Фавориты Фортуны

– С Помпеем? Могу понять, в чем для тебя трудность. Вряд ли он угомонится и вернется домой, после того как все закончится. И как ты сможешь удержать его от желания прежде времени получить какую-нибудь должность?

Сулла засмеялся:

– Да он и не стремится получить должность! Он жаждет военной славы. И я постараюсь, чтобы он ее получил. Он может оказаться хорошим командующим. – Сулла протянул пустой кубок, чтобы его снова наполнили. – А Красс? Что мне делать с Крассом?

– О, он сам о себе позаботится, – откликнулся Ватия, наливая вино. – И деньги раздобудет. Я его вполне понимаю. Когда его отец и его брат Луций умерли, он, наверное, унаследовал куда больше, чем любая богатая вдова. Состояние Лициния Красса было триста талантов. Но, конечно, оно было конфисковано. Цинна постарался! Он все заграбастал. А у бедного Красса ничего не осталось.

Сулла фыркнул:

– Вот уж в самом деле бедный Красс! Он, разумеется, спер то золото из Тудера. Я знаю, что спер.

– Может, и так, – спокойно сказал Ватия. – Однако в данный момент не следует проводить дознание. Этот человек тебе нужен! И он уверен, что нужен тебе. Мы все участвуем в отчаянном предприятии.

О прибытии Помпея и Красса, чтобы пополнить армию Суллы, сразу же стало известно Карбону. Легаты ничего не заметили по его лицу, которое осталось спокойным. Он также не сказал ничего относительно передислокации войск. И сам никуда не собирался уходить. Численность его войска все еще значительно превышала численность войска Суллы, а значит, Сулла не намерен покидать пределы своего лагеря и вступать в сражение. И пока Карбон ждал, чтобы развитие событий подсказало ему, что делать, пришло первое известие из Италийской Галлии: Норбан и его легаты Квинкций и Альбинован побиты, а Метелл Пий и Варрон Лукулл удерживают Италийскую Галлию для Суллы. Вторая новость оказалась еще хуже: луканский легат Публий Альбинован выманил Норбана и его старших офицеров на совещание в Аримин и там всех их убил, кроме самого Норбана, а потом сдал Аримин Метеллу Пию в обмен на помилование. Поскольку Норбан выразил желание жить в ссылке где-нибудь на Востоке, ему разрешили сесть на корабль. Единственный спасшийся легат был Луций Квинкций, который находился под охраной Варрона Лукулла, когда происходили убийства.

Лагерь Карбона охватило уныние. Беспокойные люди вроде Цензорина места себе не находили – возмущались. Но Сулла все не предлагал сражения. В отчаянии Карбон дал Цензорину задание. Он должен был взять восемь легионов в Пренесту и выручить Мария-младшего. Спустя десять дней после отъезда Цензорин вернулся. «Мария-младшего невозможно освободить, – сообщил он. – Фортификации, которые построил Офелла, непреодолимы». Карбон послал в Пренесту вторую экспедицию, но только потерял две тысячи хороших солдат, которых Сулла заманил в западню. Третий раз направили войско с Брутом Дамасиппом, чтобы найти дорогу в горах и пробраться в Пренесту по серпантину позади города. Это тоже не удалось. Брут Дамасипп осмотрел местность, понял, что все бесполезно, и возвратился в Клузий к Карбону.

Даже новость о том, что парализованный самнитский предводитель Гай Папий Мутил собрал в Эсернии сорок тысяч солдат и решил с их помощью освободить Пренесту, не помогла поднять настроение Карбону. Его депрессия усиливалась с каждым днем. Ничего не изменилось и тогда, когда Мутил прислал ему письмо, в котором сообщал, что у него будет семьдесят тысяч солдат, а не сорок, так как Лукания и Марк Лампоний посылают ему дополнительные двадцать тысяч, а Капуя и Тиберий Гутта – еще десять тысяч.

Был лишь один человек, которому Карбон доверял, – старый Марк Юний Брут, проквестор. И когда настал квинтилий, а у Карбона еще не было никакого решения, он пошел к старому Бруту.

– Если Альбинован опустился до того, чтобы убивать людей, с которыми месяцами веселился и делил трапезу, как я могу быть уверен в любом из моих легатов? – спросил он.

Они медленно шли по via principalis, протянувшейся на три мили, одному из двух главных проходов на территории лагеря, достаточно широкому, чтобы их не подслушивали.

Жмуря глаза от яркого солнца, старик с синими губами не торопился отвечать. Он долго думал над вопросом, и когда наконец заговорил, ответ прозвучал очень серьезно:

– Ты не можешь быть в них уверен, Гней Папирий.

Карбон втянул воздух сквозь сжатые зубы.

– О боги, Марк, и что же мне делать?

– На данный момент – ничего. Но я думаю, ты должен бросить это печальное предприятие, прежде чем убийство станет желаемой альтернативой для одного или нескольких твоих легатов.

– Бросить?

– Да, бросить, – решительно сказал старый Брут.

– Но ведь они не дадут мне уехать! – воскликнул Карбон, охваченный дрожью.

– Скорее всего, не дадут. Но им не нужно об этом знать. Я начну подготовку, а ты делай вид, словно единственное, что тебя беспокоит, – это судьба самнитской армии. – Старый Брут похлопал Карбона по руке. – Не отчаивайся. В конце концов все образуется.

В середине квинтилия старый Брут закончил приготовления. После полуночи он и Карбон очень тихо вышли из лагеря – без вещей, без сопровождения. С ними был мул, нагруженный золотыми слитками, обернутыми в свинцовые листы, и большим мешком денариев, необходимых для путешествия. Они выглядели как пара уставших торговцев. Беглецы направились на побережье Этрурии и там сели на корабль, отплывавший в Африку. Никто не приставал к ним, никого не интересовали трудяга-мул и содержимое его корзин. «Фортуна оказалась милостива», – подумал Карбон, когда корабль поднял якорь.

Самний, Лукания и Капуя поставили Гаю Папию Мутилу войско. Сам он, естественно, не мог возглавить его, поскольку вся нижняя часть его тела была парализована. Тем не менее он с самнитами прошел от их тренировочного лагеря в Эсернии до Теана Сидицийского. Там солдаты заняли старые лагеря Суллы и Сципиона, а Мутил остановился в собственном доме.

Со времен Италийской войны состояние Мутила умножилось. Теперь он владел пятью виллами в Самнии и Кампании. Мутил стал богаче, чем когда бы то ни было. «Хоть какая-то компенсация, – думал он порой, – за потерю чувствительности ниже пояса».

Эсерния и Бовиан были два его любимых города. Однако жена Мутила, Бастия, предпочитала жить в Теане – она была оттуда родом. Из-за своего недуга Мутил не возражал против длительного отсутствия жены. От такого мужа мало толку. И если по вполне понятным причинам его жене требуется физическое утешение, то лучше пусть она найдет это утешение там, где мужа нет. Но никаких скандальных пикантностей о ее поведении к нему в Эсернию не доходило, что могло означать одно из двух: либо она добровольно живет в воздержании, в то время как его воздержание вызвано недугом, либо же ее осторожность может служить примером всем прочим женам. И когда Мутил прибыл домой в Теан, он с нетерпением предвкушал встречу с Бастией.

– Я не ожидала увидеть тебя, – сказала она совершенно спокойно.

– Разумеется, ведь я не писал, что приеду, – согласился он. – Ты хорошо выглядишь.

– Я хорошо себя чувствую.

– Если учесть некоторую ограниченность моей жизни, то я тоже довольно прилично себя чувствую, – продолжал он, понимая, что их встреча произошла совсем не так, как он надеялся: Бастия держалась отчужденно, слишком учтиво.

– Что привело тебя в Теан? – спросила она.

– Моя армия стоит у города. Мы собираемся воевать с Суллой. Вернее, моя армия. А я останусь здесь, с тобой.

– И как долго? – вежливо поинтересовалась она.

– Пока все не кончится – так или иначе.

– Понимаю.

Она откинулась в кресле, великолепная женщина тридцати лет, и посмотрела на него спокойно, без тени того жгучего желания, которое он, бывало, видел в ее глазах, когда они только что поженились и он еще был мужчиной.

– Что я должна сделать, чтобы твое пребывание здесь было удобным для тебя, муж мой? Есть ли что-то особенное, в чем ты нуждаешься?

– У меня есть специальный слуга. Он знает, что делать.

Красиво распределив облако дорогого газа вокруг своего изумительного тела, она продолжала смотреть на него огромными темными глазами, за которые ее прозывали «волоокой».

– Обедать будешь ты один? – спросила она.

– Нет, еще трое. Мои легаты. Тебя это затруднит?

– Конечно нет. Обед в твоем доме сделает тебе честь, Гай Папий.

Действительно, обед оказался превосходным. Бастия была отличной хозяйкой. Она знала двоих из трех гостей, которые пришли отобедать со своим больным командиром, – Понтия Телезина и Марка Лампония. Телезин был самнит из очень древнего рода, слишком молодой, чтобы командовать в Италийской войне. Теперь ему было тридцать два года, он был красив и осмелел настолько, что позволил себе окинуть хозяйку оценивающим взглядом, который заметила только она одна. И хорошо, что она проигнорировала этот взгляд. Телезин был самнитом, а это означало, что он ненавидит римлян больше, чем восхищается женщинами.

Марк Лампоний, вождь луканского племени, был ярым врагом Рима во время Италийской войны. Теперь, в возрасте пятидесяти с лишним лет, он все еще был настроен воинственно и жаждал пролить римскую кровь. «Они никогда не изменятся, эти италики, – подумала Бастия. – Разрушить Рим значит для них больше, чем жизнь, процветание или покой. Даже больше, чем дети».

Третьего гостя Бастия никогда раньше не видела. Он был, как и она, родом из Кампании, известный человек в Капуе. Звали его Тиберий Гутта. Он был толстый, звероподобный, с большим самомнением и, как и прочие, фанатично жаждал крови римлян.

Бастия покинула столовую, как только муж позволил ей удалиться. Ее душил гнев, который она изо всех сил старалась скрыть. Это несправедливо! Все только-только стало приходить в норму. Люди уже решили, что другой Италийской войны не будет. И вот оно! Все начинается заново. Ей хотелось громко крикнуть, что ничего не изменится, Рим опять сотрет их всех в порошок. Но она сдержалась. Даже если бы они и поверили ей, патриотизм и гордость не позволили бы им пойти на попятную.

Но гнев не покидал Бастию. Она ходила взад-вперед по мраморному полу своей гостиной, сгорая от желания наброситься с кулаками на этих тупоголовых дураков. Особенно бесил ее собственный муж, предводитель своего народа, тот, на кого самниты смотрят как на вождя. И куда же он ведет их? На войну с Римом. На верную смерть. Подумал ли он о том, что, когда падет он, все, кто был с ним, тоже погибнут? Конечно нет! Он ведь мужчина, со всеми мужскими идиотскими понятиями о национальной идее, о мщении. Воплощение мужчины, хотя лишь наполовину. И оставшаяся половина Мутила для нее была бесполезна. Эта половина не могла служить ни для воспроизводства потомства, ни для удовольствия.

Бастия остановилась, чувствуя, как ей стало жарко от этого гнева, как все в ней вскипело. Она кусала губы, ощущая вкус крови. Она вся пылала.

Был один раб… Один из тех греков из Самофракии, с волосами такими черными, что на свету они отливали синевой, с бровями, сросшимися на переносице в бесстыдном изобилии, и с глазами цвета горного озера. А кожа у него такая гладкая, что хотелось целовать ее… Бастия хлопнула в ладоши.

Когда вошел управляющий, она посмотрела на него, вскинув подбородок, с покусанными губами, распухшими и красными, как клубника.