Реки текут на север

Реки текут на север
Константин Геннадьевич Андрусик

Эта книга про реки. Течение их – сила, которой невозможно противостоять; истина, которую не нужно доказывать; закон, который не требует закрепления в кодексах. Герои этой книги – атомы во Вселенной. Такие же мельчайшие частицы, как капли воды в реке, но обладающие волей, поклоняющиеся Природе, как все путешественники во все времена.История основана на реальных событиях.

«Красноград»

Капитан Луговской понимал, что дело к вечеру справлено не будет, но исключительно в силу опыта и природного спокойствия совершенно не волновался.

Теплоход уже встал под загрузку, танки были полны солярки, провиант лежал в трюме, всё было готово к выходу в рейс, но правый двигатель теплохода «Красноград» – грузового судна Енисейского речного пароходства, никак не хотел выходить на рабочие обороты. До отправления в рейс оставалось чуть больше суток – в девять тридцать пятницы теплоход должен был тронуться на юг к порту Красноярск.

В среду, весь рабочий день, от звонка до звонка, портовый механик Виталя колдовал над клапанами, компрессорами, пружинами и бог знает над чем ещё, но двигатель, отработавший безотказно около восьмисот тысяч моточасов,

отказывался развивать больше двухсот оборотов в минуту; после начинал чихать, вибрировал и в конце концов, глох.

– Игорь Алексеич! Ну никакого, блин, терпения не хватает! – сетовал Виталя, к вечеру напрочь терявший это самое терпение не от того, что не справляется с задачей, а, скорее, от желания выпить. – Первый раз такой чумовой дизель мне попадается! Я уж и так и сяк его! Рас-с-с… – Он сплюнул и бросил огромный ключ себе под ноги: – Как будто одного клапана не хватает, Игорь Алексеич!

Виталя был по уши вымазан в масле, задорно, как бы в шутку, и одновременно всерьез злился на неподатливые железяки, в притворном отчаянии швырял инструменты в разные стороны, из-за чего терял их из виду и от этого злился ещё больше, уже по-настоящему.

– Нечего ругаться на мою ласточку, – ответил Луговской. – Сам бестолковый, а на машину пеняешь! – отрезал он сухо, и отправил бедолагу домой, зная, что в запасе есть ещё целый день на починку.

«Утро вечера…» – пробубнил капитан себе под нос, решив, что этот «порог» не пройти сегодня, надо просто подождать. И оказался прав.

Виталя, хоть и любил выпить, но механиком был толковым и в дизелях разбирался. Капитан это понимал, к тому же видел, что дело не стоит на месте. Ситуация развивалась в обычном для такого дела ключе: если регулировка не помогла, значит, надо вынимать все клапана по очереди и смотреть, чего там внутри.

«Что там вообще может быть сложного?» – думал капитан. Двадцать клапанов снять и поставить за один день налегке успевал любой моторист.

Утро четверга дало ясность.

Не было ещё десяти часов, как поломку нашли. К обеду злополучный клапан сняли, поменяли на новый, отрегулировали, и мотор зарычал солидным басом шестицилиндрового дизеля, выдававшего на винт пятьсот с лишним лошадиных сил.

Поздно вечером на палубе, освещённой косыми лучами июльского солнца (летом оно не садилось в Дудинке вовсе), был размещён весь невеликий груз: ящики из-под взрывчатки, капроновая оборотная тара для песка, уложенная в тюки, контейнеры с вещами северян, навсегда переезжавших на материк и старая праворульная «Caldina», отправлявшаяся вместе со своими хозяевами в небольшой сибирский город, где ещё, в общем, молодые пенсионеры «Норникеля» получали жильё, отмотав свои трудовые дни на полуострове Таймыр.

Вверх по реке, на юг, корабли обычно шли полупустыми. Оставив всё привезённое в Дудинке, теплоход был свободен от груза – на нём можно было запросто разместить хоккейную коробку.

– Мало фрахта – это тоже хорошо! – произнёс капитан, будто рядом был собеседник.

Подразумевая меньшую ответственность и суету при разгрузке, он с чувством удовлетворения отправился в портовую гостиницу, над входом в которую угрожающе нависали массивные деревянные буквы «З А П О Л Я Р Ь» (буква «Е» отсутствовала), где в буфете его ждали бутерброды с лососем, а в номере – старая фляжка с невнятной, почти стёршейся от возраста гравировкой. Коньяк внутри неё добавлял три свои звезды к двум звёздам гостиницы, поднимая таким образом, отдых капитана на высший уровень.

В бывалом, потёртом планшете, в специально предназначенном кармане, лежал судовой журнал. В него заносились все детали событий, происходивших за время движения по маршруту: хронометраж, поломки, нештатные ситуации, информация о повреждённых знаках судового хода, изменениях его границ и прочие важные для речников данные. Ещё в одном отделении, тоже специальном, были накладные на груз и сводка погоды на три дня.

За команду капитану переживать не приходилось. За десятки рейсов, пройденных от Города до Дудинки и обратно, на теплоход никто ни разу не опоздал. Ребята любили свою работу, и на палубу всегда поднимались в приподнятом настроении.

«Городом» речники называли Красноярск – единственный большой населённый пункт маршрута. По какой-то негласной, их собственной классификации, принятой по умолчанию, именно Красноярск был «Город», видимо, ввиду его статуса, как места погрузки. Все остальные пункты, будь то совсем крохотные посёлки, или более крупные населённые пункты, действительные города, или даже гораздо более старый Енисейск, которому перевалило за четыреста лет, в этой классификации звания «Город» удостоены не были. Город всех кормил, а все кормились от него.

На Севере стоял июль. Самая середина навигации – любимое время речников. Почти круглые сутки светит солнце, вода прогревается до плюс восемнадцати, при желании и смелости можно даже искупаться. Река упорным рыбакам всегда даёт рыбу, а уж речники – те, кто проводит на воде почти половину жизни, и в отсутствии клёва добудут себе пропитание.

В сопутствующих товарах тоже никогда не было недостатка – в любое время, прямо с воды, можно было купить тугуна, бруснику, голубику, мёд, кедровые орехи и другие дары природы, которые на своих помятых корытцах доставляли докучливые аборигены, населяющие прибрежные посёлки.

Бывает, в жару достаёт мошка, но на реке она всегда сдувается ветром, и к тому же не может плодиться и жить на теплоходе, – ночью он остывает быстро, как консервная банка, и стоит только солнцу уйти за горизонт, корабль тут же принимает в себя холод речной воды.

В раздумьях о начале завтрашнего рейса Игорь Алексеевич Луговской, высокий, угловатый капитан теплохода, пятидесяти трёх лет, лёжа на диване и наблюдая, как в полночь солнце катится по горизонту, словно мячик, не заметил, как уснул, а только уснув, тут же услышал будильник, который показывал семь.

Он полежал с полминуты, потом одним рывком соскочил с кровати и коротко потянулся. Долгие сборы были не в его духе – жалко было времени. Капитан знал, что меньше, чем через два часа якорь будет поднят и Енисей, в восемьдесят первый раз, на несколько недель станет для него и команды и домом, и работой.

Поднявшись на палубу, капитан обменялся коротким взглядом с механиком. Так, не произнося ничего вслух, он справился всё ли в порядке, и в девять с четвертью, на пятнадцать минут раньше графика, дал команду:

– Поднять!.. Малый ход!

Зазвенела якорная лебёдка, с грохотом выбирая массивную цепь. Вступая за ней как по нотам, низким баритоном

заурчали два двигателя, каждый размером с небольшой грузовик. Берег тронулся и стал потихоньку ползти назад, постепенно ускоряясь.

Молодой матрос, в трико и в безразмерной тельняшке, суетливо забегал по палубе, подобно щенку, которого не выгуливали несколько дней – искал любую работу, лишь бы не сидеть в каюте. На этот переход была запланирована покраска верхней палубы, но по уму, её сначала нужно было очистить от старой краски. Теряя на бегу шлёпанцы, не утруждая себя подумать, какие инструменты нужны ему для работы, матрос тащил то скребок, то щётку, то ведро – всё по отдельности, наматывая лишнее расстояние.

Катя, корабельный кок, заскочила на мостик уточнить, устроят ли на обед макароны по-флотски, и уже через десять минут загремела кастрюлями на камбузе.

Только немолодая матроска, имя которой я так и не вспомнил, тихо сидела в своей каюте. Её заботой была чистота на корабле, и с этим она безупречно справлялась, ругая время от времени ребят, если кто ходил по свежевымытому в грязной обуви. Для неё работы пока не было, а появляться наверху без причины было не в её правилах – не любила мешаться под ногами.

В полдень Луговской поднялся на мостик. Во всём пароходстве, на всех абсолютно судах, именно в это время все капитаны заступали на дежурство. Таков был порядок. В эту смену, четыре часа кряду, практически без отрыва капитан сам управлял теплоходом.

Игорь Алексеевич в этот раз соскучился по штурвалу как-то особенно остро. Всё на берегу ему было не по вкусу, всё как-то неловко и сумбурно: то опаздывали консервы, то не так составили накладные, да ещё этот клапан!

Луговской больше, чем обычно сегодня торопился подняться на палубу, чтобы избавиться от мирской суеты. Покой всегда возвращался к нему у штурвала.

После вахты, не спеша отобедав макаронами, капитан традиционно засел в своей каюте с механиком Анатолием за нарды.

Играли мужики отчаянно, как будто на большой куш, рисковали и смеялись за игрой. Проиграв, расстраивались на секунду, и тут же расставляли новую партию. Это было больше похоже на ритуал, чем на игру. Капитан за проигрыш давал механику условленный символический щелбан. Механик же, выиграв, не делал этого в ответ из уважения к капитану, а брал выигрыш сигаретами «Честер». Игорь Алексеевич хотя и бросил курить с прошлой навигации, но всегда держал в своей каюте пару блоков в качестве обменной валюты.

Теплоход был далеко не новым, 1965 года постройки, но удивительно простым и понятным в обслуживании. Именно простота судна была залогом его надёжности. Серьёзно и необратимо ничего не ломалось, поскольку сложного оборудования, кроме, может быть навигационного, на борту не было. По этой причине «Красноград», водоизмещением в полторы тысячи тонн, управлялся восемью членами команды так же легко, как домохозяйка справляется с посудомоечной машиной.

Для команды, состоящей всего из восьми человек (включая кока и матроску), самым суетливым за две недели перехода, был именно этот день – самый первый. После, когда начинались монотонные трудовые будни, было не принято выходить из кают без надобности или вне вахты.

В эти две недели поведение молодых ребят было на удивление рациональным, не соответствующим возрасту основной части команды. Казалось, именно они должны были наполнить жизнью бездушную железяку, но традиции речников, всегда сохраняющих холодное спокойствие, были сильны и соблюдались строго. Только вечером, в ожидании ужина, пацаны, выполнив свои привычные обязанности, кругами ходили вокруг камбуза и громко шутили.

Ужинали быстро и нетерпеливо.

Не дожевав кусок, на ходу, коротким «с-с-сиба» поблагодарив Катю за макароны, парни снова бежали по корабельным делам, исполненные чувства собственной важности. Кроме этой ежевечерней суеты, из-за которой каждый день притворно строго ругалась матроска, всё остальное на судне совершалось спокойно, с достоинством мастера, в совершенстве владеющего своим ремеслом.

Первый день навигации подходил к концу. Игорю Алексеевичу можно было бы поспать, но ощущение чего-то необычного за новым поворотом, юношеское чувство радости, поступающий в кровь адреналин, или всё это вместе взятое, не давали сна, и в полночь, в положенный час, капитан снова заступил на мостик.

Он был крепким сибиряком, выросшим на заводской окраине Новосибирска. В молодости одним из первых вступил в комсомол и участвовал в строительстве коммунизма, пока не случилась рыночная экономика. Что-то подсказало, тогда, в девяносто втором, что назад пути уже нет.

Веры в то, что социалистическая стройка когда-нибудь будет закончена, красные командиры привить Луговскому не смогли. Опыт сокурсников, проработавших всю жизнь в советском аппарате, тоже не внушал оптимизма; на рубеже эпох – советской и рыночной – выяснилось как-то вдруг, что люди, окончившие лучшие советские институты, ничего не умеют делать полезного, и по этой причине рискуют досрочно выйти на пенсию, на которую только и можно было, что купить внукам по леденцу раз в месяц.

Однако, разочарования за прожитые в Союзе годы Луговской не испытывал, да и сожалениями отягощён не был. Он имел профессию. Настоящую, мужскую профессию. Он был речником.

Когда-то, когда нужно было делать выбор, он колебался только внешне, делал вид, что взвешивает все «за» и «против»; внутри же был уверен на сто процентов, что не сможет просиживать штаны в кабинетах.

В тот день, который во всех случаях, можно было бы назвать переломным, он не советовался с женой, вообще ни с кем не советовался, а в качестве конечного аргумента в пользу его перехода на рейсовую службу в Енисейское пароходство, попивая на кухне чай, как всегда спокойно сказал жене: «Не смогу я, Галя, по-другому…».