Песнь о Трое

– Говори медленнее, Тиссан, расскажи, что случилось.

– Человек по имени Геракл был очень доволен охотой. Он смеялся и пел, сдирая со льва шкуру, а двое других, Тесей и Теламон, поспешили к девам и разбили цепи. Когда шкура была разложена на солнце сушиться, Геракл попросил царя проводить его в конюшни: он сказал, что хочет поскорее выбрать жеребца и кобылу, ибо торопится в путь.

Тиссан остановился и облизал пересохшие губы.

– Продолжай.

– Царь очень разозлился, мой господин. Он стал отрицать, будто обещал Гераклу награду. Сказал, якобы лев был просто потехой. Мол, Геракл убил его на потеху. Даже когда Геракл и двое других ахейцев тоже разозлились, царь не уступил.

Отец, отец! Обсчитать бога, такого как Посейдон, – это одно: боги неторопливы с возмездием, – но Геракл и Тесей не боги, герои, а герои разят без промаха и намного быстрее.

– Тесей побледнел от ярости, мой господин. Он плюнул царю в ноги и обругал его старым лгуном и вором. Царевич Титон выхватил меч, но Геракл стал между ними и повернулся к царю. Он попросил его уступить и заплатить награду, как было обещано, – жеребца и кобылу. Царь ответил, дескать, он не позволит себя ограбить горстке эллинских наемников, а потом заметил, что Теламон обнимает царевну Гесиону. Он подошел к ним и ударил Теламона по лицу. Царевна разрыдалась, тогда царь ударил и ее. Остальное было ужасно, мой господин.

Слуга дрожащей рукой смахнул со лба пот.

– Постарайся, Тиссан. Расскажи, что ты видел.

– Геракл словно стал огромнее зубра, мой господин. Он схватил палицу и повалил царя на землю. Царевич Титон попытался ударить Тесея кинжалом, и тот нанизал его на копье. Теламон поднял лук и пристрелил царевича Лампа, а Геракл схватил царевичей Клития и Гикетаона и раздавил им головы друг о друга точно ягоды.

– А где в это время был ты, Тиссан?

– Прятался, – ответил слуга, опустив голову.

– Ну, ты всего лишь раб, а не воин. Продолжай.

– Ахейцы, похоже, пришли в себя… Геракл поднял львиную шкуру и сказал, что времени искать лошадей у них нет, нужно немедленно выступать. Тесей указал на царевну Гесиону и заявил, мол, ее нужно взять в счет награды. Они отдадут ее Теламону, раз уж тот настолько очарован ею, и эллинская честь будет отомщена. Они сразу же отправились к Скейским воротам.

– Они уже вышли в море?

– Я спрашивал об этом по пути, мой господин. Привратник сказал, якобы Геракл появился вскоре после полудня. Ни Тесея, ни Теламона, ни царевны Гесионы он не видел. Все ахейцы ушли по дороге к Сигею, где стоял их корабль.

– А что с остальными пятью девами?

Тиссан снова поник головой.

– Не знаю, мой господин. Я думал только о том, как добраться до тебя.

– Чушь! Ты прятался до темноты, ибо боялся выйти. Найди домоправителя отца и прикажи ему разыскать дев. Тела отца и братьев тоже нужно привезти. Расскажи домоправителю все, что рассказал мне, и распорядись от моего имени. Ступай, Тиссан.

Геракл просил только двух коней. Двух коней! Неужели нет лекарства от скупости, даже если благоразумие советует проявить щедрость? Если бы только Геракл подождал! Он мог бы потребовать справедливости у царского двора – мы все слышали, как отец давал обещание. Геракл получил бы награду.

Гнев и жадность возобладали. И я стал царем Трои.

Позабыв про Гекабу, я спустился в тронный зал и ударил в гонг, созывая двор на совет.

Горя от нетерпения узнать исход встречи со львом – и от беспокойства, ибо час был уже поздний, – все тут же собрались в зале. Момент садиться на трон был неподходящий, поэтому я стоял рядом с ним и пристально смотрел на море любопытных лиц – моих сводных и двоюродных братьев, представителей знати, породнившихся с нами через брачные узы. Там был и мой шурин Антенор, глядевший на меня с тревогой. Я кивком велел ему подойти поближе и ударил посохом по выложенному красными плитами полу.

– Мужи Трои, лев Посейдона мертв, убитый ахейцем Гераклом.

Антенор продолжал кидать на меня косые взгляды, гадая, что будет дальше. Будучи дарданцем, он не был Трое другом, но он был родным братом Гекабы, и я терпел его ради нее.

– Я покинул охотников, но с ними остался мой слуга. Недавно он вернулся домой и поведал, что ахейцы зверски убили моего отца и братьев. Они вышли в море слишком давно, и мы не можем пуститься по следу. Царевну Гесиону они похитили.

Продолжать в поднявшемся гвалте было невозможно. Я задержал дыхание, взвешивая, какую часть правды будет разумно им рассказать. Нет, ни слова об отказе царя Лаомедонта исполнить свое торжественное обещание: он мертв, и его память должна быть достойна царя, ее нельзя запятнать таким жалким концом. Лучше сказать, будто ахейцы с самого начала замышляли это злодейство в отместку за изгнание своих купцов из Понта Эвксинского.

Я был царем. Троя и вся Троада были моими. Я был стражем Геллеспонта и хранителем Эвксина.

Когда я снова ударил посохом, шум сразу стих. Быть царем совсем другое дело!

– Обещаю вам, – заявил я, – что до смерти своей не забуду обиды, нанесенной ахейцами Трое. Этот день станет днем траура, и по всему городу жрецы будут петь о злодействе наемных убийц. И я не устану искать способ заставить ахейцев пожалеть о содеянном! Антенор, назначаю тебя главой совета. Подготовь заявление для народа: отныне ни один ахейский корабль не пройдет через Геллеспонт в Понт Эвксинский. Медь можно найти в других местах, но олово – только в Скифии. А из меди и олова делают бронзу! Ни одному народу без нее не выжить. Ахейцам придется покупать ее в Малой Азии по непомерной цене, ведь у нас будет монополия на олово. Народы Эллады придут в упадок.

Все ликовали. Один Антенор нахмурился. Да, мне придется отвести его в сторону и рассказать правду. А пока я вручил ему посох и поспешил к себе во дворец, вдруг вспомнив, что там на смертном одре лежала Гекаба.

Наверху лестницы меня встретила повитуха с залитым слезами лицом.

– Она умерла?

Старуха беззубо улыбнулась сквозь слезы.

– Нет-нет! Я скорблю о твоем отце, мой господин, – все уже знают. Царица вне опасности, и у вас родился прекрасный здоровый сын.

Гекабу уже перенесли с родильного кресла на большую кровать, где она и лежала сейчас, бледная и уставшая, с запеленатым свертком на сгибе руки. Никто не рассказал ей новость, и я тоже не стал этого делать, пока она не окрепла. Я наклонился поцеловать ее и взглянуть на младенца – ее пальцы раздвинули складки материи вокруг его личика. Четвертый сын, которого она мне подарила, лежал спокойно, не корчась и не гримасничая, как это обычно делают новорожденные. Он был поразительно красив, с гладкой кожей цвета слоновой кости, а не красной и сморщенной. Густые вьющиеся черные волосы, длинные черные ресницы, черные брови, изогнутые над глазами, такими темными, что я не смог понять, синие они или карие.

Гекаба пощекотала его под подбородком совершенной формы.

– Как ты назовешь его, мой господин?

– Парис, – тут же ответил я.

Она поморщилась.

– Парис? «Повенчанный со смертью»? Это зловещее имя, мой господин. Почему не Александр, как мы хотели?

– Его будут звать Парис.

Я отвернулся. Она скоро узнает, что этот ребенок был повенчан со смертью, еще не родившись.

Я устроил ее повыше на подушках вместе с копошащимся у набухшей груди младенцем.

– Парис, мой малыш! Какой ты красивый! О, сколько сердец тебе предстоит разбить! Все женщины будут любить тебя. Парис, Парис, Парис…

Глава вторая

(рассказанная Пелеем)

Когда в Фессалии, моих новых владениях, воцарился порядок и я убедился, что могу доверять наместникам, которых оставил в Иолке, я направился к острову Скирос. Изнывая от скуки, я жаждал дружеской компании, но не было в Иолке друга, который мог бы сравниться с царем Скироса Ликомедом. В жизни ему повезло: его никогда не изгоняли из отцовских владений, не пришлось ему ни сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы урвать себе новое царство, ни воевать, защищая его. Его предки правили своим скалистым островом с начала времен, богов и людей, и трон перешел к нему по наследству, после того как отец его умер в своей постели в окружении сыновей и дочерей, жен и наложниц. Отец Ликомеда придерживался законов старых богов, так же как и сам Ликомед, – правителям Скироса моногамия не пристала!

Со старыми богами или с новыми, но Ликомеду предстояла именно такая смерть, в то время как о моей сказать наверняка ничего было нельзя. Я завидовал его размеренному существованию, но, гуляя с ним по его садам, понял, что оно полностью лишено основных жизненных радостей. Его царство и титул значили для него меньше, чем мои – для меня; он выполнял обязанности истово и добросовестно, будучи добросердечным человеком и разумным правителем, но ему недоставало упрямой решимости любой ценой сохранить то, что ему принадлежало, ведь никто никогда не угрожал отнять у него хоть малую часть.