Когда рассеется туман

– Вообразите, что вы перенеслись в древние времена, – продолжал голос. – Семья расположилась на ночлег на склоне горы. Брат с сестрой втайне обсуждают женитьбу другого брата.

Одинокие хлопки из зала.

– Брат мой, что же сделал Моисей? – звенящим голосом заговорила Эммелин.

– Нашел себе жену, – немного ломаясь, ответил Дэвид.

– Но она не из нас, – глядя прямо в зал, объявила Эммелин.

– Ты права, сестра, – согласился Дэвид. – Она – эфиоплянка.

Эммелин потрясла головой, изображая недовольство и озабоченность.

– Он взял жену не из нашего рода. Что же с ним будет?

Внезапно из-за занавеса донесся ясный, звучный голос, усиленный не иначе как с помощью свернутой из картона трубки:

– Аарон! Мариам!

Эммелин старательно изобразила ужас.

– Это я – ваш Господь, Отец ваш небесный! Подойдите к скинии собрания!

Эммелин и Дэвид послушно выбрались из шатра и вышли на середину сцены. Мерцающие лампы бросали тень на простыню.

Мои глаза уже привыкли к темноте, и по знакомым очертаниям я угадала некоторых зрителей. В первом ряду, среди привилегированных гостей, я различила мешковатый подбородок леди Клементины и украшенную перьями шляпу леди Вайолет. На пару рядов дальше смотрели спектакль майор с женой. Еще ближе ко мне сидел – нога на ногу – мистер Фредерик и, вытянув шею, внимательно следил за тем, что происходит на сцене. Я всмотрелась в его профиль. Что-то не так. В мерцающих лучах рампы его скулы проступили, как у мертвеца, а глаза отсвечивали стеклянным блеском. Глаза. Мистер Фредерик был без очков. Первый раз на моей памяти.

Бог начал произносить приговор, и я снова перевела взгляд на сцену.

– Мариам и Аарон! Как же вы не убоялись упрекать раба моего, Моисея?

– Пощади нас, Господи! – взмолилась Эммелин. – Мы лишь…

– Довольно! Да падет на вас мой гнев!

Раскат грома (удар в барабан). Зрители подпрыгнули. Из-за занавеса выплыло облако дыма, который начал расползаться по сцене.

Леди Вайолет вскрикнула, и Дэвид своим обычным голосом шепнул:

– Успокойся, бабушка, так надо, это часть спектакля.

По залу пронесся нервный смех.

– Да падет на вас мой гнев! – свирепым голосом повторила Ханна, и смех прекратился. – Дщерь! – Эммелин повернулась к облаку дыма. – Ты! Поражена! Проказой!

Эммелин схватилась за лицо руками.

– Нет! – вскрикнула она и, приняв драматическую позу, снова повернулась к зрителям.

Зал ахнул. В конце концов решено было не возиться с маской, а ограничиться смесью клубничного варенья с кремом, дающей невероятно уродливый эффект.

– Вот бесенята! – оскорбленно прошептала миссис Таунсенд. – А мне ведь сказали, что берут варенье, чтоб намазать лепешки!

– Сын мой! – выдержав положенную паузу, провозгласила Ханна. – Хоть ты и совершил тот же самый грех, тебя я помилую.

– Спасибо, отец мой, – ответил Дэвид.

– Поклянись, что больше никогда не будешь злословить о жене своего брата.

– Клянусь, Господи.

– Ступай с миром.

– Но, Господи! – с трудом сдерживая смех, взмолился Дэвид, простирая руки к Эммелин. – Прошу тебя: исцели мою сестру!

Аудитория замерла, ожидая, что же ответит Бог.

– Нет, – последовал ответ. – Ей придется прожить вдали от вас семь дней. Только тогда к ней вернется ее прежнее обличье.

Эммелин рухнула на колени, Дэвид положил руку ей на плечо, и тут на сцене появилась Ханна. Зал дружно охнул. На Ханне красовались безупречный мужской костюм и шляпа, в руке – трость, из кармана свисала цепочка часов, а на носу сидели очки мистера Фредерика. Она прошлась по сцене, жонглируя тростью, как истинный денди, и заговорила голосом, до боли напоминающим голос отца:

– Моя дочь должна понять, что на свете правят два закона: один – для девочек, другой – для мальчиков.

Ханна перевела дух и поправила шляпу.

– А все остальное – прямая дорожка к тому, чтобы стать суфражисткой.

Зрители молчали, разинув рты.

Слуги тоже были потрясены. Я заметила, как побелел мистер Гамильтон. Но даже растерявшийся, он честно служил подпоркой для миссис Таунсенд, которая, так и не оправившись до конца от надругательства над вареньем, от нового потрясения вообще завалилась набок.

Я отыскала глазами мистера Фредерика. Он по-прежнему сидел на своем месте, прямой как палка. Потом у него начали подергиваться плечи, и я испугалась, что с ним сейчас случится один из тех приступов ярости, о которых рассказывала Нэнси. Дети на сцене застыли, как куклы в кукольном домике, они молча смотрели на зрителей, а зрители – на них.

Ханна являла собой образец хладнокровия и совершеннейшей невинности. На секунду мы встретились глазами, и мне показалось, что на ее лице мелькнула улыбка. Я не смогла удержаться и, робея, улыбнулась было в ответ, но зоркая Нэнси тут же ущипнула меня за руку.

Сияющая Ханна взяла за руки Дэвида и Эммелин, все трое подошли к краю сцены и поклонились. Сладкая капля сорвалась с носа Эммелин и с шипением приземлилась на ближайший прожектор.

– Именно так и бывает, – раздался пронзительный голос леди Клементины. – Я знала человека, у которого друг заразился проказой в Индии. Его нос свалился прямо в таз для умывания, когда тот брился.

И тут мистер Фредерик не выдержал. Его глаза встретились с глазами Ханны, и он расхохотался. Я никогда не слышала такого смеха – открытого, заразительного. Один за другим к нему присоединились остальные зрители. Все, кроме леди Вайолет.

Я и сама смеялась, пока Нэнси не прошипела мне на ухо:

– Ну хватит, мисс. Пойдем, поможешь мне накрыть к ужину.

Пришлось пропустить конец представления. Впрочем, я уже увидела все, что хотела. Когда мы покинули зал и двинулись по коридору, послышались затихающие аплодисменты, концерт пошел своим чередом. А меня все переполняло какое-то странное воодушевление.

К тому времени как мы взбили в гостиной диванные подушки и расставили подносы с кофе и яствами миссис Таунсенд, представление наконец-то закончилось, и гости спустились к ужину, пара за парой, согласно положению в обществе. Первыми шли леди Вайолет с майором Джонатаном, затем лорд Эшбери с леди Клементиной, за ними мистер Фредерик с Джемаймой и Фэнни. Хартфорды-младшие, по-видимому, остались наверху.