Леди из Миссолонги

– Ну, я ничего не слышала об этом Джоне Смите и уверена, что никогда его не видела.

Мисси хотела было уйти, но Юна остановила ее:

– Откуда тебе знать, что ты никогда его не встречала, если ты даже не хочешь узнать, как он выглядит?

Перед глазами Мисси вдруг возникло лицо незнакомца из лавки дяди Максуэлла, она зажмурилась и выпалила с несвойственной ей уверенностью в голосе:

– Он очень высокий, крепкого сложения, с золотисто-каштановыми кудрявыми волосами и рыжеватой бородкой, в которой блестят две седые пряди. Одевается грубо и бранится точно солдат. Лицо у него приятное, в особенности глаза.

– Это он, это он! – взвизгнула Юна. – Так ты его видела! Где? Расскажи!

– В лавке дяди Максуэлла несколько минут назад: накупил кучу всего, аж мешками.

– Правда? Значит, он, как видно, переезжает к себе в долину. – Юна озорно улыбнулась. – Похоже, он тебе понравился. Признавайся, Мисси, маленькая хитрюга.

– Да, – не стала скрывать та, заливаясь краской.

– Мне тоже, когда я увидела его впервые, – рассеянно протянула Юна.

– Когда это было?

– Давным-давно, много лет назад, дорогая. Еще в Сиднее.

– Так ты с ним знакома?

– И довольно близко, – вздохнула Юна.

Лавина романов, обрушившаяся на Мисси за последний месяц, расширила пределы ее познаний и немало способствовала воспитанию чувств. Она ощущала себя достаточно искушенной, чтобы спросить:

– Ты любила его?

Но Юна рассмеялась в ответ.

– Нет, дорогая. В одном ты можешь быть уверена: я никогда его не любила.

– Значит, он приехал из Сиднея? – спросила Мисси, почему-то почувствовав облегчение.

– Вот этого не знаю.

– Он был твоим другом?

– Нет, приятелем моего мужа.

Вот так новость! Мисси растерянно пробормотала:

– О, прости! Я не знала, что ты вдова.

Юна весело фыркнула:

– Дорогая, я вовсе не вдова! Слава богу, мне не пришлось носить траур! Уоллес, мой муж, жив и здоров, а вот брак наш приказал долго жить. Пожалуй, правильнее сказать, что муж от меня ушел и подал на развод.

За всю свою жизнь Мисси ни разу не доводилось встречать разведенных супругов: Херлингфорды не расторгали браков, где бы те ни совершались – на небесах, в преисподней или в чистилище.

– Наверное, тебе было нелегко, – стараясь не показаться чопорной, тихо проговорила девушка.

– Ах, милая, одна я знаю, как тяжело мне пришлось. – Веселая беззаботность Юны вдруг исчезла, сияние погасло. – Сказать по правде, это был брак по расчету. Мужа (вернее, его отца) привлекло мое положение в обществе, а меня прельстило его богатство.

– Так ты его не любила?

– Моя большая беда, которая повлекла за собой множество потерь, дорогая, в том, что я никогда никого и вполовину не любила так, как себя. – Она состроила гримаску и снова, как прежде, засияла серебряным светом. – Заметь, Уоллес был прекрасно воспитан, держался, как подобает джентльмену, и выглядел представительно. Но его отец – фу! Этот мерзкий человечишка, от которого вечно несло дешевой помадой для волос и самым дрянным табаком, понятия не имел о хороших манерах, вынашивал честолюбивую мечту увидеть своего сына на самом верху пирамиды, в кругу наиболее влиятельных семейств Австралии, а потому потратил уйму времени и денег на воспитание наследника, которого не отвергнут Херлингфорды и им подобные. Только вот не повезло папаше: его сын предпочитал простую жизнь, не стремился пробиться в высшие круги и слушался ужасного тщеславного старика только потому, что безумно любил.

– И что же произошло? – спросила Мисси.

– Отец Уоллеса умер вскоре после того, как распался наш брак. Многие, включая и его, посчитали, что виной тому разбитое сердце. Что до моего мужа… я сделала все, чтобы он люто возненавидел меня. Ни один мужчина не должен испытывать к женщине подобных чувств.

– Не могу в это поверить! – с горячностью возразила преданная Мисси.

– Знаю, ты искренне так считаешь, и все же это правда. С тех пор прошло немало лет, и я вынуждена признать, что была жадной эгоистичной тварью, которую следовало удушить еще младенцем.

– Ох, Юна, не говори так!

– Дорогая, не плачь из-за меня, я этого не заслуживаю, – твердо заявила девушка, излучая ровный свет. – Правда остается правдой, ничего не поделаешь. И вот я здесь, словно прибитая к берегу коряга, занесенная напоследок в сонную заводь Байрона, искупаю свои грехи.

– А твой муж?

– Он вполне оправился и получил наконец возможность жить так, как ему всегда хотелось.

Мисси умирала от любопытства, в голове у нее вертелось не меньше сотни вопросов: о перемене в душе Юны, о том, возможно ли, что у них с давно потерянным Уоллесом еще все наладится, и о Джоне Смите, загадочном Джоне Смите… – но короткая пауза после слов Юны вдруг заставила Мисси вспомнить о времени.

Поспешно попрощавшись, девушка выскочила за дверь раньше, чем Юна успела ее задержать.

Почти все пять миль до дома она пробежала, не обращая внимания на колющую боль в боку. Должно быть, у нее выросли крылья, потому что, когда запыхавшаяся Мисси ворвалась в кухню, ее мать и тетя вполне готовы были простить ей опоздание и благосклонно выслушали историю об обширном заказе Джона Смита. Друзилла уже подоила корову (Октавия не справлялась с подобной работой из-за больных костей), в кастрюльке на краю плиты булькала собранная с грядки фасоль, а на сковородке шипели три бараньих котлеты. Дамы сели за стол в положенный час, а потом настало время заняться последними трудами этого дня – штопкой ветхих от бесчисленных стирок чулок, нижнего белья и простыней.

Мысли Мисси рассеянно блуждали, перебегая от печальной истории Юны к Джону Смиту, но краем уха она лениво слушала, как изголодавшиеся по новостям Друзилла и Октавия баловали себя вечерней беседой, перебирали скудные вести, что изредка достигали их ушей. В тот вечер после обсуждения загадочного незнакомца, чье появление в лавке Максуэлла Херлингфорда озадачило обеих леди (Мисси благоразумно утаила от них сведения, которыми поделилась с ней Юна), сестры перешли к самому захватывающему событию в жизни города – предстоящей свадьбе Алишии.

– Придется мне надеть коричневое шелковое платье, Друзилла, – с искренней горечью вздохнула Октавия и смахнула слезу.

– Что ж, я пойду в своем коричневом поплиновом, а Мисси – в коричневом полотняном. Боже милостивый, я так устала от коричневого цвета, вечно один только коричневый! – вскричала с досадой Друзилла.

– Но в наших стесненных обстоятельствах, сестра, коричневый цвет – это необходимость, – попыталась утешить сестру Октавия, не слишком, впрочем, успешно.

– Как бы мне хотелось – пусть всего лишь раз – сделать не то, что необходимо, а то, к чему лежит душа! – свирепо бросила Друзилла, вонзила иголку в катушку ниток и сложила искусно заштопанную наволочку со страстью, какой не проявляла никогда в своей долгой жизни. – Как мне надоело быть разумной и практичной! Завтра суббота, а значит, мне придется выслушивать бесконечные причитания Аврелии, которая никак не может выбрать цвет свадебного наряда и мечется между рубиновым атласом и сапфировым бархатом, раз десять будет спрашивать у меня совета. Ох, с великой радостью убила бы ее!

У Мисси была собственная комната, обшитая деревянными панелями, коричневая, как и все в доме. На полу лежал коричневый в крапинку линолеум, на кровати – ворсистое коричневое покрывало, единственное окно прикрывали коричневые полотняные шторы, а скупую меблировку составляли невзрачное старое бюро да гардероб, еще более дряхлый и уродливый. Ни зеркала, ни стула, ни коврика, зато на стенах висели три картины. Одна из них – выцветший, изъеденный рыжими пятнами дагерротип времен Гражданской войны в Америке, портрет совершенно высохшего, морщинистого старика, первого сэра Уильяма. Другая – узорная вышивка (одна из первых работ Мисси, исполненная с большим мастерством), надпись на которой гласила: «Праздность – мать всех пороков». И наконец, королева Александра[5 - Александра Датская – супруга Эдуарда VII, королева Великобритании и Ирландии (1901–1910).] в плотном паспарту, застывшая, неулыбчивая, но в глазах неприхотливой Мисси – очень красивая.

Поскольку окно выходило на юго-запад, летом в комнате бывало жарко как в печке, а зимой она превращалась в ледник, где буйствовали свирепые ветры. Мисси занимала эту комнату не из-за чьей-то рассчитанной жестокости, просто ей как самой младшей досталась не лучшая спальня. Впрочем, в Миссолонги не было ни одной действительно удобной комнаты.

Синяя от холода, Мисси стянула коричневое платье, фланелевую нижнюю юбку, шерстяные чулки, лиф и панталоны, затем аккуратно сложила белье, убрала в ящик, а платье повесила на крюк в гардеробе. Плечики считались непозволительной роскошью, поэтому только выходной костюм из коричневого полотна висел как положено, на вешалке. Водяной бак в Миссолонги вмещал всего пятьсот галлонов[6 - Австралийский галлон – около 4,5 л.], что делало воду поистине бесценной; купания совершались ежедневно, однако дамы довольствовались одной скупо наполненной ванной на троих, а нательное белье меняли раз в два дня.