Три лиса Кромахи

– Да разве же я гость? Вы меня удивляете, Лялечка.

Мы припирались недолго. Она садилась все ближе, мне становилось все жарче и жарче, все больше хотелось впиться губами, а то и зубами ей в ушко али белую шейку и без малейшего сопротивления капитулировать.

Положение спас Руден. Первый раз готов был расцеловать, а не гнать взашей неожиданно появившегося родителя, разбившего тет-а-тет с красивой барышней.

– Задурила уже голову, Лялечка? Крутить хвостом научилась, а полезное как горох об стену, и откуда такие таланты? Всё мать твоя, покойница, прохиндейка, только я за угол, а она уж задницей крутит на коленях у другого мужика.

Я широким жестом поделился с хозяином сковородкой. Руден, не брезгуя, приступил к работе, однако оценив жалкий паек, велел зажарить курицу. Пока Ляля командовала у плиты, папаша повернулся ко мне и поймал на месте преступления. Я уставился на лялину впечатляющую корму и с блаженной улыбкой тыкал вилкой мимо рта. Он улыбнулся и обезоруживающе спросил:

– Ну как дочка, берешь?

Я поперхнулся, он принялся стучать по моей спине, подскочившая Ляля принялась натирать спинку. Я едва вырвался из их крепких, заботливых объятий и красный, как рак, сумел кое-как выговорить (язык мне явно при этом мешался):

– В баню, я в баню!

Спускаясь или вернее скатываясь во внутренний дворик, по дороге, которую мне указала глухая прислуга, я осознал, что ночью мне не избежать штурма моей маленькой обители. И не то чтобы я был настолько против пухленькой блондинки с томными газами, просто в моей голове закон гостеприимства имел четкие параметры – бери, что дают, но не забывай, что ты не дома. Варварский закон диких племен, где гостю предлагали и ребенка, и жену, и бабушку, позволяющий брать и пользоваться всем, что хорошо и плохо лежит, на генетическом уровне отвергался мною, хотя от этих мыслей моя фантазия рождала непристойные картинки, главной героиней которых была, конечно, Ляля.

Баня была еще теплой, вероятно, не остывшей со вчерашнего дня. Пару раз в бочку нырнул, вынырнул, разумеется, столько же раз, застирал свои приличные шмотки – камзол и рубашкой три четверти рукава с интересными вшивками, отведенными для особых карточных колод. Стирать – дело не мужское, но настоящий мужик все должен уметь. Словом, еле-еле душа в теле, постирался. Лялю долго ждать не пришлось, она прискакала проверить, как я там справляюсь. Чтоб ее как-то занять, я попросил помочь развесить мое скромное бельишко. Мы позубоскалили, побрызгались водичкой, она пожаловалась мне на непроходимую тупость местных ухажеров, рассказала о своей детской мечте – о прекрасном принце (тут она случайно коснулась моей руки), о любви как единение двух сердец, чтоб как в сказках – жить друг без друга не могут, пищу принимать тоже, как сопутствующие клинические признаки – отчаянное сердцебиение и потливость. В довершении она сказала, что сердцебиение должно быть такое, какое у нее теперь наблюдается, и предложила прощупать пульсацию ее девичьего суматошного сердечка.

– А где ваша комната? —слетело у меня с языка во время пальпации грудной клетки.

– А вам какой интерес? – игриво откликнулась она, стукнув по пальцам.

– Да виды вот интересуют, а то у меня окошечка нет.

– А у меня есть, приходите, всё вам покажу, – расхохоталась она.

Мы бегали, прыгали, скакали, резвились как детишки, оставленные без присмотра родителей, чуть все мои вещи героическим образом постиранные не пороняли в грязь, где хрюкали поросята и шишились куры. Я пару раз прижался щетиной к ее пухлым губкам, поймав, тесно прислонился к груди, пошарил руками, где не следовало бы приличному джентльмену. Она позабыла, что надо покраснеть, укоризненно посмотреть или стукнуть меня по губам и рукам, в общем, мы довольно невинно резвились до ужина. Я не мог отвести от нее восторженных глаз и даже за ручку ее повел к батюшке, но во время опомнился и расцепил руки.