Назначение Корнилия означало также конец многим поблажкам, которые позволяли себе монахи в отношении еды.
Во-первых, сама кухня была теперь совершенно недосягаема, ибо Корнилий приказал не открывать ее никому, кроме тех, кто получил на это благословение наместника.
Во-вторых, некоторые совсем безобидные прежде вещи, как, например, яичница или сладкий чай и жареная картошка, поддерживающие бренное существование вечно голодного монаха, были теперь запрещены дотошным Корнилием, а настаивающие на них отсылались, опять-таки, к игумену.
– Отец наместник не благословил, – говорил Корнилий, выставив перед собой руку и героически защищая вход на кухню.
– Совсем сдурел? – спрашивал отец Тимофей, наезжая всеми своими ста килограммами на щупленького, но бесстрашного Корнилия. – Хочешь, чтобы мы тут с голоду померли?.. А ну, пусти!
– Отец наместник… – вновь начинал Корнилий, в то время как отец Тимофей, отодвинув его от плиты, приступал к приготовлению яичницы. – Придется мне сказать отцу наместнику…
– Да хоть Господу Богу, – говорил отец Тимофей, колдуя над сковородкой. – А лишать монаха последней радости – это каким изувером надо быть, а?
– Уж, наверное, отец игумен лучше знает, – говорил Корнилий, но его уже никто не слушал.
5
Не раз и не два ездили Нектарий и Павел в Киев, где учились они в киевской духовной академии. Чему они там выучились, сказать не могу, но вот рассказы о том, что они ели в тамошних ресторанах, слышал я не от одного монаха и поэтому вполне этим рассказам доверяю.
Иногда брали с собой кого-нибудь из молодежи, Кирилла или недавно только рукоположенного отца Николая. Николеньку. С Николенькой обошлись по-свински – напоили его так, что он потерял сознание.
– Сволочью будешь, если не выпьешь за отца настоятеля, – сказал Павел. И добавил:
– И за митрополита.
Вернувшись, после каждой поездки Кирилл с упоением рассказывал, что ели и что пили святые отцы в богоспасаемом граде Киеве.
Его рассказы подтверждают и рассказы Николеньки о том, как ел Нектарий в ресторане.
Заказывал он – рассказывал отец Николай – сразу два первых, два вторых и целую кучу закусок.
«Что у вас там? Телятина, давайте. Две. А тебе чего? Ну, давайте три».
Затем все поедалось с огромным количеством водки.
Не эти ли печальные воспоминания послужили причиной героического поступка Николеньки, который в один прекрасный день, не получив на это никакого благословения, отправился в Псков, где и предстал перед светлыми очами владыки Евсевия? Представ же, он упросил владыку выслушать его и затем битых два часа рассказывал ему о том, что творится в монастырьке при отце Нектарии. Владыка слушал его внимательно, делал заметки в блокнотике и даже в каком-то месте прослезился и дружески потрепал Николеньку по плечу, а потом поступил, как всегда, мудро и дальновидно, а именно, не дал никакого хода этому сомнительному делу, Николеньку же за его заслуги и героизм сделал игуменом небольшого монастырька под Псковом и, видя это, ангелы небесные восславили мудрость и прозорливость Творца.
6
Жаркий летний день.
Апартаменты отца Нектария.
У окна сидит Нектарий, за столом – келейник Маркелл.
Скучно.
Внезапно звонит телефон. Маркелл берет трубку и говорит: «Алло». Потом смотрит на Нектария, который отрицательно качает головой: «А его сейчас нет. Позвоните позже». И вешает трубку.
Нектарий: Я тебя благословил?
Маркелл: Что?
Нектарий: Я тебя благословил трубку взять?
Маркелл: Нет.
Нектарий: Так чего ты ее тогда берешь?.. Сколько тебе еще раз повторять – все делается по благословению, а не тогда, когда тебе приспичит… Понял?
Маркелл: Понял.
Нектарий: Вот и посмотрим, как ты понял.
Вновь звонит телефон.
Никто не подходит.
Маркелл смотрит за окно.
Телефон звонит.
Скучно.
Нектарий (сердито): Ты что, сдурел? Телефон звонит, оглох ты, что ли?
Маркелл: Вы сами сказали – по благословению.
Нектарий: Так ты его попроси сначала, благословение-то!.. Вот ведь урод!
Маркелл: Благословите трубку взять.
Нектарий: Чего ее брать-то, если уже никто не звонит?
Лето.
Солнце.
Жарко.
Скучно.
В голову приходят всякие мысли.
Большей частью – непристойные.
7
Было у игумена любимое время, когда, откушав вечернего чаю, садился он, прозвенев ключами, в свое бездонное кресло у окна и, достав из сейфа пачку дел, погружался в чтение, раскладывая все эти досье на монахов одному ему известным образом.