За то, что дорого

– Сейчас пойду на почтовую станцию, отдам сумку с почтой и попрошу расчет. Мне достаточно одной пристреленной лошади. Черт, а! Надо же было этому проклятому суслику подвернуться на последнем перегоне, когда я ехал на своей лошади, а не на индейском пони[8 - Индейский пони – здесь: объезженная, строптивая лошадь или мустанг.]! Я не собираюсь губить второе животное. Да, кстати, у вас тут никому ковбой не нужен?

Я чего-то слишком много стал болтать и откровенничать с совершенно незнакомым мне человеком, поэтому и поспешил перескочить на другую тему.

Хозяин дома чуть усмехнулся и покачал головой:

– Только на ранчо «Звездное», но с ним я бы не советовал тебе связываться. Клинт Айелло подобрал себе команду с гнильцой: грабители, убийцы, ганфайтеры…

– А шериф?

Вандер издал звук, отдаленно напоминающий сухой смешок.

– Какой шериф[9 - Шериф – начальник полиции округа.]! – он махнул рукой. – У нас здесь нет закона, мой мальчик.

– И я почему-то совсем не удивлен… Хотел бы я посмотреть на того дурака, который захотел бы работать полицейским в месте под названием Бут-Хилл!

– Никто бы не стал так называть городок, если бы не Айелло, – возразил Том. – Вся земля в округе принадлежит ему. Не дай Бог ему чем-то не угодить! Так считаю не я, а городские жители. Человек для него ничто, мусор. Остальные ранчеры живут на этой земле только из милости. Но я знаю одного человека, которому действительно нужна пара рабочих рук. Он платит 30 долларов в месяц, плюс все готовое.

Я допил свой кофе и довольно потянулся. Первый раз за весь перегон я позволил себе расслабиться.

– Но пока тепло я буду спать на сеновале, – это было мое единственное условие.

– Идет.

И мы ударили по рукам.

III

ПОСЛЕ КОРОТКОГО ОТДЫХА у своего нового работодателя я едва ли хотел куда-то тащиться. Однако пришлось. Прихватив почтовые сумки, я помахал Тому шляпой и направился в город. Не знаю, почему я сразу не пошел на станцию. Устал, наверное, поэтому и пошел не в том направлении.

Закинув сумки на плечо, я довольно бодро шагал к станции, но и не забывал поглядывать по сторонам. На улице царило оживление: ездили взад-вперед фургоны и повозки, проезжали всадники. Некоторые из них спешивались около салуна «Заходи, приятель!», быстро туда входили и весьма медленно выходили. При этом их так шатало вправо и влево, что комментариев не требовалось. Сколько раз я видел подобные картины и каждый раз удивлялся вместительности человеческого желудка и несовершенству человеческого рассудка.

К маленькой деревянной хибарке, в которой располагалась станция «Пони экспресс», была прилеплена кузница и что-то вроде пары-тройки крытых стойл. В них, похрустывая сеном, стояли ухоженные индейские пони, а из кузницы доносились звуки ударов стали о сталь.

Я поднялся по ступенькам крыльца конторы и, толкнув дверь, вошел в тесную комнатушку с большим окном. Здесь стояли стол и несколько стульев, в углу валялось чье-то старое седло. За столом сидели трое рослых парней и яростно шлепали замусоленными картами по обшарпанной поверхности столешницы. Они были настолько увлечены игрой, что не услышали, как скрипнула несмазанная дверная петля.

– Привет, ребята.

Один из них, которому, судя по красной физиономии, сопутствовала удача, отложил карты в сторону, уперся одной рукой в стол и посмотрел на меня.

– Тебе чего? – спросил он, и эта фраза сразу же дала понять, что парень отнюдь не дипломат.

– А ты что тут, главный, чтобы задавать вопросы?

В наших краях церемониться не стоит – хорошие манеры тут редко, кто оценит.

Красномордый побагровел еще больше и вылупил на мою скромную персону и без того немаленькие глаза. Потом почесал затылок и абсолютно миролюбиво ответил:

– Вообще-то, нет.

Он заметил мой взгляд и поспешно добавил:

– Сэр.

Я наградил его самой милой улыбкой, на какую был только способен, и проинформировал:

– Люблю вежливых людей.

Парни, сжимавшие в кулаках карты, тихо захихикали. Пучеглазый посмотрел на них соответствующим образом, и те притихли.

– Так кто у вас за главного?

Я услышал, как кто-то поднимается по ступенькам крыльца, и чуть отошел от входа. Как раз вовремя. Дверь снова скрипнула, и в комнату шагнул маленький человек в высокой коричневой шляпе. Редко кто отваживался носить высокие шляпы в те времена – вокруг было слишком много желающих пострелять по ним. Я имею в виду шляпы.

В вошедшем я моментально и, как оказалось, абсолютно безошибочно признал начальника станции.

Холодные глаза смотрителя скользнули по кожаным сумкам.

– Почта? Хорошо.

Он строго глянул на своих курьеров:

– Собирайте карты и идите седлать лошадей. Сейчас будете у меня работать.

Пучеглазый сгреб в охапку замызганные прямоугольники, сунул их как попало в нагрудный карман рубашки, и трио торжественно удалилось.

Смотритель снял шляпу, бросил ее на стол и протянул мне руку:

– Джим Баррет.

Я во второй раз за сегодняшний день представился и обменялся с ним рукопожатием. Затем передал ему сумку с письмами и, сев на один из стульев, стал терпеливо ждать, пока Баррет внимательно изучит имена и фамилии тех, кому предназначались бумаги.

– Слава Богу, ничего срочного. Местная почта, – сказал он и вдруг добавил: – Мы тут пробуем немного поменять систему.

– То есть? Как это – поменять?

– На удаленные ранчо мы сейчас письма доставляем сами, а не ранчеры приезжают к нам. А те, кто поближе живут, те, да – свою корреспонденцию по-прежнему забирают лично.

Он сложил все письма в аккуратную стопочку и, словно спохватившись, поинтересовался:

– Поменяете пони и снова в путь?

И вот тут я поведал ему грустную историю о том, как один парень всадил пулю в голову своей самой лучшей лошади, потому что та сломала ногу.

– Понимаю, – он кивнул. – Но пони у нас есть, так что будет, на чем добраться обратно…

– Я думаю, не стоит беспокоиться, мистер Баррет, – перебил я его и вытащил из кармана куртки еще один конверт. – Я хочу попросить расчет. Здесь, – я протянул конверт ему, – соответствующие распоряжения.

Он опять кивнул, но на этот раз медленней. Потом снял пояс, в котором носил деньги, расстегнул его и стал отсчитывать доллары, заработанные мною за этот перегон. В золотых монетах, ровной стопочкой выраставших на столе, было все: и снежные дни, с морозом, пробиравшим до костей, и ледяные дожди, от которых было не менее холодно, и страшные грозы, когда в ослепительных всполохах молний ты ощущал собственную ничтожность, и неуправляемые разливающиеся реки, оставлявшие после себя снесенные постройки и вывороченные с корнями деревья, и неистребимая пыль, намертво въевшаяся в одежду, и выматывающее солнце прерий, обжигающее полуденным зноем… Все было здесь, в этих долларах. Все это и многое другое.