Разбитая жизнь

В начале текущего лета случились природные катаклизмы неодолимой силы. Зэкам не докладывали, но, похоже, разлились реки, впадающие в Амур. Разнесло дамбу, уровень воды поднялся выше некуда, готов был смыть зону. Приняли решение эвакуировать заключенных в другую колонию. И снова все как во сне… Вот их гонят по мосткам, злой конвой, рвутся с поводков овчарки. Два «столыпинских» вагона, прицепленных к маневровому тепловозу, душные отсеки, отделенные стальными перегородками. В каждом отсеке – пятеро. И один здесь явно не случайно, купил себе козырное местечко. Пытливые глазки махрового убийцы Жлобеня придирчиво ощупывают попутчиков. Небольшой состав несется к станции, колеса бьются о стыки рельсов. «Чо, терпила, – толкает Жлобень задремавшего Андрея, – под стук колес к тебе приходят сны, в натуре?» Тот распахивает глаза и начинает усердно им не верить. В мозолистой длани Жлобеня образуется зубило, он ползает по полу, отдирает проржавевший рифленый лист. Вскрывается отверстие, рваный люк. Здесь кто-то впопыхах, рискуя свободой, поработал автогеном. В прорехе мелькают шпалы, рельсы – состав несется с приличной скоростью… «Чо, братва, мочим копыта? – хрипит страдающий туберкулезом Жлобень. – Праздник сегодня на вашей улице – задаром такая лафа образовалась. Потом вернете должок, если свидимся. А ну, даем чаду, болезные, чтобы никого тут не осталось, я прослежу…» Зэки зачарованно пялятся в дыру – там не только свобода, но и смерть – перемелют же колеса в фарш. «Эх, жало бы сейчас замочить, – мечтает один. – Ну, так, чисто для храбрости». «Ага, в натуре, не помешало бы заложить под бороду», – вторит другой. «Жлобень, шухерно мне, порубит же… – трясется от страха трусливый зэк с погонялом Масяня. – В натуре, я лучше дальше мотать буду, зато живой…» «Рвань ты дохлая, Масяна, – брызжа слюной, ругается Жлобень, – дрефло ты вонючее… Я сказал, чтобы никого не осталось! Мне плевать, порубит вас, не порубит. Сам порублю, если кто сдрейфит…» И все со страхом таращатся на зубило в мозолистой длани прирожденного убийцы. «Демон ты жестокий, Жлобень, – резюмирует анемичный зэк с бельмом на глазу. – Думаешь, не спрыгну? Да пусть меня раздавит, лучше подохнуть на воле, чем дальше терпеть…» Жлобень перехватывает его в полете – в натуре, не так же буквально, братва. Через пару минут состав потянется в горку, скорость снизится, по крайней мере вдвое. Если повезет, можно четко уложиться в шпальную решетку, скрючиться на дне, и никакие муфты, тормозные шланги тебя не заденут. Масяня прыгает первым, остальные за ним, а Жлобень контролирует процесс и уходит последним…

Андрея неугомонно трясло. Единственный шанс, второго не будет! Но какой шанс? Один из сотни! Поезд действительно замедлил ход, но даже тридцать километров в час – жестокий риск… Рыдающего Масяню выталкивали всей толпой. За результатом не следили – на рельсы не намотается. «Живее! – поторапливал Жлобень, – горку проходим!» – «До встречи, братва, на футбольных полях, как говорится!» – проговорил белесый зэк и свалился в дыру. Третий обошелся без комментариев, нырнул, смертельно побледнев. Андрей уже и не помнил, как оказался в шпальной решетке. Спасибо маме-математику, научила считать и выдерживать временные интервалы. Секунда – разрыв между шпалами, еще секунда – другой. Как-то повис, подогнув ноги, прижал к себе колени и на счет «два» рухнул в яму…

Поезд промчался вдаль. Андрей не поверил своим глазам – остался жив! А на воле все было печально. Дождь хлестал без остановки. До леса – как до Нью-Йорка. Он кинулся вперед по шпалам, нарвался на Жлобеня с раздавленной башкой – удачно бывалый зэк сходил в побег! Впереди поселок – не вариант. Он повернул обратно, видел, как двое в пелене дождя съезжают с насыпи – выходит, есть живые (ровно сутки сидельцы побегают, и снова в «дядин дом»)! Чуть дальше Масяня – закрутило-таки горемыку вокруг рельса. А еще дальше – переезд, шлагбаум еще не открыли, скопились машины, и у водителей развлечение – наблюдать, как беглые зэки играют в русскую рулетку. Он заметался, покатился с насыпи, помчался к кустам. Те двое уже пропали, да и ладно, не нужна ему компания. Лесов в Сибири хватает, а лес для него – дом родной…

Он очнулся после полудня, открыл глаза, злобно посмотрел по сторонам. В землянку просачивался тусклый свет. Все спокойно. Покачал головой, изучив стрелки старенького циферблата, – для злобного лешего он слишком долго спит. Андрей выполз на поверхность, огляделся. Солнечный день был в разгаре, но птицы не пели. Затем вернулся обратно в свою берлогу. Пожевал краюху черствого хлеба, бессмысленно глядя в земляную стену, запивая ее водой из пластиковой бутыли. Насытившись, глянул в огрызок зеркала – Бармалей какой-то. Сбывается детская мечта: три дня не умываться. Настало время приводить себя в порядок. Он скинул провонявший «макинтош», забрал вещмешок и, мурлыча под нос «А чукча в чуме ждет розетку», потащился из землянки. Неподалеку протекал ручей. Он снял с себя все и несколько минут с наслаждением плескался, игнорируя холодную воду и снующих по радиусу кровопийц. Бармалей превращался в приличного человека – плечистого, немного загорелого, с развитой мускулатурой. Под правой лопаткой красовался зарубцевавшийся шрам. Завершив помывку, он вытерся полотенцем из «вафельки», отыскал в мешке опасную бритву. Щетина поддавалась неохотно, он порезался, но справился. Перевоплощение проходило успешно. Андрей извлек из мешка черные джинсы, немаркую рубаху, серую толстовку с капюшоном. В качестве заключительного аккорда вымыл кирзачи и торжественно извлек чистые носки из тонкой шерсти. Последние. Фигура в зазеркалье Андрея устроила. Бомж-лесовик превратился в спортивного, относительно молодого человека со скуластым лицом и запавшими глазами. Он помолодел на целую эпоху. Осталось причесаться, но это можно и потом. «Макинтош» он сунул в землянку – пригодится. Зловонные обноски закопал под деревом.

До шести вечера он был свободен. Андрей перевернул брезент чистой стороной и погрузился в состояние покоя. В ближайшие часы он не был занят физическим трудом – стоило предположить, что он был занят умственным. Работа мозга чередовалась периодами сна. В шесть часов он поднялся, сунул в мешок все, что счел необходимым, и покинул берлогу.

Островский двигался четко на восток. Раздвигал ветки, перебирался через залежи бурелома, держался подальше от подозрительных выпуклостей. Опасные участки он обходил стороной. Несколько раз возникало чувство, что он здесь не один, но в этом не было ничего необычного, он даже не смотрел по сторонам. Минут через двадцать Андрей вышел к Белянче и залег за поваленным деревом. Речушка журчала по перекатам, обтекала глыбы известняка, торчащие из воды, – они напоминали обглоданные пещерные сталагмиты. Между урочищем и берегом тянулась дорога, но пользовались ею редко, колея заросла бурьяном. На правом берегу все выглядело по-иному, ярче, оптимистично. Зеленел сосновый бор. Над Егорьевским заказником царил птичий гомон, высоко в небе кружили орлы. Такова уж особенность этой местности. Белянча – четкая граница. Слева – темное царство, напоенное странностями, справа – светлое, в красках и живности. Две стороны одной медали, и вовсе не факт, что слева все плохо, а справа все хорошо…

До нужного места предстояло пройти на юг, в сторону райцентра. Андрей погрузился в лес, вынырнул через несколько метров. От волнения немели колени. Он перебежал поляну, окруженную дикой жимолостью, пересек «условную» дорогу и залег за глиняным выступом. Покатый берег был как на ладони. Каменные плиты валялись в беспорядке, съезжали в воду. Сердце колотилось, дышать становилось больно. Неужели все пришли? Он посмотрел по сторонам – не привели ли хвоста? Глянул на часы – до назначенного времени оставалось четыре минуты. Можно подождать, вжиться в обстановку…

На берегу расположилась троица: женщина и двое мужчин. Они почти не изменились – во всяком случае, издали. А ведь всем уже за тридцать… Жилистый субъект с торчащими ушами и залысиной на лбу сидел на камешке и вырезал из тальника свистульку. Он что-то напевал. Это был Борька Парамонов. Нервный, дерганый, подверженный эмоциям, обладатель страшноватой физиономии, лучащейся бездной обаяния. У плечистого типа с удочкой обаяния не было вовсе, зато Игнат Бурлаков обладал голливудской внешностью и вообще был неплохим человеком. Женщина вскарабкалась по камням, вдающимся в воду, села на корточки. Осиная талия у этой особы уживалась с тяжелыми бедрами и упитанными ногами – вечный бич Галки Шиффер. Данная проблема волновала ее в школе, волновала после школы, а сейчас, похоже, перестала волновать – ввиду своей полной неразрешимости. У Галки имелись и внешность, и обаяние, но чтобы эти качества отметить, рядом с ней нужно провести не один год.

Игнат подсек леску, чертыхнулся на обглоданного червяка.

– Не понимаю, чего ты хочешь поймать? – зевнул Борька, выбрасывая недоделанную свистульку.

– Рыба-падла называется, – буркнул Игнат. – Не ловится потому что…

Галка находилась у самой воды. Сняла длинную кофту, мешковатые штаны и осталась в купальнике. Села на корточки, чтобы оценить температуру воды. Поежилась – солнышко светило по-летнему, а вот вода была прохладной.

– Отлично! – обрадовался Борька. – В нашей бане – женский день.

– Даже не надейся, Парамонов, – проворчала Галка, принимая задумчивый вид.

– Еще постой немного, – предложил Борька. – Уж лучше так, чем никак.

– Да не, уже значительно хуже, – проворчал Игнат, извлекая из консервной банки червяка. – Раньше было лучше. Поизносилось то, в чем мама Галку родила.

Девушка чуть не поперхнулась, со злостью уставилась на Игната… и оступилась. Ахнула, закачалась, поняла, что не удержится, – и оттолкнулась пяткой, чтобы не разбиться о камень.

– Красиво, елы-палы… – вздохнул Борька. – Умеет же она зажечь!..

Галка вынырнула, отплевываясь и нецензурно ругаясь. Шустрыми саженками поплыла к берегу.

– Упала, – резюмировал Борька. – Падшая женщина.

– Ругайся культурнее, Галка, – посоветовал Игнат. – Твои матерки больно ранят наш слух.

– Почему я должна ругаться культурно? – возмутилась Галка, выбираясь на камень. – У нас сегодня день русской культуры?

Андрей засмеялся, сполз с обрыва и направился к «отдыхающим». Они повернулись – дружно, как по команде, – и застыли, словно в фильме ужасов, с объятыми страхом лицами. Ступор сразил на полном серьезе – они не играли. Призрак из прошлого неумолимо вторгался в их жизнь. Мокрая Галка застыла в ступоре, глупо приоткрыв рот.

– Мама… кто это? – прошептала она.

– Бомж, – ухмыльнулся Андрей. – Джеймс Бомж. Расслабьтесь, ребята, все в порядке. Я не такой страшный, как это может показаться.

– Я так и думал, что это Островский написал записку и подбросил под дверь… – жалобно промямлил Игнат. – Ну, чтобы мы пришли сюда. А он фартовый чувачок. Вдруг жена прочла бы первой и побежала бы в полицию?.. Или еще куда… Куда обычно бегают жены, когда их мужья получают записки от неизвестных?

– Начертанные твердым мужским почерком, – ухмыльнулся Борька. – Он прав: нас всех сразила одна и та же беспощадная мысль. К сожалению, нам не с чем было сравнить этот почерк, все улики канули в Лету вместе со школьными годами, дневниками и дурацкими записками… А сходить к твоей маме, попросить твое письмо и провести почерковедческую экспертизу мы постеснялись.

– У тебя есть жена? – спросил Андрей у Игната.

– Да, у Игната в жизни было две женщины, – встрепенулся Борька. – Жена до свадьбы, и она же – после. Две разные женщины. Но зовут их одинаково – Римма Казакова. Она училась в «Б» и уже с третьего класса стала мечтать, как бы затащить Игната под венец. Мечты сбываются…

– Но уже не надо, – сглотнула Галка и поморщилась: – Ой, мамочки… Андрюша, ты прости, мы такие пришибленные от неожиданности… Можно, я тебя обниму? Ничего, что я такая мокрая и неодетая?

Девушка обняла его, и защемило сердце, комок подался к горлу. Расслабились остальные, тоже полезли обниматься. Сразу поднялось настроение, прошла неуверенность. Старые друзья улыбались сначала с опаской, потом разошлись, расцвели…

– Определимся сразу, – проворчал Андрей, смахивая с глаза слезинку. – Я не блатной, не отмороженный, опасности для общества не представляю. Ну, посидел, вернулся, не на кол же посадили… Не убивал я людей из группы Менделя, поскольку в тот вечер находился в другом месте. Ментам подбросили улики, и они с радостью меня закрыли, чтобы долго не возиться. Не виновен я, понимаете? – он строго уставился на друзей. – Я понятия не имел, что Лариска изменяет мне с Артемом. А если бы и имел – это повод зверски убить шестерых? Я хочу разобраться, кто и зачем это сделал, прежде чем меня поймают и запихнут обратно.

– Черт, а ведь он действительно не убивал! – шумно выдохнул Игнат, полный уверенности.

– Между прочим, люди, у которых что-то здесь есть, – постучал по «котелку» Борька, – и к которым я отношу себя, всегда испытывали сомнения, что Андрюха убийца. Не в его это правилах. Твердой уверенности, конечно, не было… Можно вопрос, приятель? Тебя приговорили к отбытию пожизненного срока. Мы все это помним. Но вот же странно: ты стоишь перед нами, не в тюремной робе, без конвоя, и что-то нам подсказывает, что это не сон…

– Сбежал, – объяснил Андрей. – Три месяца скитался по Сибири, заметал следы. Сегодня двенадцатый день, как я брожу вокруг Выжинска и приглядываюсь к обстановке. С людьми не контачу, даже мать не в курсе. Вы первые, к кому я обратился. Надеюсь, никому не говорили?

– Мы не больные… – проговорил Игнат.

– А то придут прогрессивно настроенные граждане с вилами и факелами… – смущенно добавил Борька. – Извиняй, приятель, но о тебе тут вспоминают неохотно и без любви. К присутствующим это, конечно, не относится.

– Уточни, пожалуйста, – сказала Галка. – Ты сбежал из особо охраняемой зоны, где отбывают пожизненные сроки…

– Мы говорим не «сроки», а «срока»… – задумчиво пропел Борька.

– …законченные злодеи и рецидивисты, – закончила Галка. – Все правильно, мы ничего не напутали?

– Да, – усмехнулся Андрей.

– Сильно, – заключил Игнат. – Но, в общем, на тебя похоже. То есть ты тут, типа, на лимане?

– Точно, прячусь от мусоров, – усмехнулся Андрей. – И собрал я вас здесь не случайно. Может, уйдем с открытого места?

Они сидели под обрывом, сбившись в кучку, опасливо поглядывали на дальний берег, залитый лучами заходящего солнца. Природа погружалась в предзакатную тишину. Только вода, спешащая на север, монотонно журчала, омывая каменный мыс перед излучиной.

– Пожрать не догадались принести? – поинтересовался Андрей.

– Вот только не надо нас обвинять в невнимании к твоей персоне, – смутилась Галка. – Нет, не догадались.

– За всех не говори, – возразил Игнат. – Я взял кое-что. Там, в сумке, – кивнул он. – Потом пожрешь.

– Я тоже колбасу принес, – вспомнил Борька. – Правда, паршивую, из жидкого картона, но люди едят, никто не умер. Слушай, Андрюха, – Борька замялся, – тут у нас городок шумит… Вчера при странных обстоятельствах поймали душегубов-педофилов – они уже месяц Выжинск в страхе держали… Некто Бурмистров с женой, которая на деле оказалась родной сестрицей… Заместитель Дорохова Василия Мироновича по вредителям полей и огородов… ну, в смысле, по аграрному сектору…

– Его, как выяснилось, уволили из администрации еще позавчера, – усмехнулся Игнат, – задним числом.

– Тю?! – изумилась Галка. – А как они узнали, что завтра он окажется маньяком? Во дают, молодцы. А вообще, потрясающая история. Оказывается, наши чиновники не только воруют.