Испорченные сказания. Том 3. В шаге от рубежа

Повисло молчание. Лорд Флейм ожидал, пока советник заинтересуется, и тогда мужчина сумеет пояснить свой безупречный план, но Бьол только выжидающе смотрел. Лишь спустя минуту, а то и более, тишины, старик, наконец, понял, что должен сделать, и подал голос.

– И как же, милорд?

– Я отправлюсь к Кеирнхеллу и остановлю сражение! Объясню всё Его Высочеству и…

– Сомневаюсь, что там будет сам Клейс Форест, – прервал план Бьол.

– Думаешь, он настолько труслив, что не отправился с армией? Не важно, значит, я поговорю с его советниками или командующими! Я расскажу, что наше с Раялом противостояние подстроено, и всё разрешу.

– Вы уже отправили послания с пояснениями. Этого довольно…

– А Зейира убью! – не дал договорить советнику Верд, сжав кулаки.

– Это безумие! Милорд, вы не справитесь. Лучше оставаться здесь, в безопасности и ждать, пока…

– Нет. Ты занимайся Файрфортом, жить в нём теперь невозможно и недостойно правителя. Впрочем, его давно надо было перестраивать. Да, и не забудь распорядиться, чтобы каменщики снесли, наконец, эту старую лестницу и сделали новую. А я отправляюсь спасать наши замки и наших людей!

Арло

Маленькая камера, похожая на клетку для собаки, сводила писаря с ума. Проржавевшие от времени и из-за постоянно выливаемых на них отходов решётки больно царапали кожу. Местами, особенно там, где стояла миска с водой, расслоившийся пол оставался крепким, но понемногу уже крошился. Острые осколки то и дело царапали ноги и особенно руки, когда требовалось что-то нащупать в темноте. Нижние слои грязной и вонючей соломы смешивались с верхними и превращались в единую массу.

В конуре было невозможно выпрямиться. Она не позволяла ни спать, ни сидеть, протянув ноги, ни стоять, ни лежать. А ещё думать о чём-либо, кроме желания обрести свободу и о предстоящем ужасе. В некотором смысле пыточные инструменты и те казались не столь страшными орудиями, ведь они не применялись на протяжении круглых суток. Арло, бывало, ловил себя на мысли, что согласен отправиться на пытки и позволить привязать себя к столу или стене, только чтобы, наконец, расправить конечности и потянуться. При появлении в зоне видимости культистов писарь незамедлительно отказывался от мыслей и молился, чтобы его оставили сидеть в клетке.

Смущаться справлять естественные надобности у всех на виду мужчина перестал спустя половину цикла, и в это же время прекратил свои попытки отводить взгляд, когда этим занимались его соседи. Запахи перестали вызывать у него тошноту ещё раньше. К тринадцатому дню Арло научился не морщиться при виде еды, ждать времени кормёжки и ловить то, что ему бросали, до того, как оно упадёт на грязный пол. Культисты не церемонились ни с кем из пленников, разве что тем, кто поддался нападкам Бога Мучений, помогали отыскивать нужный кусок, а когда это не получалось, то насильно впихивали необходимую порцию.

Флейм повторял всё за своим новым другом и соседом Винсентом с севера, так как иного примера перед глазами не имелось. Мужчина уже неоднократно успел ощутить на себе гнев мучителей и убедиться – бить его могут и будут, но убивать не собираются, что бы он ни кричал. По крайней мере, пока. Это вселяло надежду и даже некоторую уверенность в собственной значимости. Придавало сил.

Женщин продолжали уводить, а порой, вероятно, когда хозяева дома отсутствовали, те, кто выполнял роль стражи и надзирателей, вытаскивали пленниц из клеток и насиловали, не тратя силы и время на поиски укромных уголков. Крики, слёзы, мольбы, угрозы, шантаж и попытки откупиться – ничто не действовало на похитителей, и со временем сдавались все. Стоило обратить внимание, что культисты отличались друг от друга, лишь ограниченный круг развлекался всеми доступными способами, в то время как другие порой проявляли сострадание; но пленники, как и писарь, не делали различий. Они ожидали подлости от всякого, кто находился по ту сторону.

Флейм от всей души жалел леди – дамы не привыкли к подобному обращению, они знали, что их статус спасёт им жизнь и честь в любой ситуации, верили в это. Воспитанницы благородного происхождения зачастую отличались кротким нравом, навязанным родителями, имели хорошее воспитание и могли блеснуть изысканными манерами. Содержание в подобных условиях и без насилия причиняло им боль. Ни чистота крови, ни достойное поведение, ни приемлемый для знатной дамы нрав, ни богатство родителей, женихов, братьев и мужей не сумели спасти их от участи пленниц культистов. В первые дни Арло сочувствовал им столь сильно, что пару раз даже пускал слёзы, смотря на то, как красавиц превращают в подобие женщин.

Незаконнорождённые, но признанные лордом или иным богатым отцом дочери также явно пользовались всеми доступными благами и совершенно не думали, что когда-то столкнутся с подобной бесчеловечностью и жестокостью. Пару женщин, из тех, что постарше и менее симпатичны, подвергали пыткам, но в основном истязания доставались сильному полу.

Винсент уверял нового соседа, что мучители не испытывают ни малейшего желания терзать буйных пациентов, и Арло соглашался с его доводами. Никто в здравом уме не пожелал бы оставаться в одном помещении с тем, кто раз за разом продолжает испытывать терпение надзирателей, кого не учат удары тяжёлыми сапогами и розгами, кто переживает воспитание голодом и стыдом, но не приходит к смирению, а напротив, лишь ещё яростнее борется за свободу. Подобного человека следует окрестить умалишённым и стараться держаться от него подальше. И до поры до времени такое поведение в самом деле оказывалось самым верным. До тех пор, пока в один из вечеров, или, быть может, утром, или днём, или глубокой ночью – Арло не знал, где сейчас солнце, он давно не видел его и перестал ориентироваться – уродливый кривоносый худой мужчина не явился к пленникам.

Мучителя узнали все, и те, кто хоть единожды побывал в его руках, начали биться в своих клетках, кричать, плакать, звать на помощь, во всеуслышание молиться всем Богам, а кто-то даже лишился чувств от страха. Арло был уверен в Винсенте, в безупречности придуманной приятелем тактики и том, что они оба выживут. По крайней мере переживут встречу с душевнобольным лекарем и никуда не денутся из своих клетушек.

Пыл и задор дальнего родственника Дарона Флейма, предпочитающего повторять за соседом, вмиг угас, когда лекарь-экспериментатор указал на темноволосого Винсента. Арло остановился, перестал сыпать угрозы и бросаться на решётки и со страхом, который отчётливо отразился на его лице, стал наблюдать, как культисты тащат юношу, несмотря на все его крики и яростное сопротивление, в сторону дверей. Те с первых дней прозвали Вратами Бездны, дверями в подземное царство Бога Мучений и Проходом на дно, откуда никто не возвращался прежним. Что именно могло ждать за дверями и кто там встречался, те, кого приводили обратно, не рассказывали, а те, кто всё время был по эту сторону, могли лишь гадать.

Врата называли дорогой в один конец. Бывало, что люди пропадали там по нескольку дней, а то, что возвращалось обратно, больше не могло зваться лордом, а порой и человеком. Туда же иногда уводили женщин, и дважды случалось так, что уведённые более не возвращались. В те разы и лекарь, и все его помощники, и Посланник Бога Мучений, который вёл беседы с палачами, пребывали вне себя. Каждый раз несколько дней – Арло успевал поспать раза три – за двери не уводили никого, а после всё становилось как прежде.

– Не надо! Не трогайте его! – Почему вдруг похитители могут послушать его и решат поступить правильно, писарь не знал, но всё равно продолжал кричать вслед. – Прошу вас, он же ещё ребенок! Глупое дитя, он не хотел… Не надо!

Розги, что легко пролезали между прутьев, быстро заткнули рот прижимающемуся к ржавым решёткам мужчине. Флейм с лёгкостью признавался себе и, если требовалось, то и окружающим, что является трусом. Он боялся очень многих вещей, в том числе и боли. Только страх испытать ещё большую боль, лишиться ума или и вовсе умереть – а сей страх превосходил остальные – мог заставить его добровольно идти на риск и постоянно подвергаться избиению. Он видел пустые места вместо вырванных зубов, которые без особого желания выставляли напоказ его соседи, видел содранные ногти, поломанные и неправильно сросшиеся пальцы, следы от порезов, ожогов и другие травмы.

Писарь понимал, что всё это, тем более растянутое на долгие дни, циклы, а быть может, и сезоны, ведь некоторые могли жить здесь уже очень долго, не убьёт его. Мучители не были убийцами в прямом смысле этого слова, у них имелась иная цель. Некоторые из них не могли зваться и мучителями: выполняя роль стражников, они лишь терпеливо прогуливались между рядов, раздавали еду и воду, не выражая собственного мнения. К сожалению, встречались и те, кто упивался страданиями и искренне ненавидел представителей знати. Именно из-за последних писарь едва сдерживался, чтобы не начать выть и скулить, как только к нему подходили.

Да, Арло почти был уверен, что выживет, но непрекращающаяся боль станет его вечным спутником. Он осознавал, что куда менее вынослив, крепок и самоуверен, чем сосед по другую сторону, тот самый мужчина, что теперь являл собой скорее человекоподобное полуразумное существо. Арло боялся, что всего после одной прогулки за Врата Бездны и от него самого не останется совершенно ничего. Только тело, может, и не столь изуродованное, как он себе представлял, но лишённое души.

Всё время, пока Винсента терзали, писарь страдал от страха и постоянно вертелся в своей клетушке, не в силах найти себе места. Он уже научился жить в ней, но в тот момент чувствовал себя как в самый первый, самый страшный день, который теперь не забудет никогда. Решётки стали казаться ещё более грязными и шершавыми, пол стал холоднее и твёрже, вода ещё более вонючей, а прогуливающиеся культисты – ещё свирепее.

Флейм всё думал, что зря поддержал юношу с севера, что не должен был идти на поводу у глупого молодого лорда. Он считал, что, может быть, веди он себя правильнее, разумнее, то Винсент, не найдя поддержки, успокоился бы и сейчас продолжил сидеть здесь, за решёткой, рядом, а не страдал за той дверью. Сомнения были для Арло привычным делом, он редко отстаивал свою точку зрения, и многократные повторения могли запросто убедить Флейма почти в чём угодно. С каждым днём уверенность и без того легко принимающегося во всём сомневаться писаря Дэйбрейка лишь таяла.

Виллингпэриша вернули спустя несколько часов – тот пребывал в сознании, но выглядел ошеломлённым и совершенно потерянным. На вопросы Арло Винсент начал отвечать лишь ближе к ночи – так называли пленники время, когда их надзиратели отправлялись на боковую, к лекарю никого не водили, и порой получалось даже довольно продолжительно пообщаться через решётки с другими пострадавшими.

Лицо лорда Винсента выглядело изрядно распухшим, его нос завалился набок, а вокруг рта, особенно на подбородке, засохла кровь. Когда сосед взялся за решётку, разделявшую двух дураков, что понадеялись избежать страшной участи, писарь увидел, что на нескольких пальцах не хватает ногтей, а на другой руке красовались свежие порезы и ожоги.

Одеяния юноши были перепачканы и окровавлены ещё до похода к мучителю, но теперь вдобавок намокли. Оставалось только гадать, прибавилось ли свежих пятен, и Арло думать не желал, что скрывается теперь под ними. Ум у писаря был неплохим, он раз за разом подкидывал картины, и, как бы мужчина ни прогонял их, легче не становилось.

На шее лорда Виллингпэриша отчётливо просматривалась толстая сине-алая полоса, местами запёкшаяся по её краям кровь пугала более, чем лицо подвергшегося страданиям. Арло понимал, что юношу либо привязывали и он самостоятельно повредил себя, либо душили, либо, что казалось ещё более страшным, и вовсе вешали. Зачем? Лекарь творил то, что хотел, и никто не мог понять предела его безумию и ненависти к знати.

– Арло. – Лорд позвал писаря тихо, но требовательно.

Флейм и без того смотрел на Винсента, однако тот либо плохо видел заплывшими глазами в свете факелов, либо хотел убедиться, что привлёк к себе внимание.

– Арло. – Винсент шептал, его произношение стало намного хуже, казалось, он вдруг начал как будто пропускать слишком много воздуха. Может, ему выбили зубы? Писарь не мог разглядеть, а сосед намеренно прикрывал рот рукой, на которой красовались новые раны. – Решено – завтра нас повезут отсюда. Завтра мы должны отправиться навстречу другим культистам, к братьям и сёстрам – так сказал один из них. Я не знаю, что нас ждёт по пути, но мы покинем эти клетки!

– Ничего хорошего не выйдет из этого… Ничего! Ты сам говорил про ритуал, про то, что нас всех ждёт гибель. – Писарь тоже уже привык разговаривать шёпотом. Наверное, если он выберется живым, то долго не сумеет заставить себя перейти на нормальную речь. – Неужто ты забыл? Винсент, если нас повезут куда-то, значит… Значит, скоро нас захотят убить! Не просто так нас не убивают сейчас. Ты не понимаешь, что значит наша поездка? Мы надоели им, и они хотят нас отдать своим друзьям-культистам, для которых нас и готовили. Ты же мне сам всё это поведал! И тогда нас ждёт мучительная смерть. Смерть! Нет, я не хочу умирать, уж лучше жить так, чем не жить никак.

– Ты согласен жить вот так, лишь бы не умирать?

– А ты нет? Какой смысл в смерти? Ты перестаёшь существовать. – Арло приблизился к решёткам и посмотрел в сторону беззубого не-человека по другую сторону. Тот глядел перед собой и возил кусочком соломы по камню. – Ещё хуже, чем стать вот таким.

– Нет уж, смерть – это избавление! – категорично заявил Винсент. Последнее слово прозвучало с небольшим шипением, ему определённо что-то повредили.

– Ты мало пожил и мало повидал, в тебе говорит только твой нрав, потому ты считаешь, что куда благороднее умереть. Ты не прав. Жизнь одна, нет никакой потери более страшной, чем жизнь.

– А честь? А достоинство? Вера? А семья и возлюбленная?

– Если ты лишишься жизни, то в любом случае потеряешь всё это. Все радости тебе даны, чтобы ты мог ценить пребывание в этом мире, и если ты умрёшь, то так или иначе больше не сможешь наслаждаться обществом возлюбленной, быть в кругу семьи или бахвалиться наличием достоинства и чести перед другими.

– Зачем жить, если никто не любит и не уважает?

Арло встретил совсем другого лорда Виллингпэриша.

Тогда перед Флеймом предстал яростный воин, храбрейший юноша, мудрый и смелый, сильный, уверенный в своей правоте, неугомонный. Несмотря на большую разницу в возрасте, именно северянин проявлял желание идти вперёд и вёл за собой. Теперь же, всего после одного пребывания за Вратами, он вдруг стал совсем иным, и это ничуть не уменьшало страха писаря, скорее наоборот.

– Что же с тобой там сделали? Винсент, я не могу поверить, что за несколько часов ты стал таким… Иным. Не могу! Ох, а что я? Что же они сделают со мной? Я перестану существовать, я лишусь разума и… И я стану как он! – Писарь повернулся в сторону ничего не соображающего покорного соседа. Тот уже сидел в одной позе не один час. Теперь он держал в каждой руке по пучку соломы, смотрел то на один, то на другой, изредка улыбался непонятно чему и пару раз что-то промычал.

– Ты же сам сказал минутой ранее, что это лучше, чем смерть, – напомнил приятель и сосед.

– Да, но… Но я не хочу становиться таким.

Собеседник Флейма шумно вздохнул и замолчал. Арло почувствовал укол совести – Винсент, молодой, совсем юнец, провёл здесь больше времени, вынужденно наблюдая за всем; терпел, давал советы взрослому мужчине и поддерживал его, относясь с пониманием и уважением к трусу, и ни разу не укорил за проявление слабости. Разумеется, для лорда, что всего год как считался достаточно взрослым, чтобы самостоятельно править, не нуждаясь в наместнике или регенте, плен культистов был чересчур. А уж пытки и издевательства, которые он был вынужден переживать за Вратами Бездны, сводили с ума опытных и сильных воинов с родных земель Арло, не то что почти привыкшего к комфорту северянина.

– Винсент, прошу, прости меня. Мне жаль, что я был груб. Я не должен.

– Ничего. Я понимаю. Я заслужил это, и ты сделал всё верно. Я не должен был раскисать и мечтать о смерти. Все те, кого забирали, потом начинали думать об избавлении и пытались убить себя. Я клялся, что не стану таким и никогда не сдамся, и чуть было не нарушил свой обет. Я благодарен тебе за помощь, Арло. – Брат по несчастью, что стал другом и поддержкой, улыбнулся. Поскольку Винсент убрал руку от лица и ничего страшного Арло не заметил, то он предположил, что сделали что-то с зубами нижнего ряда или с теми, что скрыты от глаз и располагаются по краям челюстей. А может, их и вовсе не трогали.