Вокруг света на «Коршуне»

Тогда малаец открыл полог и стал размахивать его полами, изгоняя москитов. Затем он тщательно подвернул концы полога под тюфяк и собирался уйти, как Володя показал ему рукой на шуршавших по потолку маленьких ящерок.

Малаец ласково улыбнулся своими большими черными глазами и успокоительно замахал головой в тюрбане.

– Не укусят?.. – все-таки спросил Володя поочередно на двух языках.

И так как малаец ничего не понимал, то Ашанин прибегнул к пантомиме, указав пальцем на шуршащих ящерок и затем укусив себя за руку.

Малаец понял, отрицательно замахал головой и добродушно засмеялся. Затем, указав рукой на звонок, слегка наклонил голову и вышел.

Володя подошел к растворенному окну, прикрытому плотной кисейной рамкой, взглянул на залитую серебристым лунным светом листву и простоял так несколько минут в каком-то раздумье. Тысячи мыслей и воспоминаний пронеслись в его голове, сливаясь с представлением о роскошной природе.

Наконец он торопливо разделся, задул свечку, быстро юркнул в кровать, осторожно раздвинув полог, тщательно затянул отверстие, чтобы не проникли москиты, и сладко потянулся на широкой мягкой постели с безукоризненно чистым бельем, ощущая давно не испытанное наслаждение спать на берегу в такой роскошной кровати, не думая о вахте. После долгих дней плавания с постоянной качкой Володе даже казалось странным, что кровать стоит себе неподвижно, ничто вокруг не вертится перед глазами, не скрипит, и можно растянуться как угодно. Не надо опираться ногами в переборку, чтобы не слететь, и как удобно поворачиваться с бока на бок без опаски.

– Эка, как хорошо, в самом деле! – невольно прошептал Ашанин, сбрасывая с себя легкое одеяло и оставаясь под одной простыней.

Мягкий таинственный полусвет, лившийся из окон, наполнял комнату. Серебристый узкий снопик лунного света захватил часть стены и уперся в углу. Кругом царила мертвая тишина. Только маленькие ящерки тихо шуршали, разгуливая по потолку.

В усталом мозгу Володи бродили неясные, бессвязные мысли. И Петербург, и ураган, и катание в парке, и крокодил – все как-то перепуталось. Ему хотелось вспомнить маленькую квартиру на Офицерской: как-то там поживают?.. Здоровы ли все? – но голова его не слушала, глаза точно сквозь дымку смотрели через полог, и Володя через минуту уже спал крепким сном.

II

Снопы яркого света заливали комнату, когда Володя проснулся. Было нестерпимо жарко, а между тем часы показывали только семь.

Ашанин торопливо выпрыгнул из кровати, поспешил опустить жалюзи и запереть ставни и стал одеваться, изнемогая от зноя. Белье словно прилипало к телу; летняя пара из тонкого трико казалась тяжелой шубой.

Скорее в ванну!

Володя захватил с собой мохнатое полотенце и вышел на веранду. Она уже была полна жильцами. Каждый сидел в своем лонгшезе у столика, и все – счастливцы! – были в самых легких тропических костюмах: мужчины – в блузах и широких шароварах из тонкой ткани, надетой прямо на тело, и в бабушах на босую ногу, а дамы – в просторных кобайо и соронго. Почти все давно уже отпили свой кофе или какао и полулежали в лонгшезах с газетами и книгами в руках или дремали.

Заспавшиеся дамы проходили по двору с распущенными волосами, направляясь в купальню. Отправился туда и Володя.

Прохладная вода в большой мраморной ванне и затем душ освежили Володю, но ненадолго. Довольно было одеться и пройти несколько шагов до веранды, чтобы облиться потом. Солнце, палящее солнце, повисшее каким-то огненным шаром с безоблачного, голубого неба, так и накаливало. Чувствовалась какая-то истома… Хотелось освободиться от одежд…

А длиннокосый торгаш-китаец, с желтым оплывшим лицом и узкими глазами, в белой кофте и широких штанах, уже стоял у комнаты Володи и разложил свой товар, и чего-чего только не предлагал он на ломаном английском языке, выкладывая ящик за ящиком.

– Люсиан… люсиан! (русский… русский!) – говорил он, обращаясь к Володе и откуда-то узнавши о национальности Ашанина. – Гуд… люсиан.

Он улыбался и все вынимал, все вынимал…

Чего только у него не было: и разные китайские вещи из черепахи и слоновой кости – шахматы, ящики, портсигары, брошки, браслеты, и материи, и бумага, и конверты, и веера, и трости, и разные поделки из кокосовых орехов, и драгоценные камни – рубины и алмазы с Борнео, и пуговицы, и спички, и готовое платье, и шляпы из бамбука.

Окинув своими маленькими, казалось, совсем бесстрастными, глазами Володин костюм, китаец первым делом достал широкую блузу из тонкой светло-желтой ткани и такие же шаровары и стал вертеть ими под носом у Володи.

Володя тотчас же решил купить этот местный костюм из волокон ананасных стеблей и после долгого торга купил его втридорога вместе с легкими туфлями-бабушами. Он немедленно переоделся, согласно местным обычаям, надел на босые ноги плетеные туфли и сразу почувствовал себя как-то бодрее и приятнее: жара не так изнуряла его.

А китаец не уходил, терпеливо поджидая на корточках возвращения Володи из номера, и когда тот вернулся и, растянувшись в лонгшезе, потребовал себе кофе у одного из бесчисленных слуг-малайцев, ходивших по веранде, китаец молча вынимал и подносил Володе разные вещицы и в конце концов соблазнил-таки его. Володя купил несколько вещей для матери и сестры и между прочим малайский «крис» – большой, совсем кривой, кинжал, весь точно изъеденный на своей поверхности: на ней были мельчайшие дырочки и впадинки. По словам соседа, обитателя номера рядом, молодого голландца, который любезно помог Володе не быть вконец одураченным китайцем-торгашом, рана, нанесенная таким кинжалом, очень опасна, так как во впадинах, которыми усеяна поверхность его, находится ядовитое вещество. С такими кинжалами малайцы охотятся на тигров.

Наконец, показался и доктор. И он задыхался от жары и приобрел себе такой же костюм и тоже не удержался и от других покупок.

В десять часов колокол прозвонил к завтраку. Наши путешественники не решились идти в столовую в дезабилье и переоделись. И хорошо сделали, так как все мужчины явились в пиджаках и кургузых вестонах из чеченчи или ананасовых волокон и в крахмальных рубашках. Девицы, по местному этикету, тоже были в европейских платьях и затянуты в корсеты, и только дамы явились в своих легких одеждах.

Завтрак начался с так называемой «рисовой» закуски – это нечто вроде винегрета из разной снеди, стоявшей на тарелках на столе: мяса, рыбы, дичи, яиц, пикулей, анчоусов и т.д. Каждый накладывал себе на тарелку всего понемногу, прибавлял к этому рису и, смешав все вместе, поливал обильно перечным керри (соусом) и ел ложкой.

Володя последовал примеру голландцев и нашел, что блюдо это очень вкусное. За «рисовой закуской» подавалось множество блюд, за ними фрукты, и затем все торопливо разошлись, чтобы снова облачиться в райские одежды и «делать сиесту», то есть спать в постелях или лонгшезах. В эти часы гостиница представляла собой сонное царство.

Действительно, жара была такая, что малейшее движение утомляло… Физическая слабость чувствовалась в членах; во рту пересыхало; накаленный воздух ослеплял глаза. Хотелось «забыться и уснуть».

Нечего было и думать о какой-нибудь поездке для осмотра достопримечательностей Батавии. Доктор и Володя решили сделать это завтра, поднявшись до рассвета, а пока предаться far nienty, попивая замороженную воду с сиропом.

Перед обедом снова ванна, потом прогулка в экипаже на музыку, игравшую на одной из площадок парка, и затем обед с разряженными дамами, затянутыми в корсеты, в платьях декольте…

III

В эти несколько дней, что Володя провел в Батавии, им было осмотрено с доктором все, что стоило осмотреть.

Они были в музее, где собрано все достопримечательное с островов Зондского архипелага в историческом, бытовом и культурном отношении: тут и оружия в богатой оправе, и одежда древних царей, и разные древности, и материи, и земледельческие орудия, и модели жилищ и старинных храмов, – словом, целая наглядная энциклопедия, дающая понятие о прошлом и настоящем Борнео, Суматры и Явы.

Ездили наши путешественники и в Бютензорг – роскошную резиденцию генерал-губернатора, чтобы побывать в знаменитом ботаническом саду, считающемся по богатству в нем экземпляров тропических растений и по группировке их первым в мире. Это что-то волшебное этот гигантский сад со всевозможными видами могучей растительности, с гигантскими баобабами, пальмами, тамариндами, с хинными и кофейными плантациями, с бесчисленными цветниками, с чудными коллекциями орхидей и Victoria regia, которые тут растут в воде во множестве. Глаз просто утомлялся от разнообразия красоты, от этой роскоши листвы и цветов, от этой высоты деревьев, от их громадных стволов, и Володя, обращаясь за разъяснениями к доктору, только жалел, что сам ничего не смыслит в ботанике.

На возвратном пути в Батавию они заехали в одну малайскую деревню, спрятавшуюся в ограде кактусов, бананника и манговых деревьев. Рисовые мокрые поля с маленькой светлой зеленью тянулись на большое пространство за оградой. Построенные из бамбука и скрепленные известью хижины имели далеко не привлекательный вид. В маленьком домике, куда ввел наших путешественников возница, было довольно опрятно. Почти голые хозяева встретили гостей любезно и принесли плодов.

Из этих мимолетных наблюдений, конечно, нельзя было вывести каких-либо заключений, но Володя еще раньше из книг узнал, что малайцы, особенно сельские жители, народ тихий, смирный, вежливый и трудолюбивый, возделывающий свою землю, имея при себе верного помощника – буйвола. Главная пища малайца – рис с зеленью и копченой рыбой, которую он ловит в реках. Мяса он почти не ест и только в редких, исключительных случаях позволяет себе полакомиться «буйволятиной». Короткий визит подтвердил наблюдения знающих людей и заставил Володю всю остальную дорогу философствовать на тему о бессовестной эксплуатации горсточкой людей двадцатимиллионного населения…

Пора, однако, и на корвет. Пять дней отпуска кончились, и на следующее раннее утро, после возвращения из Бютензорга, доктор и Ашанин, заплатив изрядную сумму по счету в гостинице, уехали из Батавии. Они побродили по нижнему городу, побывали в китайских лавках и, наконец, подъехали к пристани. Лодочники-малайцы наперерыв предлагали свои услуги.

Ходкая лодка под парусом часа через полтора доставила их на «Коршун».

На корвете во время отсутствия Володи были почти окончены все работы по исправлению повреждений, сделанных свирепым ураганом. Проломленные борты заменены новыми; купленный в Батавии катер, выкрашенный в белую краску, с голубой каемкой, висел на боканцах взамен смытого волной; новая грот-мачта, почти «вооруженная», то есть с вантами, снастями, стеньгами, марсом и реями, стояла на своем месте. «Коршун» снова имел свой прежний внушительный и красивый вид, и старший офицер, хлопотавший все эти дни на корвете, любовным взором своих маленьких черных глазок ласкал почти готовую грот-мачту, с довольным видом пощипывая свои длинные, густые черные бакенбарды… Еще день-другой, и все будет окончено. Можно и ему будет съездить на берег и отдохнуть. И то давно пора!

Наконец, все готово. Уголь нагружен малайскими рабочими, которым, казалось, было нипочем таскать на палящем зное корзины, полные угля, с большой шаланды (барка), стоящей у борта корвета, на палубу и укладывать его в угольные ящики.

– Небось, привык к пеклу-то! – дивились матросы.

Пополнены были запасы провизии, и водяные цистерны налиты водой, и масса разных фруктов – ананасов, бананов и мангустанов – лежит наверху в корзинах… Скоро «Коршун» уйдет из Батавии.

Матросы еще не съезжали на берег. Только «шлюпочные» (гребцы на шлюпках), отвозившие офицеров, да баталер и буфетчик, ездившие за провизией, рассказывали товарищам и о красоте малаек, и о крепости арака в многочисленных кабачках у пристани, и о дешевизне фруктов. Впрочем, фрукты уже матросы пробовали, покупая их у приезжавших торговцев. Сперва ананасы не понравились, когда матросики принялись было их есть с кожей, нечищеными, и покололи губы; однако вскоре, когда недоразумения были отстранены, то есть кожа снята, они вошли во вкус и лакомились вволю чудными сочными и крупными батавскими ананасами, которые продавались очень дешево.

И вот в одно утро боцман Федотов, получив приказание с вахты, просвистал в дудку и весело гаркнул в люк жилой палубы:

– Первая вахта на берег! Живо собирайся, ребята!

И вслед затем сам спустился вниз и побежал в свою каютку принарядиться для съезда на берег.

Веселые и довольные матросы первой вахты мылись, брились и стригли друг друга, доставали из своих сундучков завернутый в тряпичку доллар-другой, вынимали новое платье и переодевались в чистые белые матросские рубахи с откидными воротниками, открывающими загорелые, бронзовые шеи, в белые штаны, опоясывая их ременными поясами, с которых на ремешках висели матросские ножи, запрятанные в карманы, и обували новые сапоги, сшитые из отпущенного им русского товара. Некоторые – люди хозяйственные, не пропивавшие жалованья и «заслуги»[81 - «Заслугой» назывались деньги, которые выдавались непьющим матросам на руки за невыпитые ими казенные чарки, и деньги, которые оставались за несъеденное количество масла или какого-нибудь другого припаса, отпускавшегося по положению.] на берегу, – надевали собственные щегольские рубахи с передом из голландского полотна, купленные в Копенгагене и Бресте, и, несмотря на жару, повязывали шею шелковыми, тоже собственными, платками, пропуская концы их в медные или бронзовые кольца.

В палубе шел веселый говор, раздавался смех… Соглашались, кто с кем будет на берегу гулять, кто пойдет сперва в лавки, а кто прямо пробовать, какой на «скус» арак.

– Вали, ребята, наверх… Становись во фронт…