Заговор жрецов

– Вы что-то конкретно хотели спросить, Анатолий Михайлович?

Стессель устало махнул рукой. За последние сутки он заметно похудеет, лицо осунулось и стало бледно-серым.

– Так… Ничего…

Он сел на стул у окна. Смирнов продолжал стоять еще некоторое время у двери. Потом прошел к дивану и тоже сел.

– …Никакие преграды и укрытия от 18-пудовых бомб нас уже не спасут, – тихо, словно размышляя сам с собой, начал говорить Стессель. – Госпиталя и больницы расстреляны… Корабли расстреляны… Снаряды у нас на исходе. А тут еще, мне доложили, цинга пошла… Если наша храбрость, терпение и мужество не имеют границ, то всему остальному есть предел. А значит есть предел и сопротивлению…

– Анатолий Михайлович, – осторожно прервал Стесселя Хвостов, – люди не сетуют ни на что, насколько мне известно. Продовольствия тоже пока хватает…

Стессель обернулся и болезненным взглядом посмотрел на полковника Хвостова.

– Да… да… Вы правы… Они не жалуются и не будут жаловаться… На что жаловаться? Все форты мы потеряли. Последнюю третью позицию японцы взяли два дня тому назад… Китайская стена фактически у них. А это значит, что весь восточный фронт пал, – Стессель перевел взгляд на генерала Смирнова. – Если вы хотите воевать до последнего солдата, я не возражаю. Но тогда уже на вашей совести будут тысячи смертей и увечий тех, кто не заслужил этого.

Смирнов промолчал. Он был убежден, что крепость могла еще продержаться без помощи извне еще месяца два. А за это время ситуация в Маньчжурии могла измениться в лучшую сторону…

– Анатолий Михайлович, а каково мнение генерала Фока? – поинтересовался Хвостов.

– Если бы в свое время наш уважаемый генерал Фок не сдал Цзинь-Чжоуские позиции, может быть, сегодня не пришлось бы говорить о том, что мы боимся сказать друг другу вслух, – ответил Стессель, не скрывая своего раздражения.

– Но мы не вправе решить сами этот вопрос, – возразил Смирнов.

– Уже поздно советоваться, – Стессель встал и заходил по кабинету. – Генерал Ноги готов принять сдачу Порт-Артура на условиях беспрепятственного вывода из крепости наших войск… Я это говорю с полным прискорбием в душе, но и с полным убеждением, что до конца исполняю свой долг. – Он на какое-то время умолк. Затем продолжил, но уже более твердым голосом. – Крепость выполнила свою задачу. Мы оттянули на себя 100-тысячную армию генерала Ноги и дали возможность Куропаткину накопить достаточные силы для наступления. Если он этого не сделает – бог ему судья. Мы же сделали все, что могли, – и обратился к Хвостову: – Подготовьте к исходу дня приказ по войскам Квантунского укрепрайона о сдаче крепости Порт-Артур… А я подготовлю текст телеграммы на имя его императорского величества. Простите меня, господа, но я должен уйти…

Пока Стессель шел по длинному коридору штаба, ноги его все больше наливались свинцовой тяжестью. Он с великим трудом добрался до своего кабинета и свалился в кресло.

Странное ощущение охватило, вдруг, все его существо. Он всегда боялся за себя, за свою карьеру, болезненно переносил укоры со стороны наместника и Куропаткина. А теперь ему было все равно, словно в него вселился другой человек, который устал и бояться, и ненавидеть. Но в одном он был уверен, что на этот раз поступает по-христиански…

Прошло, наверное, не менее получаса. Стессель с трудом поднялся, подошел к столу и сел на свое место. Некоторое время сидел, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри, потом взял лист бумаги, ручку и начал писать: «Его императорскому величеству. Суди нас, государь. Люди стали тенями, исполнив свой долг до конца…» и положил ручку на стол. Дальше у него не хватало сил, чтобы продолжать писать.

3

Встреча в Мукдене наместника Алексеева с генералом Куропаткиным состоялась 20 декабря. Хотя Николай II и призвал обе стороны к миру и согласованным действиям – отношения между Алексеевым и Главнокомандующим Маньчжурской армии по-прежнему оставались натянутыми.

Куропаткин не мог простить Алексееву его слова о том, что его, Куропаткина, следовало бы повесить. Алексеев, в свою очередь, считал, что во всех бедах, постигших Маньчжурскую армию, виноват только Куропаткин.

На день их встречи русско-японский фронт занимал причудливое положение: на востоке линия обороны войск Маньчжурской армии проходила по гористой местности. Центральный участок располагался под Шахэ, западное крыло фронта занимало плоскую равнину по реке Ляохэ и ее притоку Хунхэ.

Куропаткин с трудом добился встречи с наместником. Ему очень хотелось, глядя в глаза Алексееву, сказать, что если бы тот не вмешивался в дела Главнокомандующего армии, сражение на реке Шахэ в конце сентября было бы выиграно.

…Маньчжурская армия на то время имела в своем составе 200 тысяч человек, 760 орудий и 32 пулемета. Ей противостояла, по данным разведки, армия маршала Ойямы численностью в 170 тысяч человек при 550 орудиях.

Куропаткин и по сей день был уверен, что он принял правильное решение перейти в наступление, разделив свои войска на две группировки – восточную и западную.

На военном Совете было решено – главный удар нанести восточной группировкой войск в составе трех сибирских корпусов и одной казачьей дивизии.

Западная группировка под командованием генерала Дембовского в составе двух корпусов и одной казачьей дивизии должна была нанести вспомогательный удар и завершить дело.

Резерв, который Куропаткин подчинил себе, состоял из двух корпусов.

Куропаткин уже видел долгожданную победу. Он был уверен, что на этот раз маршал Ойяма не просто отступит, а обратится в бегство.

Около 3 часов по полудни 27 сентября на южном участке фронта между Большой Мандариновой дорогой и селением Тумынцзи неожиданно было обнаружено движение войск противника численностью около дивизии. Куропаткин приказал подпустить японцев поближе и огнем авангардов уничтожить противника. Так все и произошло. Артиллерия разметала японские колонны, а пулеметы довершили дело.

Начало было положено.

Японцы ответили разрозненным артиллерийским огнем, а с наступлением темноты отошли на свои позиции.

В этот же день на левом фланге фронта авангардные части успешно атаковали позиции японцев перед перевалом Чау-сан-лин и заставили японцев отойти к станции Янтай почти на десять верст.

Значительно продвинулись вперед и войска центрального участка фронта. Только на второй день маршал Ойяма, во всей видимости, понял, откуда исходит угроза его армии.

Основные бои в последующие дни завязались на направлении продвижения войск правого крыла Маньчжурской армии. Здесь на равнине вдоль Большой Мандариновой дороги к Ляояну маршал Ойяма был вынужден сосредоточить значительные силы, чтобы не допустить прорыва русских.

К исходу 28 сентября японцы предприняли попытку перейти в контрнаступление против правого крыла русской армии.

Куропаткин доложил об этом Алексееву. Тот приказал стянуть в этот район все что можно, в том числе и резерв, но не допустить прорыва японцев в направлении к Ляояну.

Куропаткин попытался убедить наместника, что представляется редкая возможность нанести удар на другом, более выгодном направлении силами второй группировки и резерва, однако Алексеев был непреклонен.

В результате бои стали носить позиционный характер на протяжении всей линии фронта в 70 километров и к исходу недели привели к полному истощению сил с обеих сторон.

О прорыве Куропаткин уже не мог и думать.

Алексеев тут же обвинил Куропаткина в безынициативности и пригрозил доложить об этом его императорскому величеству.

Затем Алексеев прислал свою комиссию для разбирательства и выявления причин неудачного сражения.

К приезду комиссии Куропаткин и сам уже во всем разобрался. Даже поверхностное знакомство с ходом боевых действий показало: не все было слаженно. Но когда Куропаткин узнал, что командир 10-го армейского корпуса в разгар боев без всяких на то причин приказал частям корпуса, занимавшим позиции на левом берегу реки Шахэ, отступить и даже не предупредил об этом своего соседа – командира 1-го армейского корпуса, поставив его по сути дела под удар японцев во фланг, он за малым не лишился дара речи. Первая мысль, которая тогда пришла Куропаткину в голову, была – отдать командира 10-го корпуса под суд военного трибунала. Однако за командира корпуса заступился Абазов.

На правом фланге Западного фронта тоже происходила сплошная чехарда. Командование 6-го армейского корпуса – генерал Штакельберга, получив приказ на наступление, долго не мог выяснить направление главного движения. В результате корпус больше топтался на месте, чем наступал.

Неустойчивость в боях проявили и части, укомплектованные из старших возрастов, призванных из запаса и поляков.

И все же Куропаткин считал, что сражение на реке Шахэ, даже с учетом почти 50-тысячной потери в личном составе, им выиграно. Японцы были вынуждены отойти от Мукдена на двадцать, а на левом фланге на 30 верст, что улучшило стратегическое положение всего фронта и дало выигрыш времени в три-четыре месяца.

…Разговор Куропаткина с Алексеевым был коротким и шел об итогах боев на Шахэ и о дальнейших планах.

– …Я бы просил вас, Евгений Иванович, – обратился Куропаткин уже в конце разговора к Алексееву, – ходатайствовать перед его императорским величеством в срочном порядке начать формирование в Европейской России резерва не менее чем в 100 тысяч запасных нижних чинов, из которого можно было пополнять наши потери. По моим сведениям, японцы уже приступили к формированию на своей территории новой армии, которая может быть доведена до 500 тысяч человек.

Алексеев согласился. Вел он себя сдержанно, однако всем своим видом подчеркивал свое превосходство над Куропаткиным, как наместник государя.

– Я доложу о вашей просьбе, – пообещал он. – Однако хочу предупредить вас, Алексей Николаевич, не стоит преувеличивать возможности Японии и не вводить тем самым государя в заблуждение. У нас с вами, – Алексеев это подчеркнул особо, – на сегодняшний день под ружьем достаточная армия, чтобы добиваться побед. Если же мы с вами будем командовать так, как это делают ваши доблестные генералы Штакельберг и другие, нам не помогут никакие резервы.

Напоминание Алексеевым о Штакельберге задело Куропаткина за живое, однако он сделал вид, что не расслышал упрека в словах наместника.

В это время в кабинет торопливо вошел начальник штаба армии генерал Сахаров и, извинившись перед наместником, подал Куропаткину телеграмму.