Три лиса Кромахи

Три лиса Кромахи
Клара Кёрст

Проклятые колдуном братья смирились перед злой волей, все, кроме одного. Лишь один из них – самый слабый и беспомощный – найдет способ освободиться от колдовских чар.

Три лиса Кромахи

Клара Кёрст

© Клара Кёрст, 2018

ISBN 978-5-4493-2526-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Три лиса Кромахи

Глава 1.

В яме

Я третий лис Кромахи. Старик уже давно мертв, а я все еще проклят, как и прокляты мои старшие братья. Не берусь судить, кому из нас не повезло больше. Деклан помешался на власти и серебре, ему теперь мало сундучка, подавай целый погреб, мало ему пресмыкающихся слуг, он хочет, чтобы его окружали толпы лизоблюдов для целования краев его «священных» одежд. Дик грабит всех на право и налево на большой дороге. Люди говорят – разбойник и убийца. Вот бы мамочка обрадовалась. Нехорошо, дурно отзываться о покойниках, равно как и о людях, которые в один прекрасный день просто исчезли, растворились в воздухе, а посему тоже самое что мертвы. Ну а я? Я – Дилан, младший сын покойного графа Дэрве, третий лис Кромахи сижу в тусклой и мрачной долговой яме. Я шулер, картежник, мошенник, мелкая шушера. Именно из-за того что у меня образовалось немного (куча, воз и целая тележка) времени, я думаю обо всем этом.

Да, Дилан дела твои нынче плохи. Сыро, воняет, на полу алюминиевая тарелка с прилипшей кашей. И кто-то шуршит. Стражник Руден, он тут один, потому что засовы крепкие, а железные пруты – в четыре пальца, говорит, что это крысы-людоедки. Он на войне против Кавеллы потерял руку и обрел специфическое чувство юмора. Заслуженный работник ножа, топора, вилки и фляжки теперь на «почетной пенсии» – сторожит сухие остатки общества: отъявленных пропойцев, растратчиков и мерзавцев, коих социум низверг в адовы недры, в ямы, в сточные канавы, чтобы они своими ядами не погубили благословенное королевство Сатаракс. Руден пугает, конечно, на понт берет, но шуршит зараза, как часы тикают. В соседях у меня тощие с безумными глазами бледные тени людей, которые мычат и кашляют. Они даже говорить разучились. Спрашиваю одного: «Чего говоришь-то»? Смотрит на меня, глаза выпучил, потом как бросился на прутья, впился в них цинготными зубами, пытался прожевать. Стражник говорит: «Железа не хватает». Я думаю, что мяса. Хорошо еще Руден со мной разговаривает. Я уже знаю, что он вдовец, дочку зовут Лялей, а кошку – Бусей. Их семейные хитросплетения: ссоры, дележ наследства, карты болезней, разврат и пьянство не остались для меня тайной.

А я все эту лабуду слушаю, так как посажен в эту помойку на навеки вечные или до скончания своего скорбного века на этой стылой земле! Мама дорогая, не забалуешь, а ручки так и чешутся кости пометать али карточки передернуть.

Проигрался я давеча в пух и прах, все с меня этот супостат снял, идолище поганое, лопату ему в зубы, мразь вертлявая, обставил. Это я про купца Рогуслава. Стражник говорит, что он человек сто, не меньше, сгноил в этом каменном гробу! Эх, жизнь моя пропащая, на ветер шелухой семечковой выкинутая.

И никто мне сиротинушке не поможет. А долг-то малюсенький, отыграл бы в три подхода, да не простит этот гад, придется от тоски до доски гробовой, цельные пять годочков сидеть. Кормить меня, как заведено, будет Рогуслов, но на овсянно-ячменном рационе я едва ли протяну и год с моим жировым запасом. В голову лезет всякая чепуха, что сначала ремень придется уменьшать на пару дырок, а потом на этом ремне вешаться, чтобы крысы не пожрали мой тощий зад. Но не буду забегать вперед. Живу сегодняшним днем и наслаждаюсь каждой секундой, не думая о завтра. Хотя эта самая философия и сбросила меня с обрыва, да еще поцелуй воздушный послала в виде камня сверху.

Неудачи пошли, как дождь, когда подобрал я у берега товары заморские, потопшего недалече корабля да прикинулся торговцем. Хожу, места присматриваю для сбыта, деньгами сорю, чтобы в круг избранной элиты приняли, а руки чешутся по крупному сыграть, сорвать куш. Приняли, сыграть дали. Деньги, как снежок зимний полетели, манна небесная. Все что мог выиграл у молодого купца, рубашку с него последнюю снял, даже носки, не первой свежести, кстати сказать, в общем и целом ободрал как липку. Второй купец крепился, осторожничал, не такой азартный, как Рогуслав, да и в раж вошел, хотя дело уже было к рассвету. Тут Рогуслав и говорит, сестру ставлю против всего, что вы у меня выиграли. Голова закружилась, деньги, положение, престижная работу, а про свои торговые дела, ежели припрут, всегда соврать можно, что вся к морскому дьяволу потопла, нежели зятя сгноит, выкручусь! Девку Рогуслав привел – сопливая, запуганная, нос красный, всхлипывает, рот ручонками зажала. Миловидная, глазищи большие – голубые, одежду формы распирают. Толстозадые мамки жмутся у дверей, просят Рогуслава одуматься. «Скотиночка ты, Рогуслав. Она же сиротиночка, кто же о ней печься должен, коли не брат родной? Честным именем играешь – своим, девчонки, бедовый ты парень, дуралей!» Одним словом, жаль стало. Играли, как говорил, втроем – я, Рогуслав и еще один хрен с горы, старик с животом до второй комнаты. Эх, передернул, эх, пустил вход краплёного короля, его-то исподнизу – Рогуслову. Полный дом! Досталась ему и девка, и деньги, и все словом. Он обниматься ко мне полез, рванул камзол, дьявол, а из меня карты дождем посыпались. Невезение, одним словом, не фарт. Ух и отметелили они меня, исколошматили, бока намяли, зубы посчитали, морду собрали в складочку, нос сломали. Охохонюшки-хохо! Так и попал я в яму долговую, тюремную башню с подвалами темнючими. Отрада у меня небольшая – диетическое питание да Руден в качестве ярморочного шута.

Когда он устает травить байки о семейной жизни, меня за жизнь расспрашивает, а что я и рад поговорить с ним, так легче думается под наводящим расспросом. Двум смертям не бывать, одной не миновать, уж лучше от словесного поноса сгинуть, чем от этого райского пансиона «Небо в решетку».

Знакомство наше с Руденом началось с хождения сиего доблестного стража вокруг меня да около. Он как кошка возле мясца круги наворачивал, потом не выдержала душа поэта, подвалил и спрашивает:

– Сынок, как это тебя угораздило Рогуславу продуть, знающие люди говорят, ты мошенник приличный?

Я пожал плечами, не ответил. Руден замолчал, голову опустил, придумывает, пошел на второй приступ, с другого бока зашел:

– Вот вы, молодой человек, видно из приличной семьи, не пес шелудивый, исторгнутый преисподней, не на помойке найденный, чего вам тут срок мотать, расплатитесь с Рогусловом нежто денег жалко? Трясаните родственников на предмет золотых листьев, кровиночку в беде не оставют!

– Нет у меня таких родственников.

– А вот давеча вы бормотали в беспамятстве, что вы третий лис Кромахи, значит, есть и первый и второй, организация какая тайная или орден, может, братья заплатят за вас?

– Жалостливый вы, Руден, право слово, стражнику таким жалостливым быть не должно.

– Да не, я просто языком мелю, разве что я могу, только советом али участием, с этим скотом разве об чем поговоришь, вот вы сразу видно, птица другого полета, высокого, хоть и шулер.

– Я шулер не больше чем все, просто попался.

– Ну я об том же. Ну как там ваши братья лисы, помогут вам?

– Одному брату глаза застил блеск монет, другому кровь в голову вдарила, нет, не выручат меня братья. Да и по правде я давно как перекати поле, понятия не имею как они и что они, чем живы, словом, может, им еще хуже, чем мне сейчас.

Руден с нескрываемым недоверием посмотрел на меня.

– А матушка с батюшкой, родственнички какие завалящие, седьмая вода на киселе?

– Батюшка копыта откинуть изволил, а матушка – местонахождение неведомо, но что без денег, точно факт. Что до родственничков, мой дорогой Руден, токмо они знать обо мне не знают, ведать не ведают, а если нарисуюсь во всю величину, длину и ширину, испорчу им всю пастораль – отрекутся, не признавая.

– Эк, вы попали, расскажите же, поделитесь, сымите с души груз, тут заняться одно больше нечем. Время есть, его надобно съесть. Мне повеселее, а вам занятние, все лучше, чем в потолок таращится.

– Бывало мне Вэлла, кормилица моя, сказочки сказывала, что же теперь моя очередь тешить души. Слыхали, вы, мой друг Руден, об убийстве принца Керета в Беспокойном бору во время осенней охоты?

– Как же, как же знатная историйка была, давнишняя только уж очень. Убил его племянник, герцог Эствойский, сын брата меньшого. За сие преступное деяние этого герцога в графы низвели, вычеркнули из списка наследников на престол якобы под предлогом заключения морганатический брака, то есть неравного. Тут же простолюдинку нашли, обвенчали в соседней деревне и вся недолга, – обстоятельно доложил солдат, закатывая глаза да загибая пальцы, чтобы ничего не выпустить из виду. Убийство человека и такое наказание. Несоразмерно, – Руден сокрушенно покачал головой.

– Мой батюшка клялся на кресте, что его руки не замараны в крови. А женился он, чтоб вы знали, по большой любви. Да, имею честь представиться, Дилан, третий, младший отпрыск того самого герцога Эствойского, нет, простите графа, графа Дэрве. Родился я, кстати, от родителей, находящихся в законном браке, задолго до этой историйки.

– Батюшки святы! Какой фазан, какой фазан в нашем зверинце сидит, не хотите ли табачку? – оживился Руден и подтащил к решетке табуретку, видимо до этого момента он не особо верил в меня.

– Отчего же нет, давайте.

– Сказывайте дальше. Значит, граф невиновен, вот это поворот, вот это ухаб, вот это уключина, сказывайте. Кто же убийца, в чем соль?

– Дело темнее-темного, принца нашли с перерезанной глоткой, не кричал, не вырывался, значит, кто знакомый подошел и расчеркнулся ножичком, раз не пикнул Керет. Вероятно, кто из свиты егойной али батюшкиной, то не ведаю. Что примечательно, батюшки низвели, а командир той свиты, Ловчим его звали, ничем не заплатил за свое ротозейсвто. Одно знаю точно, принц Керет был гадом последним, такие пакости строил старому королю, так запутывал всю межкоролевскую дипломатию, так народ баламутил, что чуть гражданскую войну не устроил, да военной конфликт не развязал на почве кривого носа отвергнутой невесты. Нравилось ему воду мутить, это как пить дать. В общем, принц был не подарок любимому ребенку под Рождество.

– Считаете, за дело его порезали?

– Никогда не считал убийство решением, скорее еще большей проблемой, поглядите, к примеру, что сталось с моим дорогим папенькой, как срикошетило, ведь его все кровавым убийцей до сих пор считают, меж тем он безвинен как агнец.

– Позвольте осведомиться, кем была ваша дорогая матушка, из какого села, какого роду-племени?

– Ох, Руден, Руден это тяжелее всего объяснить. Друг Руден, мать моя была лисицей, лесной феей, обычной лесной нечестью. Глянулся ей отец, она и охмурила его, к рукам прибрала.

– Поженились они ведь в церкви, да? Стало быть, открестилась она от своей нечистой сути, – Руден с легкостью простолюдина верил во все колдовские штучки, что же оно и правда, кто бок о бок с лесами, полями, долинами и озерами век живет, тот не верить не может. Как можно не верить собственным глазам, я вас спрашиваю?

– Стало быть. Прежде чем выскочить за папеньку замуж, поставила она ему одно условие – никогда не входить без стука в ее опочивальню. Трое мальчишек настругали, у каждого из них на коже отметина горела – лисий след, верно, чтоб не забывали откуда родом. У старшего – под подбородком, у среднего – на груди, у младшего – на ноге. Тут люди шептаться начали все громче, дескать, графиня не от мира сего, да и пятнами дети помечены, нечисто тут. Граф задумался, сложил в уме два и два, и однажды не утерпел сердечный и вломился в покои матушки, а там лисица у кресла свернулась калачиком. Увидела батюшку, встрепенулась, пока он рот закрывал, меж ног его и проскочила. С тех пор мамашу не видели.

– Лисица?

– Она самая.

С потолка вода капает, солома ощутимо попахивает прелым, каменная лавка спину натирает, а я лежу себе, ноженькой дрыгаю и сказываю:

– Нас с братьями нянька воспитывала, кормилица Вэлла. Любила нас безмерно, баловала, всячески прикрывала от отцовской сердитости. Кормила на убой. Отец, когда не прибывал в мрачной стране меланхолии, был с нами очень суров. Поэтому от нас требовалось, как минимум не попадаться ему на глазах. Мы чаще всего обитали на нижних этажах замка и в деревне, в родительском домике Вэллы, где играли с ее детишками и деревенскими ребятишками.

Деревня носила звучное название «Серебрянная», когда-то там обнаружили клад разбойника. В деревне помимо легенд из прошлого, жила так сказать легенда настоящего – старый чернокнижник Кромахи. Его имя прогремело по всему побережью в ту пору, когда он еще жил в башне на берегу Гардийского залива. Ух, какие он дела проворачивал! Оживление мертвецов: упырей штамповал как две сопли из носа, проклятия вечные, пожизненные, до второй среды декабря и до седин или до проста