Антоний и Клеопатра

Ма – воплощение богини Кубабы Кибелы, Великой Матери, которая правила всеми богами, мужскими и женскими, с тех времен, как люди впервые стали рассказывать свою историю, сидя у костров. Давным-давно она утратила власть везде, кроме таких центров, как две Команы – одна здесь, в Каппадокии, другая на севере, в Понте, – да еще Пессинунт неподалеку от того места, где Александр Великий разрубил мечом Гордиев узел. Каждая из этих трех территорий управлялась как независимое государство, чей царь был одновременно верховным жрецом, и каждое государство имело естественные границы.

Без военного эскорта, в сопровождении четырех друзей и слуг Антоний въехал в небольшую, симпатичную деревушку в Команах Каппадокийских, отметив с одобрением ее дорогие дома, сады, обещающие изобилие цветов будущей весной, внушительный храм Ма, возвышающийся на вершине небольшого холма, окруженного березовой рощей, с тополями по обеим сторонам мощеной дороги, ведущей прямо к земному дому богини Ма. Сбоку от него стоял дворец. Как и у храма, его дорические колонны были синего цвета с ярко-красными основаниями и капителями, стены позади колонн темно-синие, края крытой дранкой крыши обведены золотом.

Молодой человек лет двадцати ждал их перед дворцом, одетый в несколько слоев зеленой кисеи, с круглой золотой шапочкой на бритой голове.

– Марк Антоний, – представился Антоний, спешиваясь со своего серого в яблоках государственного коня и бросая поводья одному из троих слуг, которых он привел с собой.

– Добро пожаловать, господин Антоний, – приветствовал молодой человек, низко кланяясь.

– Достаточно просто – Антоний. У нас в Риме господ нет. Как тебя зовут, бритоголовый?

– Архелай Сисен. Я – царь, верховный жрец богини Ма.

– Не слишком молод для царя, а?

– Лучше быть слишком молодым, чем слишком старым, Марк Антоний. Войди в мой дом.

Визит начался с осторожного словесного пикирования, в котором царь Архелай Сисен, даже более юный, чем Октавиан, не уступал Антонию, и тот, будучи по натуре человеком дружелюбным, был восхищен молодым царем. Антоний не возражал бы и против общества Октавиана, не сделайся тот наследником Цезаря.

Но, несмотря на красоту зданий и пейзажа, ласкавшего римский глаз, одного часа оказалось вполне достаточно, чтобы понять: каким бы богатством ни обладала некогда богиня Ма в Команах, его уже не осталось. Поскольку между ними и столицей Каппадокии лежало всего пятьдесят миль, друзья Антония готовы были отправиться в путь на рассвете следующего дня, чтобы соединиться с легионами и продолжить поход.

– Тебя не оскорбит, если моя мать будет присутствовать на обеде? – почтительно спросил жрец-царь. – И мои младшие братья?

– Чем больше народу, тем веселее, – ответил Антоний, не забывая о хороших манерах.

Он уже получил ответы на самые насущные вопросы, но стоило узнать, что за семья произвела на свет этого умного, не по годам мудрого, бесстрашного парня.

Архелай Сисен и его братья были красивы, остроумны, хорошо знали греческую литературу и философию и даже немного разбирались в математике.

Но все отошло на второй план, как только в комнату вошла Глафира. В соответствии с обычаем она стала жрицей Великой Матери в тринадцать лет, но, в отличие от остальных достигших половой зрелости девственниц, которые должны были расстелить коврик в храме и предложить свою девственность первому пришедшему, кому они понравятся, Глафира была царской крови и сама выбирала себе партнера, где хотела. Первым был римский сенатор, который стал отцом Архелая, даже не зная об этом. Ей было всего четырнадцать лет, когда она родила мальчика. Отцом следующего сына стал царь Ольвии, потомок Тевкра, знаменитого стрелка из лука, сражавшегося вместе со своим братом Аяксом у Трои. Отцом третьего сына был неизвестный красавец, сопровождавший стадо быков в караване из Мидии. После этого Глафира сказала «хватит» и посвятила жизнь воспитанию мальчиков. Ей уже исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она на двадцать четыре.

Попликола недоумевал, что побудило ее появиться, ведь почетный гость известен как отъявленный бабник, но у Глафиры была причина. Которая не имела ничего общего с вожделением. Принадлежавшая раньше Великой Матери, она давно поборола вожделение как нечто унизительное. Нет, она хотела для своих сыновей большего, чем крохотное жреческое царство. Она хотела получить значительную часть Анатолии, и, если молва о Марке Антонии верна, это был ее шанс.

Антоний громко втянул в себя воздух. Какая красавица! Высокая, гибкая, с длинными ногами и великолепной грудью, а лицом не уступит Елене: чувственные алые губы, безупречная кожа, подобная лепестку розы, светящиеся глаза, обрамленные густыми темными ресницами, и абсолютно прямые льняные волосы, спускающиеся по спине, словно лист кованого позолоченного серебра. Она не надела драгоценностей, может быть, потому что их у нее не было. Ее голубое, греческого покроя платье было из чистой шерсти, без рисунка.

Попликолу и Деллия так быстро смахнули с ложа, что они едва успели вскочить на ноги. Огромная рука уже похлопывала по освободившемуся месту, где они только что сидели.

– Сюда, со мной, великолепное создание. Как тебя зовут?

– Глафира, – ответила она, скинув фетровые комнатные туфли и ожидая, пока слуга наденет ей на ноги теплые носки.

Затем она устроилась на ложе, но достаточно далеко от Антония, чтобы избежать его объятий. «Слухи определенно обоснованны. Если судить по его приветствию, он не принадлежит к утонченным любовникам. Великолепное создание, ну и ну! Он думает о женщинах как о вещах, но я, – решила Глафира, – должна постараться сделаться более ценной принадлежностью, чем его лошадь, его секретарь или его ночной горшок. И если он станет моим любовником, я принесу жертву богине, чтобы она послала мне девочку. Дочь Антония может выйти замуж за царя парфян – какой союз! Хорошо, что нас учили, как сосать их члены вагиной и делать это лучше, чем проститутки делают это ртом! Он станет моим рабом».

Итак, Антоний остался в Команах до конца зимы, и когда в начале марта он наконец отправился в Киликию и Тарс, то взял Глафиру с собой. Его десять тысяч пехотинцев не имели ничего против неожиданного отпуска. Каппадокия была страной женщин, чьих мужчин убили на поле боя или обратили в рабство. Поскольку эти легионеры умели обрабатывать землю так же хорошо, как воевать, они обрадовались перерыву. Цезарь первый навербовал их по ту сторону реки Пад в Италийской Галлии, и, если не считать высоких гор, сельское хозяйство Каппадокии не очень отличалось от того, к которому они привыкли. После себя они оставили несколько тысяч сыновей и дочерей в материнских утробах, надлежащим образом подготовленную и засеянную к весне землю и много тысяч благодарных женщин.

Они шли по хорошей римской дороге между двумя вздымающимися хребтами, углубляясь в обширные благоухающие леса с соснами, лиственницами, елями, пихтами, сопровождаемые постоянным шумом ревущей воды. Но на перевале у Киликийских ворот дорога стала такой крутой, что через каждые пять шагов были сделаны ступеньки. Спускаться вниз было так же приятно, как есть мед с горы Гимет, но если бы им пришлось подниматься вверх, то душистый воздух был бы испорчен отборной латинской бранью. Поскольку снег теперь таял быстро, воды в реке Кидн кипели словно в огромном котле. Но после Киликийских ворот дорога стала легче и ночи теплее. И они быстро дошли до берега Нашего моря.

Тарс, расположенный у реки Кидн, около двадцати миль вглубь материка, появился перед ними неожиданно. Как и Афины, Эфес, Пергам и Антиохия, этот город запоминался почти всем знатным римлянам даже после кратковременного визита. Очень богатый город, настоящая жемчужина. Но это осталось в прошлом. Кассий наложил на Тарс такой огромный штраф, что, даже расплавив все произведения искусства из золота или серебра независимо от их ценности, жители Тарса были вынуждены постепенно продавать простой народ в рабство, начав с людей самого низкого происхождения. К тому времени, как Кассий, устав ждать всю требуемую сумму, отбыл, прихватив пятьсот золотых талантов, которые Тарс едва смог наскрести, в городе с полумиллионным населением осталось всего несколько тысяч свободных людей. Но их богатство было уже не вернуть.

– Клянусь всеми богами, я ненавижу Кассия! – воскликнул Антоний, его надежды обогатиться таяли с каждым днем. – Если он так поступил с Тарсом, что же тогда он сделал с Сирией?

– Выше нос, Антоний, – сказал Деллий. – Не все потеряно.

К этому времени он уже заменил Попликолу как главный источник информации для Антония, чего он и добивался. Пусть Попликола радуется тому, что остается близким другом Антония! Он, Квинт Деллий, согласен быть человеком, чьи советы Антоний ценит. И как раз в этот тяжелый момент у него нашелся полезный совет.

– Тарс большой город, центр торговли киликийцев, но, когда Кассий показался на горизонте, вся Киликия Педия отмежевалась от Тарса. Киликия Педия богата и плодородна, но ни одному римскому наместнику не удавалось обложить ее данью. Регионом управляют разбойники и изменники-арабы, которые забирают значительно больше, чем когда-либо брал Кассий. Почему бы тебе не послать войска в Киликию Педию и посмотреть, что удастся найти? Ты можешь оставаться здесь. Пусть командует Барбат.

Антоний знал, что совет хороший. Пусть его войско кормят киликийцы, а не бедный Тарс, особенно если предстоит грабить разбойничьи крепости.

– Разумный совет, и я намерен ему последовать, – сказал Антоний, – но этого будет недостаточно. Теперь я понимаю, почему Цезарь хотел завоевать парфян: по эту сторону Месопотамии никаких богатств не осталось. О, будь проклят Октавиан! Он украл военную казну Цезаря, этот маленький червяк! Пока я был в Вифинии, во всех письмах из Италии говорилось, что он умирает в Брундизии, что он не проедет и десяти миль по Аппиевой дороге. А что я узнаю здесь, в Тарсе? Да, он кашлял и задыхался весь путь до Рима, а теперь он занят тем, что подлизывается к представителям легионов. Реквизирует все общественные земли во всех местах, поддерживавших Брута и Кассия, а в перерывах подставляет задницу этой обезьяне Агриппе.

«Надо сделать так, чтобы он перестал говорить об Октавиане, – подумал Деллий, – иначе он забудет о трезвости и потребует неразбавленного вина. Эта змеиная сучка Глафира не помогает – слишком старается для сыночков». Пощелкав языком в знак сочувствия, он вернул Антония к вопросу о том, где добыть деньги на разоренном Востоке.

– Антоний, есть альтернатива парфянам.

– Антиохия? Тир, Сидон? Кассий их уже обобрал.

– Да, но он не дошел до Египта. – Последнее слово Деллий произнес медовым голосом. – Египет может купить и продать Рим. Все, кто когда-либо слышал рассказы Марка Красса, знают об этом. Кассий направлялся в Египет, когда Брут вызвал его в Сарды. Да, он взял четыре египетских легиона, но, увы, в Сирии. Царицу Клеопатру нельзя в этом обвинять, но ведь она и тебе с Октавианом не послала помощи. Я думаю, ее бездействие можно оценить в десять тысяч талантов штрафа.

Антоний усмехнулся:

– Хм! Мечты, Деллий.

– Нет, определенно нет. Египет сказочно богат.

Слушая вполуха, Антоний внимательно читал письмо своей жены Фульвии. В письме она жаловалась на вероломства Октавиана и описывала в откровенных выражениях шаткость его положения. Сейчас самое время, писала она своим неразборчивым подчерком, поднять против него Италию и Рим! Луций такого же мнения: он начинает набирать легионы. Чушь, подумал Антоний, который слишком хорошо знал своего брата Луция и не считал его способным даже отложить десять костяшек на счетах. Луций возглавит революцию? Нет, он лишь набирает людей для своего большого брата Марка. Правда, в этом году Луций стал консулом, но вместе с Ватией, который и будет выполнять всю работу. О женщины! Почему Фульвия не захотела посвятить себя воспитанию детей? Дети от Клодия уже выросли и стали самостоятельными, но у нее еще остался сын от Куриона и два сына от Антония.

Конечно, к этому времени Антоний уже знал, что ему придется отложить парфянский поход по меньшей мере на год. Не только из-за нехватки финансов, но и из-за необходимости следить за Октавианом. Его наиболее опытные военачальники Поллион, Кален и надежный старый Вентидий вынуждены были оставаться на Западе с большей частью своих легионов, чтобы не спускать глаз с Октавиана. В письмах они умоляли Антония употребить влияние и приструнить Секста Помпея, который бороздил водные просторы и, как настоящий пират, забирал себе пшеницу, предназначенную для Рима. Терпеть Секста Помпея не входило в их соглашение, вторил Октавиан. Разве Марк Антоний не помнит, как после Филипп они двое разделили обязанности между тремя триумвирами?

«Да, я помню, – мрачно подумал Антоний. – После победы у Филипп я ясно, как в магическом хрустальном шаре, увидел, что на Западе нет такого места, где я мог бы прославиться и затмить Цезаря. Чтобы превзойти Цезаря, мне надо сломить парфян».

Свиток Фульвии упал на столешницу и свернулся.

– Ты действительно считаешь, что Египет может дать столько денег? – подняв голову, спросил Антоний.

– Конечно! – горячо ответил Деллий. – Подумай об этом, Антоний! Золото из Нубии, океанский жемчуг с острова Тапробана, драгоценные камни с Аравийского полуострова, слоновая кость с мыса Горн в Африке, специи из Индии и Эфиопии, монополия на производство бумаги, а пшеницы больше, чем народ может съесть. Государственный доход Египта шесть тысяч талантов золота в год, а личный доход правителя – еще шесть тысяч!

– Ты хорошо поработал над домашним заданием, – усмехнулся Антоний.

– С бо?льшим удовольствием, чем в бытность мою школьником.

Антоний встал и прошел к окну, выходящему на площадь, где между деревьями виднелись мачты кораблей, устремленные в безоблачное небо. Но он не видел всего этого. Взгляд его был обращен внутрь. Он вспомнил худенькое маленькое существо, которое Цезарь поместил в мраморную виллу по ту сторону Тибра. «Как возмущалась Клеопатра, когда ей не позволили поселиться в Риме! Не перед Цезарем – он не потерпел бы истерики, – а за его спиной. Все друзья Цезаря по очереди пытались объяснить ей, что она, помазанная царица, не может войти в Рим по религиозным соображениям. Но это ее не останавливало. Она продолжала жаловаться. Она была худая как палка и вряд ли пополнела с тех пор, как вернулась домой после смерти Цезаря. О, как радовался Цицерон, когда пошли слухи, что ее корабль затонул в Нашем море! И как он расстроился, узнав, что слухи оказались ложными. Выяснилось, это должно было волновать его меньше всего. Напрасно он выступил в сенате против меня! Это было равносильно самоубийству! После того как его казнили, Фульвия проткнула пером его язык, прежде чем я выставил его голову на ростре. Фульвия! Вот женщина! Меня никогда не интересовала Клеопатра, я ни разу не посещал ни ее приемы, ни ее знаменитые обеды – слишком заумные, слишком много ученых, поэтов и историков. И все эти божества с головами зверей в комнате, где она молилась! Признаться, я никогда не понимал Цезаря, его любовь к Клеопатре – самая большая загадка».

– Очень хорошо, Квинт Деллий, – громко сказал Антоний. – Я прикажу царице Египта предстать передо мной в Тарсе и ответить на вопрос, почему она помогала Кассию. Ты сам доставишь ей требование явиться.

«Замечательно!» – подумал Деллий, отправляясь на следующий день по дороге, ведущей сначала к Антиохии, затем на юг, вдоль побережья, до Пелузия. Он потребовал, чтобы ему обеспечили сопровождение, и Антоний вынужден был дать ему небольшой отряд и два эскадрона кавалерии в качестве охраны. Увы, никакого паланкина! Слишком медленно для нетерпеливого Антония, который дал ему всего месяц на весь путь в тысячу миль от Тарса до Александрии. А это означало, что Деллий должен был торопиться. В конце концов, он не знал, сколько времени уйдет на то, чтобы убедить царицу подчиниться требованию Антония и появиться перед его трибуналом в Тарсе.

3