Жизнь за трицератопса (сборник)

– А где она будет спать? – спросила Ванда Казимировна.

Лялька, которая конечно же не понимала русского языка, но была, по выражению профессора, эмпатом, почувствовала, чего от нее хотят, и резво побежала на кухню, оттуда – в переднюю. Она отыскала себе место в самом укромном, непрестижном уголке передней, где никому не могла бы помешать. И хотя новые хозяева предпочли бы более удобное место, лялька настояла на своем: легла в уголке напротив вешалки, свернулась клубочком – будто всю жизнь там провела. Да и прочие свои житейские проблемы лялька решила так же просто – ни одной кошке не догадаться. Сначала она пошла на кухню, остановилась, подняв мордашку, выразительно поглядела на Ванду, и той захотелось поставить там мисочку для животного. Что она и сделала. И налила туда молочка. Лялька вежливо похлебала и тут же пошла в туалет, где на глазах у всех прыгнула на унитаз, показав, что и этот человеческий обычай ей не чужд.

Так началась жизнь ляльки в доме Савичей.

Лялька поднималась первой, но хозяев никогда не будила, а усаживалась в изголовье постели супругов Савич, которых признала за главных хозяев, и ждала, пока они проявят признаки пробуждения. Тогда лялька поднимала лапку и осторожно гладила мягкими подушечками руку Никиты или Ванды – кто раньше проснется.

Охваченный чувством вины, Савич вскакивал с постели и торопился налить молочка в миску лялечке, а потом – уже за завтраком – делился с ней кусочком омлета, яичком или кексом. Лялька и на самом деле была неприхотлива – что ни давали, она с благодарностью принимала.

Поев и справив нужду, лялька шла гулять. Благо дом Савичей индивидуальный, за забором, по двору и палисаднику можно было гулять, не опасаясь проезжего транспорта или злых прохожих.

Лялька так забавно гонялась за насекомыми, что люди смеялись. Однажды она принесла домой мышь-полевку, и Аркаша, который упустил бразды правления в семье, сказал ляльке:

– Это не в образе, старуха.

«Старуха» склонила набок головку. Она старалась понять, чего же неправильного она сделала, чем вызвала упрек хозяина. Но не поняла. Оставила мышку лежать на полу и, опустив хвост, ушла. Она была сыта. А если лялька ловила птичек, то никогда не приносила их хозяевам, и, только увидев в очередной раз перышки на дворе или на подоконнике, Савичи догадывались, что у ляльки снова была удачная охота.

Избрав Ванду Казимировну любимой и главной хозяйкой, она дожидалась ее у дверей, когда та уходила в магазин, и тихо скулила, если хозяйка задерживалась. При виде Ванды лялька принималась забавно кататься по полу – четыре лапки кверху – и мурлыкала, как котенок.

В поведении лялька многое переняла у кошек, но конечно же она не была кошкой: по развитию своему она стояла где-то между кошкой и обезьянкой, но преданность хозяевам и умение очаровать даже самого ярого ненавистника животных были удивительны и вызывали умиление.

Многие приходили посмотреть на зверька, благо он был в диковинку, даже профессор Минц, сам большой ученый, посетил Савичей. Лялька терлась о его ноги, но на колени взбираться не стала, словно почувствовала, насколько Минц предубежден против любых близких контактов как с животными, так и с людьми.

Лялька покрутилась возле гостя – видно, надеялась на какой-нибудь подарок, но не дождалась. Минц присаживался перед ней на корточки, заглядывал в глаза, вздыхал, но был скучен для ляльки, которая даже не пошла провожать его до двери, как обычно провожала гостей. У нее была удивительная память, она знала в лицо и по запаху всех родных и знакомых своего дома, и для каждого у нее были свои ужимки и прыжки, свое мурлыканье или иной приятный звук, так что визитеров в доме Савичей прибавилось.

Так прошло месяца два, и лялька заскучала. Она стала плохо есть, забывала о своей роли украшения дома, как-то раз даже убежала на улицу, и ее пришлось ловить – правда, она сама нашла дорогу домой раньше, чем ее выловили. Когда Минц об этом узнал, он сказал: «Хорошо, что она не начала размножаться. Добро должно быть дозированным».

Как видите, даже такой крупный ученый не смог предугадать будущего.

Однажды вечером, глядя, как томится, бродит из комнаты в комнату, потягивается, нервно зевает, вздыхает лялька, Никита Савич сказал:

– Я понял.

– Что? – спросила Ванда.

– Ей нужен дружок, – пояснил Никита.

При этих словах лялька, которая давно уже научилась понимать человеческую речь, подняла остренькое ушко, удовлетворенно пискнула, а потом бросилась к камину, над которым на полке стояла свадебная фотография Савичей, встала на задние лапки и вытянулась что есть силы, чтобы достать концом мордашки до края фотографии.

Савичи конечно же засмеялись догадливости зверька и начали обсуждать, что же теперь делать. Аркаша вроде бы в Японию не собирался, по почте такое ценное животное не выпишешь, в газетах объявлений не видать… И тут, на счастье, пришло письмо из Японии от фирмы «Мицубиси энималз». Письмо было вежливое, даже дружеское, и в нем говорилось, в частности, следующее:

«Дорогой незнакомый русский друг! Вы приобрели чудесного друга – зверька хонки, выведенного нашей фирмой. Мы не сомневаемся, что зверек вам понравился, стал членом вашего семейства и вы испытываете к нашей фирме законную благодарность. Однако наступает день, когда все живое стремится к любви. Случилось это и с вашим любимцем. Он расстраивает вас, он не столь любезен вашему сердцу, как прежде. Поймите, это не его вина, а его беда. Зная об этой вашей проблеме, мы готовы выслать вам в особой упаковке таблетки для искусственного осеменения вашей хонки, что представляет собой надежное средство нашей фирмы с гарантией положительных результатов. Вы сможете сделать добрый подарок вашим близким или совершить выгодный бизнес. По получении бандероли вы должны будете заплатить небольшую сумму 98 долларов США, а также подписать петицию о возвращении Японии островов Шикотан и Кунашир».

Письмо вызвало радость в семействе Савич, однако проблема Южно-Курильских островов решилась не так быстро. В конце концов подписала это письмо только Ванда Казимировна – во-первых, потому, что более всех любила зверька, а во-вторых, потому, что не знала, где эти острова находятся.

Посылка была получена, зверек с жадностью проглотил таблетки и через два месяца произвел на свет четверых чудесных детенышей.

Надо сказать, что у дома Савичей выстроилась невиданная очередь на получение ляльки. Некоторые родственники радели о своих детях, другие желали скрасить одиночество старости, а дальний родственник Пупыкин хотел создать небольшой питомник и торговать ляльками.

В тот день, когда Савичи вне себя носились по дому (одни – помогая ляльке кормить малышей, другие – доставая ей витамины, третьи – отбиваясь от родственников), профессор Минц призвал к себе соседа Удалова и показал ему газету «Сенсации недели», выходившую в Вологде, где его внимание привлекло сообщение из американского штата Калифорния, власти которого запретили ввоз из Японии животных хонки, известных в Штатах под именем долли, так как они вытесняют из сердца людей всех иных живых тварей, заставляют пренебрегать заботой о собственных детях и, возможно, нарушают экологический баланс в штате.

– Ну, нам это не грозит, – сказал Удалов. – Это как СПИД – пугают, пугают, а эпидемии у нас не получается.

– Ох, не скажи! – вздохнул Минц.

У Родионовых был любимый кот.

Он не полюбил ляльку, которую они выпросили у Савичей. Кот ревновал, шипел и делал вид, будто хочет растерзать японского зверька, но так как уступал ему размером и резвостью, то ограничивался угрозами и попытками сожрать из его мисочки прежде, чем лялька успеет к обеду.

Это было поводом для смеха и шуток в семействе, пока Васька не пропал. Вроде из дома не выходил, был осторожный, кастрированный и умудренный. А вот пропал.

Все расстраивались, и тетя Шура вдруг сказала, что ей не нравится улыбка этой ляльки. Остальные, конечно, накинулись на тетю Шуру с упреками, а лялька – подросток, милый и робкий, – от обиды спряталась под диван и не выходила до ужина.

Обглоданные кости кота нашли под лестницей. Видно, пошел гулять да встретился с какой-то собакой.

Профессор Минц вырезал заметки о ляльках, которые все чаще мелькали в газетах, хотя лялек в нашей стране было меньше, чем в капиталистически развитой Америке или в Швейцарии. И именно профессор Минц вычитал статью в «Нейчур», где с цифрами в руках доказывалось, что, будучи идеальным домашним животным, хонки (они же долли, они же ляльки) не выносят никакой конкуренции со стороны иных животных. И потому генетически запрограммированы на их уничтожение. Фирма «Мицубиси энималз» подала на «Нейчур» в суд, но, пока суд тянулся, в Великом Гусляре пропал карликовый пудель Бим, проживавший в одной квартире с новой лялькой. А надо сказать, что к тому времени в городе развелось десятка три лялек – третье и четвертое поколения образовались без помощи японских пилюль, естественным путем.

Ну пропал пудель – и пропал, но хозяйка увидела, встав на рассвете, что ее любимая лялька что-то копает в палисаднике на клумбе с флоксами. Она заинтересовалась и очень удивилась, что лялька при виде ее умчалась.

В ямке, полузасыпанный, лежал обглоданный собачий скелетик. Так закончил жизнь пудель Бим.

– Этого следовало ожидать, – сказал профессор Минц и написал статью в газету «Гуслярское знамя», в которой объяснил, что японские ученые добились даже лучших результатов, чем те, к которым стремились. Судя по всему, они достигли идеального «эффекта кукушки» – ради сохранения своего места в семействе (в стае) зверек лялька способен на любое преступление, ибо он не воспринимает свой поступок как преступление. Ведь, нападая на гнездо малиновки, кошка не думает, что она убийца.

Статью напечатали под странным заголовком: «Берегите собак», и никто не принял ее всерьез.

Да и как примешь такую статью всерьез, если ты сидишь в кресле, перед тобой журчит телевизор, а на коленях у тебя пригрелось любимое очаровательное существо, чудо, которое позволяет тебе отдохнуть после отвратительного трудового дня и свары в автобусе.

…Это случилось в английском городке Бромли под Лондоном.

Миссис Мэри Вайкаунт беспокоилась о здоровье своего малыша, который перенес сильную простуду. Она проводила у его постельки дни и ночи, отрываясь лишь по крайней необходимости. А надо сказать, по сведениям газеты «Дейли телеграф», Мэри жила одна, муж ее служил на Фолклендских островах.

Домашняя долли меняла шерсть и на два или три дня стала источником аллергии. Понятно, что миссис Вайкаунт не пускала животное в детскую спаленку.

Утром в пятницу Мэри обратила внимание, что долли сердится, отказывается принимать пищу и даже скалится, чего раньше с ней никогда не случалось. А когда, проходя мимо, Мэри рассеянно хотела приласкать животное, долли отпрыгнула в сторону, чем вызвала улыбку хозяйки, которая не придала событию значения.

Покормив малыша, Мэри отправилась на кухню и взяла там мешок с мусором, чтобы отнести его в палисадник к урне. Отсутствовала она не более двух минут, и, когда возвратилась в дом, ее насторожил неясный шум наверху. Движимая материнским инстинктом, Мэри кинулась наверх – и вовремя. Она застала свою любимицу долли, когда та, вспрыгнув на кровать, впилась острыми зубками в горло малышу.

Мэри стала отрывать долли от жертвы, та сопротивлялась, распорола руки до локтей острыми когтями задних лап, но, когда, оторвав ее от малышки, Мэри с отвращением отбросила долли в угол, та вдруг потеряла агрессивность и совсем по-человечески виновато прикрыла лапкой мордашку и залилась неудержимым плачем.

Когда домой приехал вызванный матерью муж, он был в бешенстве.

Он хотел немедленно отдать зверушку в клинику, где бы ее усыпили, но долли как будто поняла, что ей грозит: она легла на спину, подняв кверху лапки, и стонала от горя. Долли лизала пол, пыталась целовать ноги хозяевам, а пришедший ветеринар объяснил поведение зверька ревностью, которая, оказывается, свойственна всем животным, а наиболее ласковым и привязчивым – в наибольшей степени.

Ветеринар согласился увезти с собой несчастную долли, и Мэри, хоть и была согласна с мужем, что нельзя подвергать опасности жизнь ребенка, переживала, наверное, не меньше зверька.

Ветеринар, как стало известно впоследствии из газет, не смог отвезти животное в клинику и, охваченный симпатией к зверьку, решил отвезти долли домой, чтобы усыпить ее там.

Но чем ближе он подъезжал к дому, тем более проникался сочувствием к несчастному зверьку. Ведь долли действовала инстинктивно, она старалась сохранить неразделенную любовь к себе. В конце концов, люди поступают хуже.