Фавориты Фортуны

Цыпленок с отвращением был отброшен. Карбон взял хлеб.

– Ну хватит! Ты должен быть доволен.

– Чем? Им? Брут, ведь он пуст, как выеденное яйцо. Я достаточно насмотрелся на него за этот месяц, чтобы знать, что говорю. Уверяю тебя. В январе он может носить фасции, но всю работу придется делать мне.

– Ведь ты и не ожидал, что будет по-другому?

Карбон пожал плечами, отбросил хлеб. После замечания Цезаря о поедании дерьма у него пропал аппетит.

– Не знаю. Может быть, я надеялся, что он немного поумнеет. В конце концов, он сын Мария, а его мать – из Юлиев. Ведь должно же это хоть что-то да значить!

– Ровным счетом ничего.

– Как использованный носовой платок твоей бабушки. Самое большее, что я могу сказать, он – полезный орнамент. Вместе мы неплохо смотримся. К тому же он притягивает рекрутов как магнит.

– Он мог бы хорошо командовать войсками, – заметил Брут, вытирая жирные руки салфеткой, которую подал ему раб.

– Мог бы. Но я думаю, что не сможет. Я намерен последовать твоему совету.

– Какому совету?

– Проследить, чтобы лучших солдат он не получил.

Брут подкинул вверх салфетку, даже не посмотрев, поймал ли ее молчаливый слуга, стоявший около Цезаря.

– Квинта Сертория сегодня здесь нет. Я, вообще-то, надеялся, что он приедет в Рим по такому случаю. В конце концов, Марий-младший – его кузен.

Карбон засмеялся, но как-то невесело:

– Дорогой мой Брут, Серторий нас бросил. Он оставил Синуессу на произвол судьбы, удрал в Теламон, набрал легион этрусских клиентов Гая Мария и отплыл зимой в Тарракон. Другими словами, он стал правителем Ближней Испании раньше срока. Нет сомнения, он надеется, что к тому времени, как окончится его срок, в Италии все решится.

– Он трус! – возмущенно воскликнул Брут.

Карбон издал неприличный звук.

– Только не трус! Я скорее назвал бы его странным. У него нет друзей, ты не заметил? Нет жены. А также нет амбиций Гая Мария, за что мы должны благодарить наши счастливые звезды. Если бы у него были амбиции, он стал бы старшим консулом.

– Жаль, что он оставил нас в трудную минуту. Его присутствие на поле сражения изменило бы ситуацию. Помимо всего прочего, он знает тактику Суллы.

Карбон рыгнул, держась за живот.

– Думаю, мне пора уйти и принять рвотное. Яства на пиру, который закатил этот молокосос, слишком жирны для моего желудка.

Брут помог младшему консулу подняться с ложа и отвел его в отгороженный угол зала позади подиума, где несколько слуг предоставляли горшки и тазы тем, кто в них нуждался.

Бросив вслед Карбону презрительный взгляд, Цезарь решил, что услышал самый важный разговор, который только мог иметь место на этом пиршестве. Он скинул сандалии, подобрал их и тихо удалился.

Луций Декумий, притаившийся у дверей, появился возле Цезаря, едва тот возник на пороге. В руках он держал более практичную одежду – удобные сапоги, плащ с капюшоном, шерстяные штаны. Прочь регалии! За спиной Луция Декумия маячил жуткий персонаж, который принял шлем, накидку и деревянные сандалии и сунул их в кожаный мешок, стянутый ремнем.

– Что, вернулся из Бовилл, Бургунд? – спросил Цезарь, ахнув от холода.

– Да, Цезарь.

– И как дела? У Кардиксы все в порядке?

– У меня еще один сын.

Луций Декумий хихикнул:

– Я говорил тебе! К тому времени, как ты станешь консулом, он снабдит тебя телохранителями!

– Я никогда не буду консулом, – отозвался Цезарь и посмотрел в окутанный тьмой конец Эмилиевой базилики, с трудом сглотнув подступивший к горлу комок.

– Ерунда! Конечно будешь! – сказал Луций Декумий и, протянув свои одетые в рукавицы руки, сжал лицо Цезаря. – А теперь бросай унылую компанию! В мире нет ничего, что остановит тебя, если ты что-то замыслил, слышишь? – Он нетерпеливо накинулся на Бургунда: – Давай, германская глыба! Расчищай дорогу для хозяина!

Зима стояла суровая, и казалось, ей не будет конца. После нескольких лет пребывания Сцеволы великим понтификом сезоны строго соответствовали календарю. Он, как и Метелл Далматик, считал, что даты и времена года должны совпадать, хотя великий понтифик Гней Домиций Агенобарб, который занимал эту должность в период между ними, позволил календарю убежать вперед – календарь был на десять дней короче солнечного года, – потому что, по собственным словам, презирал греческое пристрастие к мелочной точности.

Но в марте снег все-таки стал таять, и Италия начала верить, что тепло вновь вернется на поля и в дома. С октября находясь в бездействии, легионы наконец зашевелились. В начале марта, преодолевая глубокие снежные заносы, Гай Норбан вышел из Капуи с шестью из восьми легионов и направился на соединение с Карбоном, вернувшимся в Аримин. Он миновал лагерь Суллы, который его проигнорировал. По Латинской, а потом по Фламиниевой дороге Норбан мог двигаться, невзирая на снег, и вскоре он достиг Аримина. Объединенные силы Норбана и Карбона насчитывали тридцать легионов и несколько тысяч конников – тяжелое бремя для Рима и Галлии, вынужденных кормить их всех.

Но прежде чем отправиться в Аримин, Карбон решил свою самую неотложную проблему: где взять денег для армии? Вероятно, золото и серебро из сгоревшего храма Юпитера Всеблагого, хранимое в слитках в казне, подсказало ему идею, ибо он начал с того, что забрал эти слитки, оставив вместо них расписку, что Рим должен своему Великому Богу столько-то талантов золота и столько-то талантов серебра. Многие римские храмы были богаты, и, поскольку религия являлась частью государственной политики и управлялась государством, Карбон и Марий-младший взяли на себя смелость одолжить храмовые деньги. Теоретически это не было противозаконно, но на практике выглядело чудовищно. Финансовые кризисы никогда не решались таким способом. А вот теперь из храмовых хранилищ выносили монеты – ящик за ящиком. При рождении каждого римского гражданина – безразлично, мужского или женского пола, – Юноне Луцине жертвовали один сестерций; один денарий – Ювенте, когда римский юноша достигал совершеннолетия; много-много денариев дарили Меркурию, после того как удачливый торговец опускал в священный источник лавровую ветвь; один сестерций приносили Венере Либитине, когда римский гражданин умирал. Сестерции жертвовали Венере Эруцине процветающие куртизанки. Все эти деньги были призваны теперь запустить военную машину Карбона. Слитки были изъяты. Все храмовое золото и серебро, не имеющее художественного значения, переплавлялось.

Заике-претору Квинту Антонию Бальбу – не из знатных Антониев – поручили чеканить новые монеты и сортировать старые. Многие сочли это кощунством, но ценность добычи ошеломляла. Карбон теперь мог поручить Марию-младшему правление Римом и военную кампанию на юге, а сам с легким сердцем отправиться в Аримин.

Ни Сулла, ни Карбон никогда не согласились бы признать, что между ними есть нечто общее. Однако оба, независимо друг от друга, пришли к одному и тому же решению: нынешняя гражданская война не должна погубить Италию. Весь провиант, весь фураж, все затраты на войну должны быть оплачены наличными. Не будет пахотных земель, порушенных сражениями и маневрами. Страна просто не может себе позволить вторую разрушительную войну на собственной территории почти сразу после предыдущей. Это знали и Сулла, и Карбон.

Знали они и другое. В глазах простых людей у этой войны не было веской причины – в отличие от Союзнической. То была борьба италийских племен, которые не хотели больше зависеть от Рима, и Рима, который желал сохранить господство над полуостровом. Но в чем заключался конфликт на этот раз? В том только, кто будет хозяином Рима. Это была борьба за власть между двумя людьми, Суллой и Карбоном, и никакая пропаганда не могла скрыть столь простого факта. Не обмануло это и население Рима и Италии. Поэтому страну нельзя подвергать экстремальной опасности, нельзя снижать уровень благосостояния римских и италийских общин.

Сулла занимал деньги у своих солдат, а Карбон мог занять только у богов. И в подсознании каждого маячил ужасный вопрос: когда все закончится, как выплатить долг?

Но все это никоим образом не занимало мысли Мария-младшего, сына баснословно богатого человека, не привыкшего заботиться о деньгах, будь то покупка безделушки или выплата жалованья легионам. Если старый Гай Марий и рассказывал кому-либо о финансовой стороне войны, то это был Цезарь в те месяцы, когда юный родственник помогал великому полководцу оправиться после второго удара. Со своим сыном Гай Марий практически не говорил на эту тему, потому что к тому времени, когда он стал нуждаться в сыне, Марий-младший был уже в том возрасте, когда его больше интересовали соблазны Рима, чем престарелый отец. Именно Цезарь, бывший на девять лет младше своего кузена, слушал воспоминания Гая Мария и жадно впитывал то, что впоследствии, когда он стал жрецом, оказалось совершенно бесполезным.

Когда в конце марта сошел снег, Марий-младший и его легаты двинулись из Рима в лагерь возле небольшого города Ад-Пиктас на Лабиканской дороге, дивертикуле, который, обогнув гору Альбан, соединялся с Латинской дорогой в месте под названием Сакрипорт. Здесь, на плоской наносной равнине, с ранней зимы стояли лагерем восемь легионов добровольцев из Этрурии и Умбрии, проходя серьезную и интенсивную военную подготовку – насколько позволял холод. Их центурионами были ветераны Мария – хорошие наставники. Но когда в конце марта прибыл Марий-младший, войска были еще совсем зелеными. Впрочем, Мария-младшего это не беспокоило. Он искренне верил, что самый неопытный рекрут будет драться за него так, как закаленные солдаты сражались за его отца. Он не сомневался, что остановит Суллу.

В его лагере имелись люди, которые намного лучше, чем Марий-младший, понимали невыполнимость стоящей перед ними задачи. Однако никто не пытался открыть глаза своему консулу-командиру. Если бы их спросили, в чем причина такого молчания, каждый, вероятно, ответил бы, что при всем своем бахвальстве Марий-младший не обладает достаточной силой духа, чтобы понять и принять такую истину. Как номинального командующего, Мария-младшего надлежит холить, защищать, не огорчать.

Когда разведка донесла ему, что Сулла готовится покинуть лагерь, Марий-младший очень обрадовался. Одиннадцать из своих восемнадцати легионов почти со всей кавалерией, кроме нескольких эскадронов, Сулла послал под командованием Метелла Пия Свиненка на Адриатическое побережье в Аримин, навстречу Карбону. У Суллы осталось семь легионов, значительно меньше, чем у Мария-младшего.

– Я смогу его побить! – объявил он своему старшему легату Гнею Домицию Агенобарбу.

Женатый на старшей дочери Цинны, Агенобарб стоял за Карбона, несмотря на естественное желание взять сторону Суллы. Он очень любил свою красивую рыжеволосую жену, фактически находился у нее под каблуком и делал то, что захочет она. То обстоятельство, что большинство его близких родственников сохраняли строгий нейтралитет или ушли с Суллой, он ухитрился проигнорировать.

Теперь он слушал воодушевленного Мария-младшего и чувствовал себя неловко. Вероятно, ему следовало продумать, как и куда бежать, если Марий-младший не выполнит своих хвастливых обещаний и не побьет этого старого рыжего лиса.

В первый день апреля Марий-младший в прекрасном настроении вывел армию из лагеря и через древние пилоны Сакрипорта вышел на Латинскую дорогу, направляясь на юго-восток, в Кампанию, к Сулле. Он не тратил времени даром, ибо предстояло пройти два моста, расположенные на расстоянии пяти миль друг от друга, а он хотел миновать их до встречи с противником. Никто не указал ему на то, что двигаться навстречу Сулле неблагоразумно, и не посоветовал остаться на прежнем месте. И хотя Марий-младший десятки раз ходил по Латинской дороге, он не имел склонности запоминать местность, не говоря уже о том, чтобы оценивать ее с военной точки зрения.

Шагая позади войск по первому мосту через реку Верегис, он вдруг понял, что лучше сражаться у пилонов Сакрипорта, чем там, куда они шли. Но не остановился. На втором мосту – через более широкую и бурную реку Толер – он наконец осознал, что упорно движется туда, где его легионам будет трудно маневрировать. Разведчики донесли ему, что Сулла уже в десяти милях по дороге и быстро обходит город Ферентин. После этого Марий-младший запаниковал.

– Думаю, нам лучше возвратиться в Сакрипорт, – сказал он Агенобарбу. – Вероятно, я не смогу развернуть войско на этой местности так, как хочу. Я не могу обойти Суллу, чтобы дать сражение на более открытой местности. Поэтому мы встретимся с ним у Сакрипорта. Ты согласен, что так будет лучше всего?