Четыре сезона

– Тамура с трудом поднял голову.

Ганс ещё раз затянулся ядовитой папиросой и, выждав паузу, пустил дым прямо в лицо японцу. Тамура закашлялся. Слёзы упали на ширинку шорт. Громкий вонючий взрыв кишечных газов ударил Тамуре прямо в лицо. Он попытался вырваться, но сил не хватило. Откинувшись, Ганс мерзко расхохотался. Наконец он расслабил ноги и Тамура освободился.

Он чувствовал себя в полусне. Униженный, низведённый до зверя, он не находил ни звуков, ни слов, ни иных образов, чтобы выразить свою боль от разочарования. Утешало лишь одно…

– Идолопоклонство… ничего омерзительнее не знаю. Если ты и правда читал мои книги, ты знаешь, как я его ненавижу. Как я его презираю. Я писал их, чтобы посеять семена. Но семена мертвы. Столько хвалили, столько поносили меня, но никто… никто не захотел сделать своё, новое. Я не родил ни одного нового человека. Только это жалкое ничтожество. Наркоман. Мягкая машина с кнопкой удовольствия в голове. А может…

Он снова посмотрел на несчастного японца.

– Ты – единственный, кто никогда не прочтёт ни одного из моих рассказов. Я накажу своим редакторам. Я напишу это в завещании. Это будет выбито на моей могильной доске: «Йори Тамура не прочтёт моих рассказов». Это – то, ради чего я жил. Я родил червя, я же его и брошу на съедение черепахам, слепым кротам. Червь, ты никогда не станешь змеем-соблазнителем, не соблазнишь Еву, не проникнешь в её лоно. Не родишь антихриста. Я прерву твоё существование на корню. Я растопчу тебя, как букашку. Ты не изведаешь любви. От твоей болезни не будет лекарства.

От твоей Красной Болезни.

– Видишь эту нижнюю полку с дисками. Там лежат мои тетради. Ты никогда их не получишь.

Снаудер устало положил голову на плечо. Силы покидали его.

– Прошу…

Ганс удавом посмотрел на него. В зрачках его мелькнула животная жестокость.

Красная Болезнь наступила.

– Ни-за-что.

Каждая слеза как капля лавы.

Руки сомкнулись вокруг его шеи.

И когда одинокая Рене наконец-то затянула петлю ремня вокруг своей тонкой бледной шеи, впадая в смертельный экстаз…

Снаудер улыбнулся. Тамура надавил на его горло. Тот принялся отпираться, но не выдержал и, слабо дёргая конечностями, обмяк. Тамура вскочил от испуга. Но увидел, как Ганс снова делает вдох. Он подобрал сколок экрана раненой рукой и прежде чем Ганс пришёл в сознание, полоснул его по горлу.

И прорезалась каскадом фонтанов в шесть этажей

Кровь ринулась прочь из тела. Тамура мысленно кромсал его тело.

Снова, снова и снова.

Один широкий мазок ладонью, полной кровавой густой жижи.

По собственному лицу.

Клинок нашёл свою жертву.

Пуля стала звездой.

Во лбу дикого животного.

Мама говорит, я произошёл от бога.

Папа говорит, я рождён от обезьяны.

Обезьяна. Палка. Человек. Ружьё.

Тамура бросился перерывать личные вещи Ганса. Боевые трофеи. Лекартсва от рака 21-го века. Лекарство от одиночества.

Карманный бог.

Читая тетради, он испытывал нечто невообразимое. Никогда ещё кривые английские буквы не были такими стройными. Прямыми и понятными. Глотая их, Тамура утопал в рассказах. Полный надежды, он желал скрыться от боли, окружавшей его снаружи и съедавшей его голову изнутри. Стальная стрела вела его от строки к строке. Но погрузиться не получилось. Океан оказался бесконечно длинной пристанью, бродом, в котором даже самое мелкое судно обречено сесть на мель.

Рассказы были пусты, вычурны, даже ничтожны. Английский язык, в считанные минуты ставшие ему родным, теперь казался бедным, примитивным.

Сжигая глазами страницу за страницей, он испепелил последнюю тетрадь и заплакал. Острое напряжение прорезало его тело. Будто к правой ноге и к макушке присоединили два электрода и замкнули фазу.

Тамура катался по полу в адских судорогах, задыхаясь навзрыд. Сознание, слова, картинки и образы рассыпались в его воспалённом и перемолотом раскалённой стрелкой часов мозгу. На какое-то мгновение ему удалось сделать глубокий вдох и, неестественно изогнувшись, кое-как овладеть своим телом. Он встал на ноги, подошёл к зеркалу. Его отражение перемежалось кровавыми пятнами дождя на жидком зеркале, словно вода озера при дожде.

Тамуре захотелось сбежать из своего лица. Голова заболела от новой вспышки боли. Одно лицо потянуло его влево, другое вправо. Тамура готов был поклясться, что в зеркале его лицо растянулось в две зловещие безглазые и беззубые кричащие маски. Борясь с головокружением, он опёрся на руку мёртвого тела. Он попытался сбежать в левую маску, но та, словно однополярный магнит, отвергла его. Тогда он со всей силой повернул голову навстречу правой маске. Невероятными напряжениями мускулов и душевных сил он смог пересилить свою маску и был уже готов влиться в неё, но в самый последний момент…

Холодок прошиб его.

Волосы вздыбились на спине.

Яркий белый свет опалил его глаза.

Белый цвет смерти.

Тамура оказался лицом к лицу с широкой улыбкой разреза на шее Снаудера. Рядом со своим мёртвым карманным богом.

– Голос в моей голове, это всё он. Это он меня заставил. Это всё не я. Это ты.

Но в голове была тишина. Никакого голоса. Никакого другого тебя никогда не существовало. Всё это – твоих рук дело. Только раскалённые стрелки часов в мозгу бешено вращались: секундная, минутная, часовая. Вращались, превращая воспоминания и чувства в кашу, замешанную на чистой боли.

Холод сковал его сердце. Мороз сжал его мозг. От резкого перепада температур кровоток не выдержал.

Кроваво-синяя вспышка…

Фиолетовый взрыв угасающей боли..

И чёрная кома.

Тамура треснул, как раскалённое стекло в воде.

Это была смертельная кома, не давшая забытья.

У пациента высокий риск апоплексического удара!

Далёкие миры, что испокон веков находятся во власти Морфея, впервые отказались принять в себя жаждущего.