Предел погружения

Стаканы звякнули. Сашка поднёс стакан ко рту, глотнул на автомате – в мозгу уже звенело: «нет! не то!» – и глотку запалило, выжгло, из глаз брызнули слёзы. Он задыхался, кашлял, прижимал руки к груди, мутный взгляд шарил по каюте – воды, ради бога, воды!

– Молодёжь, – Артур причмокнул губами. – А ведь предлагали ему шила, сам отказался. Думал, он умнее старших товарищей. Ну кто же пьёт спирт насухую? Эх ты, минога…

Сашка двинул бы ему в морду, если бы руки не тряслись так, если бы перед глазами всё не плыло. Вскочив, он шатнулся, шарахнул кулаком по тумбочке и выскочил в коридор.

Воды! Кто-нибудь, пожалуйста!

– Скорость пятнадцать узлов. Погружаться на глубину восемьдесят метров с дифферентом… – Кочетов закашлялся, поднёс кулак ко рту, – четыре градуса на нос.

– Есть скорость пятнадцать узлов, погружаться на глубину восемьдесят метров с дифферентом четыре градуса на нос, – эхом отозвался рулевой.

В глотке скребло. Кочетов старался дышать глубоко, размеренно и видел по торчащему затылку механика, по его розовой напряжённой шее, что ему хочется обернуться и спросить, всё ли в порядке.

Простыл, наверное, на мостике, когда из базы уходили. Как-то по-дурацки привязалась эта хворь, совершенно не вовремя – ещё и подчинённые замечают, отвлекаются.

Ничего. Стакан шила, а потом ноги растереть – и под одеяло. Сразу как рукой снимет. Где бы только время выкроить для лечения?

– Глубина восемьдесят метров. Отсеки осмотрены – замечаний нет.

Кочетов потянулся к «Каштану»:

– Акустик, что у вас?

– Чисто, тащ командир, целей не обнаружено.

– Хорошо.

Кочетов помолчал, обдумывая вводную. В дивизии, помимо всего прочего, от него ждут энного количества учебных тревог по пожарам, затоплениям, утечке радиации и прочей херне, которая только может случиться на атомной подводной лодке. Не то что бы он считал, что автономка – подходящее время для игр, но лучше уж заняться ими сейчас, пока до противолодочного рубежа ещё далеко и чужих субмарин в квадрате не замечено.

– Ну, Сергей Петрович, – он повернулся к вахтенному, – чем займёмся? Пробоина в корпусе? Пожар в первом отсеке?

– Чего уж сразу в торпедном, – вахтенный крякнул, – можно бы что-нибудь полегче. Ребятам бы хоть немного расслабиться.

– Расслабиться? – Кочетов поднял брови. – На моей лодке?

Он рывком потянулся к «Каштану»:

– Внимание всем – учебно-боевая тревога. Возгорание в первом отсеке.

Вахтенный, обреченно подняв глаза к подволоку, щёлкнул тумблером, включая аварийный сигнал. Три коротких звонка ударили по ушам, заревела сирена.

Кочетов откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

Сейчас можно было бы оставить пост на вахтенного – и в каюту, хоть на полчаса. Если и без растираний, то хоть внутрь принять.

Нет – сначала доиграть учебную тревогу до логического завершения. Обязательно что-то случается именно в тот момент, когда ты дал себе право отдохнуть лишний раз.

И хватит уже кашлять.

Борецкого, вон, списывают на пенсию по здоровью. Щитовидка. Выясняют теперь, где он умудрился лишнюю дозу радиации хватануть.

А тебя ещё на пару автономок хватит, это уж наверняка. А потом… ну что потом? Адмирала тебе вряд ли дадут, тем более после той истории с учениями – у начштаба флота до сих пор небось глаз дёргается при воспоминании.

Разве что в Москве адмирал Вершинин расчувствуется оттого, что ты его племянника целым и невредимым из-под полярных льдов вернул (дай-то Бог!) и решит, что ты как никто достоин командовать дивизией.

Ладно, оно и так неплохо: капитан первого ранга, командир подлодки – лучшей лодки в дивизии, лучшей во флотилии. Да на всём Северном флоте такой, как «Белуга», не найти!

Все учебные стрельбы – как по книжке. Шестнадцать автономок. И все живы, вот что важнее всего.

А спишут тебя на берег – и пойдёшь с чемоданом. И идти-то не к кому, все порастерялись, поразъехались, всех проглотила лодка.

Значит, в школу устраиваться охранником. Или учителем ОБЖ. Ну-ка, дети, сегодня я расскажу вам, как выжить там, где рыбы дохнут. Всё просто, на самом деле: ни одна рыба не в состоянии так сильно хотеть жить, как мы с вами. Ведь за тем я, на самом деле, к вам и пришёл – попытаться научить вас любить жизнь, а если вы будете её любить, вы уж точно сделаете всё, чтобы сохранить её… и чтобы долго и счастливо…

– Тащ командир, учебное возгорание потушено, – захрипел «Каштан». – Время – две минуты тридцать две секунды.

Кочетов мотнул головой, стряхивая дрёму, выпрямился в кресле.

– Сойдёт. Потери?

– Рядовой Ольховский условно отравлен: с запозданием включился в ПДА.

Кочетов поморщился.

– Условно выебите рядового Ольховского. Чтоб в следующий раз включался быстрее, чем вы успеете произнести слово «хуй».

– Так точно, тащ командир!

На том конце помялись и смущённо добавили:

– Старшина второй статьи Ляшко ушиб лоб. Фактически.

– С чем вас, блядь, и поздравляю, – процедил Кочетов. – Сотрясения хоть нет? Доктор его уже осматривал?

Стукнув в дверь и не дожидаясь ответа, Паша шагнул в лазарет.

– Гриш, слушай, а ты за обедом сегодня пробу снимал?

Постоял, осматриваясь: доктора не было. На табурете у стола, зябко сгорбившись, сидел журналист.

– Что-то ты сюда зачастил, – фыркнул Паша. – Не в курсе, где доктор?

Обойдя стол, он плюхнулся прямо в кресло врача – удобное, мягкое, не то что койки. Журналист поднял белесые брови.

– Кто-то из матросов ушибся, – прошелестел тихонько. – Григорий Иванович не стал будить фельдшера, сам пошёл смотреть.

– Добрая душа, – Паша потянул забитым носом. – А ты чего здесь?

– Проверял, нет ли ожога гортани, – так же тихо отозвался журналист. – Обошлось. Мне обещали полоскания выписать.