Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– А ты сам подумай, – посоветовал отец Иов. – Тебе голова-то для чего дадена?

– Ага, – сказал отец Александр, рассматривая бумажку на просвет.

И история закрутилась.

Вскоре услышать это заклинаньице можно было практически везде – от кухни и трапезной до братского корпуса и хозяйственного двора. «Отвяжи-и-ись» – пел какой-нибудь трудник, убирая мусор или перетаскивая мешок с картошкой, и вся братва немедленно ему отвечала – «Привяжи-и -ись…» Чаще всего это заклинаньице звучало, когда отца Нектария не было в монастыре или когда он спал после обеда. Тогда «отвяжись – привяжись» звенело вовсю отовсюду, так что даже монастырская охрана оказалась совсем не стойкой, с удовольствием бормоча это сомнительное заклинание и разнося тем самым эту отраву по поселку.

Вскоре, впрочем, дошла новость и до отца Нектария, и донес ее сам послушник Цветков, который рассказывал о чудесной силе заклинания, ссылаясь при этом на свой собственный опыт и на опыт прозорливого старца Федора из-под Опочки, к которому ездили со всей псковской губернии и который лечил все без исключения болезни новолунной водой и заговоренным отваром из листьев хрена.

– Ну, чего там у тебя? – недовольно сказал наместник, глядя на Цветкова, который, конечно, в своем старом и много раз штопаном подряснике напоминал бедного родственника, который пришел за милостыней, но при этом умудрился попасть в самое неподходящее время.

– А вот, – сказал Цветков, протягивая отцу наместнику бумажку, на которой были написаны слова заклинания.

– И что я с этим должен делать? – спросил наместник, прочитав про счастливую и несчастливую жизнь.

– Повторять надо, – сказал Цветков, ожидая похвалы. – Тогда будет результат. Я сам видел.

– Да что ты видел-то, – наместник с отвращением рассматривал Цветкова. – Это волхование какое-то получается… Знаешь, что в Писании про волхователей сказано?.. Вот то-то.

– А может, и не волхование, – сказал Цветков, чье упрямство было хорошо известно и наместнику, и братии. – Может, это в самом деле, а не просто так.

– Поговори у меня, – машинально проворчал отец наместник, но никаких санкций против услышанного не применил, а даже напротив, отправил вечером куда-то келейника, а сам, закрыв окна и двери, встал перед иконами и запел про «отвяжись» и «привяжись», а потом опять про «привяжись» и «отвяжись».

И пение это отнюдь не напоминала ангельское.

А потом случилось то праздничное богослужение, на которое прибыл и владыка Евсевий со всеми, кто его сопровождал, и епархиальный хор, которому давно следовало бы надрать задницу, потому что уж больно высоко задирал этот хор нос, будучи всемерно обласкан владыкой, который ничего так сильно не любил, как церковное пение.

Впрочем, наша история не об этом.

Она о том, что, стоя на праздничном богослужении во время пения какого-то кондака, отец Иов, – который до того стоял, паря мыслями о хорошей жизни где-то высоко-высоко, – вдруг до того воспарил, что открыл рот и начал тихонько напевать заветные слова, стараясь попасть в напевный ритм праздничного кондака.

"О-о-о… Отвяжись, плохая жизнь… Привяжися жизнь хоро-о-о-шая…", – шептал он, чувствуя, что хорошая жизнь оказалась уже совсем близкой или даже, может, она уже наступила, так что оставалось совсем немного до того чаемого часа, когда обнимутся враги, и лань, ничего не боясь, ляжет рядом со львом.

И снова, но на этот раз уже громче, запел отец Иов так, что соседи его, стоящие рядом, переглянулись и тоже затянули негромкое «отвяжись-привяжись», а потом и весь монастырский хор, временным регентом которого был все тот же Цветков, как-то нерешительно немного помедлил, а затем грянул про «отвяжись» и «привяжись»», а потом снова про «отвяжись» и снова про «привяжись», так что ничего не подозревающий приехавший с владыкой Евсеевым хор вдруг сбился, смешался и умолк, не выдержав соперничества с этим неизвестно откуда взявшимся «отвяжисем» и «привяжисем», которые все еще гремели под высокими сводами старого храма.

Слава Богу, нашелся в хоре владыки приличный регент, который быстро оценил обстановку и умело выправил положение, так что большинство местных и приезжих вообще ничего не разобрали, и среди них – владыка Евсевий, который, к счастию, был слегка глуховат.

– А что это ты пел такое со своими? – спросил архиерей, подозрительно глядя на отца Нектария после службы. – Ну-ка, ну-ка, иди сюда, рассказывай.

– Сбились они, – сказал отец Нектарий и сделал такой жест, как будто кто-то запорошил ему песком глаза.

– Вот я и гляжу, что сбились, – сказал владыка Евсевий, сверля отца Нектария острым и пытливым взглядом из-под густых и седых бровей. – Смотри, распустил своих орлов, как бы не пришлось принимать меры. Это тебе не молебны, чтобы халтурить без зазрения. Это литургия, тут Господь с тобой, дураком, говорит. Это понимать надо.

– Истинная правда, – сказал отец Нектарий, с тоской глядя в зеленые глаза архиерея, который любил, чтобы собеседник смотрел ему прямо в глаза. – Примем к сведению, ваше высокопреосвященство…

– Да уж прими. Сделай такую милость… Да вот еще что, – добавил он, понижая голос и на всякий случай оглядываясь. – Возьми-ка вот это… Да спрячь, спрячь, – нервно сказал он, протягивая отцу Нектарию бумажку, на которой тот без труда прочитал уже ему известное – «отвяжись, плохая жизнь, привяжись хорошая».

– Говорят, – продолжал владыка почти шепотом, – что если читать это сто раз подряд, то вроде как помогает. Я сам-то этому не сильно верю, но отчего бы, в самом деле, не попробовать?

– Действительно, – сказал отец игумен, радуясь, что гроза над его головой, наконец, миновала. – Отчего бы, в самом деле?

– Вот и займись этим, – сказал владыка,

Впрочем, наказание все же не замедлило обрушиться на головы виновных.

– Что же это вы со мною делаете, мерзавцы! – завопил отец Нектарий, стоило только машине владыки оставить монастырь. – Или вам надоело носить ваши чертовы рясы?.. Так мы это быстро поправим. Не сомневайтесь!

Между тем, мнения среди монахов разделились. Одни из них считали заклинаньице происками Сатаны, тогда как другие видели в нем откровение Небес, чью глубину еще предстояло постичь.

– И все-таки это был диавол, – говорил отец Иов, хоть и не очень твердо верящий в дьявола, но при случае умеющий вовремя вспомнить о враге рода человеческого и иже с ним.

– Сам ты дьявол, – отвечал отец Нектарий, щупая в кармане бумажку, полученную от владыки Евсевия. Потом посмотрел на отца Иова и повелел незамедлительно собрать очередной соборик для того, чтобы поскорее дать оценку случившемуся.

На чрезвычайном соборике единогласно было принято историческое решение: Цветкова из регентов гнать, предварительно содрав с него подрясник, а потом отправить его на ферму до исправления. Того же, кто еще раз вспомнит немудреные слова заклинания, не медля ни минуты гнать из монастыря и никогда не возвращать назад.

За все это братия проголосовала единогласно.

В тот же день ничего не подозревающего Цветкова позвали на соборик и, к его глубокому изумлению, объявили волю наместника.

– Слышал? – сказал ему отец Павел, срывая с Цветкова подрясник. – Будешь у нас теперь знать, как глупостями заниматься… А регента мы и без тебя найдем. Можешь даже не сомневаться… Да и какой из тебя регент, если подумать? – добавил он, скомкав подрясник и швырнув его на землю. – Так, глупость только одна.

99. Соборики местного значения

Что касается местных собориков, то про них, пожалуй, тоже стоило бы сказать два слова.

Все соборики, созываемые по тому или другому случаю, проходили совершенно одинаковым образом, чем и напоминали заседание какого-нибудь заводского парткома, на котором самое употребительное слово было слово «единогласно».

Происходили соборики обычно в трапезной.

Зажигали свечки, теплили лампады перед образами, после чего монахи рассаживались, ожидая отца наместника, который всегда запаздывал.

Потом монахи молились «Подательнице ума», призывая Царицу Небесную просветить их неразумие и открыть их слабому уму волю Небесного Царя и Вседержителя.

«Отжени от мене,

Смиренного и окаянного раба Твоего,

Уныние, забвение,

Неразумие, нерадение,

И все скверные,

Лукавые,

И хульные помышления,

От окаянного моего сердца,