Последняя капля терпения

– А песик вон, сейчас покажу.

Кинолог подвел начинающего «воспитателя» к сетке вольера. Пес бросил скулить, приподнял уши и угрожающе зарычал. Ощущение счастья, царившее в душе бытовика, тут же испарилось наполовину.

– А это... оно... безопасно? Живым останусь?

– Если быть осторожным, то возможно, – прищурился кинолог. – Для начала надень вот это, – и он вручил худосочному мужчине тяжелый брезентовый ватник.

– Пахнет как-то странно, вроде хвоей или вареньем…

Бытовик примерил обновку и даже попытался сам застегнуть ее на спине. Естественно, не получилось. Пришлось кинологу помочь.

Получив в руки длинную увесистую палку и инструкции, бытовик приободрился.

– Значит, гражданин начальник, мне его надо только метелить изо всей силы?

– Смотри, не перестарайся. Если сломаешь ему что, самого этой палкой отхожу.

– Понял, не дурак, – бытовик втянул голову в плечи и нерешительно шагнул за сетчатую калитку, которую за ним тут же закрыл на задвижку кинолог.

– Не дай ему до лица добраться, а то сгрызет на хрен. Потом ни один хирург не восстановит, – прозвучало в спину добродушно-напутственно.

Бытовик подходил к псу осторожно, кругами. Тот уже чувствовал приближение опасности, знал, что его ждет. А потому, вскочив с земли, лаял, бросался, натягивая короткую цепь.

Бытовик, перед посадкой на «химию» хладнокровно изувечивший свою жену, не мог решиться нанести первый удар.

– Ближе, ближе подходи! Не тяни! – уже кричал ему кинолог.

Бытовик сделал шаг, прищурил глаза и занес палку. Пес не пытался убежать, злость уже захлестывала его. Он рвался, забыв о цепи. Когда палка пошла вниз, он сумел подпрыгнуть и схватить ее зубами. Трещало, щерилось щепками дерево. Псу удалось вырвать палку из рук пошатнувшегося бытовика, и теперь он вымещал на ней всю скопившуюся в его памяти злобу к людям, избивавшим его несколько ночей подряд – к мужчинам, пахнущим дорогим дезодорантом.

– Держи! – крикнул кинолог растерявшемуся бытовику и бросил ему еще одну палку, на этот раз короче и потяжелее.

В мыслях он лишь молился, чтобы пес не дотянулся до своего «воспитателя». Теперь уже и глаза бытовика зажглись азартом. Адреналин, выброшенный в кровь, начинал действовать. Он наносил удар за ударом, матерился, отплевывался, еле успевал стирать заливавший глаза едкий пот. Пес неистовствовал. Пена, смешанная с кровью, стекала из его оскаленной пасти. Желтые клыки окрасились розовым.

– Хватит! – закричал кинолог, но мужчина его не слушал.

Он бил и бил рвавшуюся к нему собаку. Если бы цепь не выдержала, мощные челюсти мигом впились бы в тщедушную глотку. Бытовика пришлось оттаскивать силой. Оказавшись по другую сторону сетчатой стены загона, он еле отдышался, сбросил пропитанный потом и собачьей слюной ватник. А затем прохрипел горлом:

– Выпить бы сейчас, начальник.

– Обойдешься, – безучастно произнес кинолог, теряя к «воспитателю» всякий интерес.

Теперь он присматривался к псу. Животное уже не рвалось с цепи, не урчало. Длинный язык зализывал раны. А вот глаза пса говорили о многом. Его воля не была сломлена. Он просто понимал, что сейчас бессилен отомстить за себя. Но верил – придет момент, когда его ничто не будет удерживать, и вот тогда уж он «оторвется».

– Можете увести, – не оборачиваясь, бросил кинолог.

– Эх, стресс бы снять, – продолжал бормотать бытовик, следуя впереди своего конвоира.

Кинолог поднял с земли брезентовый ватник. Почти все, что от него требовалось, он выполнил. Теперь оставалось только привезти пса в указанное место и выпустить в строго оговоренное время. Зачем, для чего? Он и сам не знал.

Глава 3

Хозяйственный въезд в усадьбу восемнадцатого века ничего не говорил о российской старине, а вот о вкусах и опасениях ее нового хозяина – члена Совета безопасности Александра Филипповича Глотова – мог рассказать многое. Хватало двухметрового монолитного железобетонного забора, поблескивающей спирали колючей проволоки поверху и установленных на высоких столбах камер видеонаблюдения.

Все это Андрей Ларин особо не разглядывал. Просто отметил коротким взглядом и вновь сделал вид, что углубился в чтение газеты. Он сидел на заднем ряду кресел большого автобуса, рядом с ним громоздились кофры с киношной аппаратурой и съемочным реквизитом. Ближе к водителю расположились другие члены съемочной группы «Мосфильма». Люди работали вместе уже не первый месяц и потому практически не обращали внимания на новичка, приглашенного на сегодняшний день знаменитым режиссером. Группе Ларин был представлен как кинолог.

Сама кинематографическая знаменитость, режиссер Аркадий Глобинов, восседал рядом с водителем на мягком, вращающемся на триста шестьдесят градусов кресле, в каких обычно ездят экскурсоводы. Копна седых волос, умный и циничный внимательный взгляд, картинно-богемный пиджак из черной лакированной кожи и вспененный бант белого кашне. Неподалеку от него на местах, оборудованных столиками, расположились сериальные звезды рангом поменьше – актеры.

Ларин вообще редко смотрел телевизор, а уж отечественные сериалы для домохозяек не интересовали его и подавно. Потому он лишь смутно припоминал, что где-то мельком видел лица этих звезд. Остальные члены группы негромко переговаривались и попивали из припасенного термоса кофе.

– Друзья мои, – пафосно и неискренне восклицал режиссер, – вы только посмотрите, какая натура! Это же не декорации, а натуральное поместье восемнадцатого века. Еще не было Пушкина, Лермонтова, а здесь уже кипели шекспировские страсти. Вы должны это почувствовать. Я верю в вас...

Ларин поверх газеты поглядывал в запыленное окно автобуса. От самых ворот кинематографический транспорт уже сопровождал джип с охраной Глотова. В перспективе старой липовой аллеи белело двухэтажное здание дворца князей Волконских с аллегорическими скульптурами по углам, широкой парадной лестницей и похожим на китайский фонарик бельведером на крыше. Сразу чувствовалось, что хозяин сказочно богат. Все досмотрено, подштукатурено, подкрашено. Газоны, цветники, кустарник – все содержалось в идеальном порядке.

Автобус обогнул здание и оказался на территории, не доступной для любопытных взглядов туристов, проезжающих по шоссе. Встретить съемочную группу вышел сам хозяин – Глотов. Вживую Ларин видел его впервые. Но уже сложившееся по фотографиям и ориентировкам, предоставленным Дугиным, впечатление мало расходилось с оригиналом. Холеный мужчина шестидесяти лет благообразной внешности с удивительно бесцветными невыразительными глазами. Кинорежиссер картинно раскинул руки и бросился хозяину навстречу с объятьями.

– Дорогой ты мой, Александр Филиппович, ну, выручил, ну, помог. Смотри, кого я с собой привез... – знаменитый режиссер принялся представлять актеров.

Съемочная группа тем временем деловито выгружала аппаратуру. Вышел и Ларин – в руках он нес небольшой блестящий чемоданчик.

– Да ладно тебе, Аркаша, – фамильярно проговорил политик, – как не помочь отечественному кинематографу. Вы же, деятели искусства, – лицо нашей страны.

Охрана тем временем уже направляла киношников к объекту съемок – питомнику бойцовых собак, к которым испытывал особую слабость хозяин исторического имения.

– Помнишь, – вещал режиссер Глобинов, – мы с тобой на съезде вашей партии говорили о бойцовых собаках?

– Как же, помню. Ты меня еще самодуром назвал.

– Ну, это так, к слову пришлось. А потом... ну, знаешь, как это бывает у нас, людей искусства, заклинило меня. Надо главную героиню для зрителя сделать понятной, показать, что она за человек. А в сценарии на этот счет – прокол.

– Это ее? – Глотов покосился на дородную актрису.

– Ее. Она по моему замыслу – хищная стерва. Но не станешь же зрителю это объяснять на словах. Надо через действие показать так, чтоб никто не сомневался. И вот, понимаешь, придумалась сцена. Гениальная, я тебе скажу. Она приводит мужчину, которого собирается охмурить, на собачьи бои. И все – ни одного слова в кадре. Только взгляды, визг собак, укусы. А она от этого тащится. Я так смонтирую, что по-другому не увидишь. В собачьем бою будет и страсть, и секс, и все то, о чем подумают герои. Но не скажут они ни слова. Только взгляды, только жесты.

– По-моему, хорошо ты придумал.

– Если б не ты, я бы пропал, Александр Филиппович. Готов в ноги упасть за то, что ты позволил мне в своем питомнике снимать. Сколько бы я такие декорации строил? За какие деньги? Где бы я такую натуру нашел? А у тебя все готовое стоит.

Ларин прислушивался к разговору и даже сам не верил, что всю эту «гениальную» сцену для фильма, по большому счету, сотворил Дугин, что кинорежиссер до недавнего времени о ней и не помышлял.

«Ему бы не режиссером быть, а актером», – подумал Андрей.

Члены съемочной группы, побывавшие здесь накануне, уже привычно занимали свои рабочие места. Осветители выставляли софиты, оператор «пристреливал» камеру.

– Александр Филиппович, – стлался скатертью-самобранкой режиссер, – давайте я и вас на заднем плане посажу. А потом сделаю один крупный «наезд» камерой. Запечатлею для истории, так сказать.

– Вот «наездов» не надо, это мы еще в девяностые проходили, – скупо усмехнулся член Совета безопасности. – Ты же знаешь, Аркаша, в кадре светиться – не моя профессия.

– Как скажете. Да, кто у вас тут за собак отвечает? А то я и своего человека, кинолога, привез.