Роман Райского

– О том, что вы – литературная знаменитость! Про вас роман сочинили – а вы скромничаете и утаиваете. Как не стыдно!

Райский поначалу не знал, как отвечать на такие замечания. Первое время он со всей серьезностью заверял, что это вовсе не о нем, что он отродясь не бывал в Петербурге, – а у Гончарова действие романа начинается именно там, – да и не богат он вовсе, а у Гончарова Райский – человек состоятельный, имением владеет.

Шутники не удовлетворялись этими оправданиями и не унимались.

– Так мы вам и поверили! Небось скрываете свои капиталы!

– Да перестаньте же, господа! – сердился Райский. – Вы же меня знаете!

– Э нет, полноте! – возражали ему. – Гончарову известно о вас что-то этакое! Не взял же он фамилию с потолка.

– Да это же весьма распространенная фамилия. Мало ли Райских!

– Что-то мы ни одного не знаем, кроме вас!

И так далее.

Сперва эти разговоры были очень часты. Особенно усердствовал в их завязывании учитель математики Коваленский, увлекавшийся выпивкой и язвительными насмешками над ближними.

Но потом Райский научился не возражать, а просто помалкивать, когда к нему подступали с подобными беседами. Это помогло. Шутки свелись к самой малости. Возобновлялись они, только когда в город приходила новая книжка «Вестника Европы» с новой частью романа. Коваленский сотоварищи подходили к Райскому:

– А вы, оказывается, не промах!

– Что вы имеете в виду?

– Как же! Поехали в свое имение на Волгу, а там у бабушки вашей две воспитанницы – Вера и Марфенька. И обе хороши, и обе вам нравятся!

Райский раздражался, закипал, но безмолвствовал.

– Ну, не молчите! – говорили ему. – Расскажите нам, на ком же вы остановили выбор! Право, расскажите, а то до следующего нумера журнала еще ждать и ждать, а узнать не терпится.

Райский делал вид, что не слышит.

– Ух, какой вы скрытный! – журили его и, посмеиваясь, отходили.

Странно, эти разговоры, эти однообразные шуточки конфузили Райского и едва не выводили из себя, но вместе с тем после них ему все больше нравилось быть однофамильцем героя романа. Важно здесь было то, что о нем говорят и что с ним говорят, пусть и в ироническом тоне, а не только непристойные рифмы подыскивают.

Романный Райский привлекал его, хотелось быть схожим с ним не только за счет фамилии. То был взрослый, красивый внешне и внутренне человек; даже начинающая пробиваться седина, со слов Гончарова, выглядела привлекательно. Обладал он, тот, другой Райский, средствами и происхождением, мог себе позволить заниматься чем заблагорассудится. Был разносторонне развит, талантлив: в разные поры своей жизни увлекался музыкой, живописью, литературой – и во всех отраслях ему светила, только пожелай он, большая будущность. В женщин смело влюблялся: Наташа, Софья, Марфенька, Вера; не все, правда, отвечали взаимностью, однако ж не это было главным, а светлое чувство влюбленности, восхищения дамой, в чем гончаровский персонаж недостатка не испытывал.

«Увы, я не такой, – с тоской признавал настоящий Райский. – Я – неуверенный в себе, невзрачный молодой человек, – он был строг к себе. – Я беден. Медведь – не тот ли, что с ярмарки? – мне на ухо наступил. Кисти художника я в руках не держал. В Дашеньку, – так звали дочку брандмейстера, – я нарочно себя влюбил на безрыбье, чтобы музой мне была».

Тут бы, когда дошло до муз, и найти Райскому родственное с однофамильцем из Гончарова – в тяге к литературному творчеству. Но он оставался последовательно непреклонен и жесток к себе: «Тот Райский на вирши не разменивался, а писал целый роман!»

«Нет, далеко мне до того Райского», – признавал он. Но в воображении частенько представлял себя на его месте – или его на своем. Иначе ничего из того, что произошло с ним дальше, не произошло бы.

Глава третья

Утка с яблоками

А первое, что произошло, – Райский затосковал. Как любили говаривать тогда, среда стала его заедать. С унынием брел он в гимназию по унылым улицам родного города, серости коих прежде не замечал; с печалью взирал на глупых, не охочих до знаний учеников, тупость которых тоже была ему раньше не видна. Перегар, каким дышали по утрам гимназические преподаватели, стал до невозможности мерзок. Даже у Дашеньки, когда он рассмотрел ее поближе, встретившись и раскланявшись с ней на набережной, обнаружились на личике отвратительные прыщи, проступавшие даже сквозь густой слой белил. На все, решительно на все Райский взглянул теперь критически.

«Вот в романе Гончарова, – думал он, – герой, однофамилец мой, живет полной жизнью, рассуждает о красоте, влюбляется. Ездит, в конце концов: из Петербурга в имение, из имения в Европу. А я что же? До конца дней своих просижу в своем углу, обучая тупоумных гимназистов да глядя на прыщавую рожу Дашеньки?»

Поделиться своими терзаниями было не с кем. Мать, увлеченная фантазиями о мертвом-живом муже, не видела, что сын приуныл и осунулся. В гимназии тоже никаких перемен в Райском не замечали; да его вообще перестали замечать, поскольку шутки в связи с «Обрывом» приелись и потому сошли на нет; к тому же публикация романа давно уж завершилась.

Только Коваленский, его злейший мучитель, углядел в нем перемену. Произошло это при следующих обстоятельствах: мимо Райского по двору гимназии пробегал ученик-первогодок, и Райскому показалось, что пробегал как-то непочтительно, он схватил его и пребольно оттаскал за вихры, мальчик орал как резаный, но это его от экзекуции не спасло. На тишайшего Райского, который мухи не обидит, это было совсем непохоже, особенно если взять в расчет, с какой беспочвенной злостью тот расправлялся над ни в чем не повинным мальчонкой.

После занятий Коваленский подошел к Райскому и пригласил назавтра в гости: жена, мол, зажарит утку с яблоками.

– Я яблоки люблю, – сказал Райский задумчиво и невпопад и обещался быть.

Утка оказалась вкусная. Как по Райскому, Коваленский был человек никчемный, а вот с женой ему, как показал тот вечер, повезло: рачительная хозяйка, умела она вкусно накормить и развлечь гостя непринужденной беседой. Райский оттаял душой в уютном доме Коваленских. Глядя, как супруги без слов и жестов, а только по единому взгляду понимают друг друга и передают друг другу солонку или перечницу, он подумал: «А может, мне спокойного семейного счастья не хватает? Может, мне жениться надо на такой вот хозяюшке?» Но потом вдруг вспомнил, что, по слухам, жена поколачивает Коваленского, когда тот заявится домой выпивши, и тут же открестился от этой мысли.

После ужина Коваленский увел Райского к себе в кабинет, где предложил ему сигару. Райский не курил, а сигара, насколько он мог судить, была дрянная, но отказаться счел невежливым. Они закурили, и едкий дым заполнил комнату. Сквозь его клубы Райский разглядывал непритязательную обстановку: затертый клеенчатый диван, широкий письменный стол с беспорядочно разбросанными бумагами, на полке несколько потрепанных книг.

Поговорив о пустяках, Коваленский как бы мимоходом, словно речь шла об еще одном пустяке, заметил:

– Что происходит с вами, дружище Райский?

Райский не понял, вернее – понял не так. Его тошнило от сигары, и он подумал, что вопрос Коваленского относится к этому.

– О чем вы? Сигара отменная!

– Какая еще сигара? Я о вас!

– Обо мне? А что я?

– Последнее время вы сам не свой. Все думаете, тоскуете о чем-то. Намедни вон мальчишку за волосы тягали, а ведь это не лоботряс какой-нибудь, вполне прилежный ученик. Вася Колосов, кажется. Или он вам чем-нибудь насолил?

– Да ничем он мне не солил, – возразил Райский. – Я очень сожалею о своем поступке, не знаю, что на меня нашло. Просто, знаете, – он воспользовался возможностью отложить сигару и поведал, что все ему надоело в городе.

Вот, дескать, книги почитаешь, так там люди живут: путешествуют, влюбляются, а мы сиднем сидим, как Илья Муромец, только тот все же встал с печи да побил Соловья-разбойника, а мы только гимназиста побить умеем. Долго и с жаром рассказывал Райский о том, что у него на душе и на уме, хотя и не было ничего, кроме тоски и пустоты. Сигара тлела в сторонке.

Коваленский слушал внимательно и не перебивая. Свою сигару он тоже отставил. «Тоже скверной пришлась?» – язвительно подумал Райский, когда закончил свое признание.

– А все потому, что вы уединенно живете, – сказал Коваленский, – вот вам в голову мысли и лезут. А вы бы в гости почаще ходили по вечерам. Там в картишки, там винишко – вот и заняли бы себя.

Райский усмехнулся.

Усмехнулся и Коваленский.

– А если серьезно, – продолжил он, – если серьезно, то уезжайте. Нечего вам делать в нашем городе. Вы сгниете здесь заживо, ей-богу.

Райский взглянул с удивлением.

– Не удивляйтесь, не удивляйтесь моим речам, – улыбнулся Коваленский. – Они мной выстраданы, и я имею на них право. Вы никогда не приглядывались к моей фамилии?

Райский пожал плечом.