как икону; затем один нес развернутую рейшину в форме креста, далее шедшая свита пела:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй.

Шедшие навстречу женщины обозвали нас обормотами и богохульниками.

В большую перемену мы, деревенские – павшинские, захарковские ребята, оставались в классе и ели захваченные с собой бутерброды, другую еду – у кого что было. Рублевские ходили обедать домой.

Один раз в большую перемену мы обнаружили, что тряпка для стирания мела с доски – какая-то старая, рваная мужская рубашка. Мы стали ее кидать друг в друга и даже примерять, а затем надумали нарисовать на доске голого мужчину во весь рост со всеми конечностями и растянули рукава вдоль рук. Подол рубашки закрыл тело почти до колен. Подняв подол, можно было рассмотреть непристойную часть тела.

Рукава рубашки были закреплены щепками в продольную щель доски.

Большая перемена – большая, мы поели, побаловались у доски, а затем убежали на улицу побегать. Прозвучал звонок, мы пошли в класс. Мы, деревенские, вошли в класс последними. Учительница уже сидела за столом, и все ученики, кроме нас, за партами. Когда закрылась за последним дверь, учительница, посмотрев через очки в журнал, вызвала к доске ученицу решать задачи.

Дело было весной, солнце светит в окно, по стенам и доске играют зайчики.

Лена сдернула тряпку, солнце отсвечивает, и она на доске ничего не видит, а ученики, когда увидели на доске нарисованного голого человека, оживились, засмеялись, а затем стали махать Лене, чтобы она скорее стерла, но она не поймет, в чем дело, потому что солнце отсвечивает и она на доске ничего не видит.

Александра Ивановна подняла голову от журнала:

– В чем дело?

И видя, что весь класс заострил внимание на доске, обернулась и увидела изображение на доске.

Александра Ивановна вспыхнула. Покраснела. Встала, сказала: «Это хулиганство». И вышла из класса. Затем в класс пришел директор. Пытался выяснить, кто это сделал.

В классе – гробовое молчание. Никто не признался, никто не выдал. В этот день мы не учились. На следующий день нас опять прорабатывали, но ничего не узнали. После этого у нас уже хулиганских выходок не было. Мы повзрослели.

Учеба продолжалась. Мы набирались ума-разума. Как говорили в то время, грызли гранит науки. Говорили, что это выражение Троцкого.

В то время, а вернее, еще при жизни Ленина, чаще всего упоминались среди политических деятелей Ленин, Троцкий. Даже ходила такая присказка: «Ленин, Троцкий и поляк танцевали краковяк» (поляк – это, оказывается, был Дзержинский).

Один раз нас, всю группу, повели в контору РНС. Приезжал председатель Совета народных комиссаров Рыков Алексей Иванович!

Мы были выстроены в один ряд на первом этаже в коридоре конторы, и вот идет группа людей, в середине небольшой человек с бородкой клинышком. Мы хором произносили: «Да здравствует старая гвардия большевиков!».

Мы друг другу давали прозвища, каждого как-то дразнили. Вася Чапыгин у нас был самый умный, лучше всех учился, мы его дразнили «Председатель СНК».

Костю Клопова почему-то называли «Бунз». Костя парень красивый. Одевался всегда лучше всех нас. Мать в нем души не чаяла: «Костенька, Костенька». Для черчения ему мать первому купила чертежную доску и готовальню. Он был насмешник.

И меня прозвал «Протопоп с веревочкой». Я тетради носил в папке. Папка была изделием какой-то частной фирмы. Плотные корки с кожаным покрытием и на лицевой стороне золотыми буквами было выдавлено «Протопопов и К?». Тесемки оборвались, и я продел в дырки веревки. И так я стал Протопопом с веревочкой.

Изучая геометрию, я усвоил, что прямая между двумя точками есть кратчайший путь.

Летом на ту сторону Москвы-реки мы переправлялись на лодке. Перевоз был на Шаровке в конце села. Перевоз держали Махонины. Мы были постоянными пассажирами и платили сразу за месяц. А те, кто переезжал не каждый день, платили каждый раз отдельно и туда, и обратно. От места перевоза шла искривленная тропинка в лес. В лесу тропинка по каким-то неписаным законам всё время вилась, как змея.

Зимой мы, используя полученные знания, протаптывали дорожку напрямую. Переход через реку шёл от средины Павшина – от Гуляевых. Перейдя на другую сторону, направлялись на опушку к осинничку, а от него опять проходили напрямую к средине деревни Луки. Путь значительно сокращался. Вдоль тропинки через некоторые расстояния мы ставили вешки. Зимой по нашей тропинке стали ходить все пешеходы.

Учеба идет к концу. Мы готовимся к выпускным экзаменам. Волнуемся.

Учитель обществоведения нас успокаивал и говорил, что никогда не надо волноваться и всегда быть уверенными. И если чего не знаем, то всё равно не надо показывать, что не знаем.

– Говори, говори! Что-нибудь да знаешь. Я, говорит, сдавал экзамен по географии. Мне задали вопрос по Испании. Я знал, что это Пиренейский полуостров. Я начал о нем читать, знал, что на нем две страны – Испания и Португалия. Прочитал всё про Португалию и многое запомнил, а про Испанию прочитать не успел. Как же быть? И тогда я начал таким образом. «Прежде чем говорить об Испании, следует сказать несколько слов о Португалии». И начал говорить все, что знал о Португалии. Всё говорил, говорил, не останавливаясь. Говорил долго, комиссия, наверное, уже забыла, что вопрос-то был об Испании. Я, как говорят, увёл от вопроса. И получил хорошую оценку.

В период водополья связь через Москву-реку прерывалась на несколько дней. Перед вскрытием реки мы какой-то период – день-два – ходили по перекидным доскам, через закраины. Один раз я задержался в столярной мастерской, шел из Рублева один. Вода начала прибывать, образовались закраины. На той стороне закраина была небольшая, и я благополучно перепрыгнул с берега на лед. У Павшинского берега закраина была побольше, тем более что прыгать пришлось немного вверх. Земля у берега была обледенелая, и когда я после прыжка приземлился, ноги заскользили вниз, и я стал тонуть. Инстинктивно я стал руками хвататься за землю. На мое счастье, попался под руку выступающий прутик куста, за ним выше оказался второй. Я с трудом подтянулся и с трудом выполз выше на берег, еле-еле вытягивая ноги из воды. Ноги в воде были выше колен, в валенках ледяная вода. Выбравшись на берег, я припустился во всю прыть домой. С меня лилась вода.

Не помню, как я добежал запыхавшийся домой. Домашние испугались, когда я ворвался в дом. С меня течет. Зуб на зуб не попадает. Мама сразу поняла, что я, наверное, провалился в прорубь. Меня сразу раздели, обтерли, переодели в сухое белье и уложили, укрыв теплым одеялом, на печку греться. Затем напоили горячим чаем с малиной. Всё же это так просто не прошло. Я заболел и целую неделю пролежал. Был в жару. Выздоравливал долго. Было осложнение на ноги. Первое время я был очень слаб и опять – уже в четвертый раз в жизни – начал снова учиться ходить.

В 1927 г. я окончил Рублевскую девятилетнюю школу с гидротехническим уклоном, о чем и получил удостоверение.

Теперь полученные теоретические знания и некоторые трудовые специальные навыки по слесарному, столярному делу надо было применить в жизни. Надо устраивать дальнейшую жизнь, начинать работать. Я стал искать работу. Работы не было. Царила безработица. А у меня пока и специальности, можно сказать, еще нет. Нет трудового стажа по какой-либо специальности. Понемногу начинают восстанавливать после разрухи остановленные в революцию заводы и фабрики, которые были растащены по винтику, по кирпичику.

Павшино. Комсомол. Друзья. Друзья появляются при общении. В школе – друзья одни, в гуляньях на улице – другие.

Когда учился в Рублеве, друзьями были Костя Клопов, Вася Чапыгин и особенно Ашмарин Коля. С ним мы проходили практику. Среди учащихся в Рублеве Ашмарина как самого рослого и сильного мы прозвали Мишей Поддубным.

После окончания девятилетки в друзьях закрепились другие: те, с кем стал по вечерам и в свободное время гулять, кто ближе жил. Это Савины Егор, Саша, Леша, Попов Коля, Клопов Костя, Кабанов Коля, Никитин Володя, Гуляев Петя. Чаще всего собирались в саду у Савиных. Саша играл на гитаре. Леша на балалайке. Вместе ходили на Москву-реку купаться. Играли в шахматы. Играли в чижики, лапту. Боролись. Среди нас сильнейшим был Володя Никитин, да к тому же он был старше меня на год. Я тоже был не из слабых и часто боролся с Володей. Но побеждал я очень редко.

В Павшине открылась изба-читальня. В только что отстроенном новом доме у Макаровых. Они были не из богатых. Семья большая. Отец работал на заводе один, а в семье что-то около 10 человек. Нужны деньги. Жить они остались в старой вросшей в землю избушке.

Наша компания по вечерам почти каждый день стала ходить в избу-читальню.

Избачом был молодой мужчина лет 30 – Михайлов, присланный из Москвы.

В Павшине уже была организована комсомольская ячейка. В ее состав входили Никифоров Павел, Савины Нюра и Шура, учительница Кручинина, Ермолаев Семен и другие.

Опорным пунктом для общественной деятельности стала изба-читальня. Здесь собиралась молодежь. Проводились лекции на международные темы. В нашу группу влились и девчата нашего возраста: Макарова Клава, Гатчины Люба и Наташа, Чапыгина Лиза, Никитина Валя, Бугрина Ира и другие.

Почти вся наша группа вступила в комсомол. В избу-читальню часто ходили и взрослые. Среди активистов были наш папанька, Пышкин Кузьма Васильевич.

Избач Михайлов развернул большую общественную деятельность. При избе-читальне организовались ячейки ряда общественных организаций. МОПР,

Осоавиахим, Союз воинствующих безбожников. В читальню выписывались газеты и журналы. Был куплен ламповый радиоприемник. Образовалась ячейка ОДР – общества друзей радио.

Стала выпускаться стенная газета. В стенгазете я вел раздел шарад и ребусов. Сам их составлял. Во всех общественных делах большую роль играла комсомольская ячейка. Партия выдвигала лозунги: Укреплять кооперативную торговлю, Религия – опиум для народа, Все в Осоавиахим. Мы активно принимали участие в проведении этих лозунгов в жизнь.

Комсомольцы тогда имели приобретаемую за свои деньги форму (юнгштурмовки) и значок КИМ (Коммунистический интернационал молодежи). Я тоже имел такую форму цвета хаки: гимнастерку и брюки полугалифе, штиблеты и шерстяные краги плюс кожаный ремень с портупеей.