Сумеречный сказ

– Прости меня, родненькая, прости меня, ненаглядная, – шептал он, челом об землю ударяясь. – Не уберег я тебя, ясная, не спас от погибели жуткой. Нет мне прощенья, услада моя. Нет мне покоя на свете этом и том, покуда ты в воде этой томишься! Забери и меня, слышишь? Без тебя нет мне бытия.

В горе своем не заметил Игорь, как вода заходила кругами, как выплыла Ярослава и щекой холодной прильнула к любимому. Замер молодец и уставился на деву ни живую, ни мертвую. Поверить не мог счастью своему: то ли морок, то ли взаправду – сомнения в клочья душу разрывали.

– Здравствуй, месяц мой ясный, – прошептала Ярослава, выбираясь на берег и рядом с Игорем становясь. – Не горюй, свет очей моих, не рыдай. Я подле тебя.

Застыла Ярослава и встретилась с ним взглядом: мутными ее голубые очи теперь стали. Лицо ее серым сделалось, синие линии ланиты и выю испещрили, в волосах ракушки мелкие застряли. Цветы из венка неопрятно торчали, грязная, тиной покрытая рубаха стан худой едва скрывала, а с края ее водица капала, под ноги босые лужицей стекая.

– Что же сделали они с тобой? – прижался Игорь к телу хрупкому. – Не защитил я тебя, невесту милую, не спас от иродов.

– Нет в том вины твоей, сокол мой ясный, – подняла она его на ноги и, хладной рукой поглаживая, прошептала: – Не знал ты коварных мыслей соседей наших, не мог предвидеть, как поступят со мной завистники подлые. Отпусти и живи дальше, суженый мой.

– Как же так, Ярослава? – крепко сжал он ее плечи и в очи белесые заглянул. – Не смогу я жить подле тех, кто извел тебя, кто погубил нареченную мою.

Мягко вырвалась дева из объятий да прислонилась к иве, что ветвями тонкими гладь тревожила. Молчала Ярослава и на небо вечернее взирала, шум леса слушала и мысли плохие от себя отгоняла, но смириться со смертью и участью своею горькой никак не могла. Не желала под водой обитать и очередной женой чудища зваться. Обида под сердцем клокотала, но сама она поделать ничего не могла, а посему молвила:

– Ежели любишь меня, как и раньше, если же жизни нет тебе средь предателей мерзких, если сердце покоя не знает рядом с обманщиками подлыми, то поклянись душой и телом, что верен будешь мне до конца.

Долго думать не стал молодец и сразу ниц пал пред Ярославой.

– Что скажешь, то и сделаю, лебедушка моя. Не видать мне радости и счастья, покуда не будешь ты отмщена.

Голос его ненавистью полнился, а во взгляде читался гнев.

– Тогда слушай и запоминай, – опустилась дева рядом с ним и завела пугающие речи: – Не была я ведьмой никогда, не знала слов ворожбы, не проводила обрядов злых, не насылала порчу ни на кого. Только одинокая была, а потому лакомая для гнилых сердец. Михайло ко мне со словами гнусными приходил через день, ложе разделить приглашал. Да только всякий раз я его прогоняла, всем сердцем тебя любя. Но Михайло отказов не принимал. Решил он наконец меня извести да земельку мою к рукам прибрать, коль сама ему в руки не далась. Да только непрост наш глава и жена ему под стать досталась. Злые они люди, Игорь, страшно злые. Поверишь ли мне, что тайны все познала, когда на дно отошла?

– Поверю, голубка моя, поверю каждому слову твоему. – Крепко Игорь ее руки хладные сжал.

Вздохнула тяжко Ярослава, на озеро взглянула и поведала правду о старосте деревни:

– Помнишь наверняка сказку страшную про обряд древний о невесте для хозяина вод здешних?

– Конечно, – кивнул Игорь. Часто в детстве ему матушка эту быль рассказывала, запрещая к глубокому озеру приближаться.

– Правда все то, о чем бабки шепчутся, – грустно молвила Ярослава, на гладь смотря. – Долго ли, коротко ли, но от отца к сыну в семье Михайлы ларец один передается. Жизнь он оберегает, сундуки богатством наполняет, дела разрешает. Лежат на дне ларчика цветочки малые бадьяна дикого и кусочек палицы старой. Цветы уж иссохли, но силу былую по-прежнему хранят. Над водяным власть имеют, ведь с его головы тот бадьян сорван. Палицы кусочек пропитан кровью водного хозяина, потому-то и исполняет водяной все желания. Доколе стерегут в семье Михайлы дары эти – не знаю, не рассказал мне хозяин сих вод.

– Откуда же он взялся такой? Неужто всю жизнь тут обитает?

Ярослава пояснять принялась:

– Когда не было здесь еще селения, обосновался здесь водяной. А как повадился люд избы строить, так удумал хозяин злой пакости чинить. Точно человек, бродил по деревне да ужасы воротил: мужиков честных в озере топил, баб и девок по ночам навещал. Боялись его шибко и пощады просили – тогда-то и придумал водяной обряд кровавый. Так долго продолжалось, покуда…

– Покуда счастью старосты угрожать не стали, – перебил ее Игорь, сказку вспоминая.

– Верно, – кивнула Ярослава. – То предок Михайлы был. Избил он палицей царя вод и загнал его в озеро, вырвав с головы бадьян – считай, что власть над существом получил, коль кусочек плоти схватил. С тех пор и лишился воли водяной, ведь пуще любого сокровища ларчик берегут в семье Михайлы и потерять страшатся. Много зим уж прошло, но не забыл ни сын от отца сказку правдивую, ни водяной позора своего. Злится он, Игорь, пуще прежнего желает отмщения да избавления от власти окаянных.

Диву дался Игорь от рассказа сего: не подумал бы никогда, что сказка всегда правду лишь молвила. Одначе в истине слов любимой сомневаться не думал, токмо спросил:

– Кто ж рассказал тебе это все, соколица?

Печально на него Ярослава взглянула.

– Сам водяной и поведал. Частенько он вздыхать любит о судьбинушке своей горькой, а русалки, жены его, токмо и поддакивают ему, – отстранилась Ярослава и на камень опустилась, себя за плечи обнимая.

Сердце ее тоской наливалось, как вспоминала, что возвратиться на дно придется, а там только тьма, рыбы да чудо-терем, в коем существовать приходится.

– Отчего ж он не забыл про позор свой давний?

Игорь рядом с Ярославой присел, ласково прядь волос за ухо убирая – не пугал его облик ее дивный.

– Всякий от подчинения избавления желает, – с тоской дева взглянула на любимого. – Послушай: водяной обещал меня к тебе навсегда отпустить, ежели ларец тот принесешь. Знал он, что ты сюда явишься, а я каждый день токмо здесь и слоняюсь – не хочу вниз возвращаться. Коли не справишься, так не видать нам совместного счастья. Лика твоего светлого не увижу боле, женой водяного стану да рыб с лихвой нарожу. Решайся, милый, решайся. Три дня на раздумья дано, а после прощай, месяц мой ясный. – Наскоро Ярослава уста любимые поцеловала и прыгнула в воды холодные.

Мучился думами тяжкими Игорь два дня и две ночи. Матушка от него не отходила: заметила, что с сыном неладное творится. Горевала, места себе не находила, да не стерпела и хотела на себя уж руки наложить, да только Игорь успел выбить из ладоней старческих нож.

– Что сделали, то сделали, – словно прорычал он, хмуро глядя. – Вы, матушка, с самого начала против Ярославы были. Теперь счастливы, верно?

– Игорь! Что же ты такое молвишь! – пуще прежнего разрыдалась Лада.

– Полно. Винить я вас не стану – лучшего, видимо, желали. Но об одном только прошу: сегодня ночью тихо в избе сидите и не выходите, что бы ни случилось. Впрочем, вы уж и так этому научились.

Затряслась женщина, слезы ручьями потекли, к сыну потянулась, но тот уж вышел прочь. Поняла в один миг Лада, что задумал Игорь худое для каждого в деревне, кто стоял мирно, не думая перечить обряду кровавому. Выбежала она в сени и принялась сына отговаривать:

– Дитятко мое ласковое, – припала Лада к сердцу его, – любовь твоя страшна и коварна, она ведь не сказка моя, а очень опасна. Нет больше Ярославы твоей. Пойми это, смирись и дальше живи, полной грудью дыши. Не вернется к тебе утопленница.

– Коли не дали мне счастливым быть при жизни, так в Навь с ней милой спокойно уйду. А вы ступайте, нечего сейчас мне голову дурить, – отрезал Игорь и более речи слушать не стал.

Как только месяц молодой на небе показался, так отозвал все чувства Игорь, и местью единой наполнилось его сердце. Зажег он факел и, не раздумывая, бросил его в стог сена подле избы одной, а затем и рядом со второй, и с третьей. Вспыхнул огонь сильный, принялось пламя от дома к дому гулять, людей на улицу выгонять, а там их коса встречала. Свирепым палачом молодец сделался: не трогал его плач женщин, не испугался мужиков грубых. Никто его остановить не смел, хоть и пытались – будто маревом злым был Игорь окружен. Не ведая усталости, шел он прямо к терему богатому, где засел Михайло с женушкой своею. Чуял подлый староста, что конец его близится и не удастся сбежать от судьбы.

К крыльцу высокому огонь подобрался, когда зашел внутрь терема Игорь, не слыша криков позади – все жители округи уж полегли. Не спаслись слуги от лезвия хладного, пока хозяева жались в горнице своей. Не сдержала молодца и дверь тяжелая: вышиб ее одним лишь ударом, точно наделил Игоря месяц силой богатырской. Скулила жена старосты, жалась к мужу, а тот, как заметил взбешенного молодца, так схватил ларец и выскочил прочь. Однако ж недолго бегал Михайло, за ним след из страха вился да манил за собою Игоря. Принялся молить мужик о пощаде, богатств сулил горы, обещал сыночком дорогим называть, но не слушал его молодец. Крепче сжал рукоять косы и разрезал одним махом гниду пополам.

Забрал Игорь ларец и поспешил сквозь завесу дыма и гари к озеру, чтобы обещанное получить. Взглянул он украдкой на избу родную, единственную огнем нетронутую, и вздохнул тяжко: за содеянное дорога в Навь точно была ему предназначена.

Хохотом на берегу его водяной встречал, хлопками громкими к себе подзывал, глазами рыбьими лукаво глядел. В пролесок дым не проникал, словно чары преградой стояли. Сурово Игорь на хозяина озера взглянул и молвил, кровь с лица оттирая:

– Я исполнил твою волю. Отдай же мне Ярославу, – протянул он ларец заветный и выжидать стал.

Загорелись глаза мутные, схватил водяной ларец и мигом бадьян в лапах с жабрами в порошок растер, кусочек палицы же на дно озера отправился – там его слуги мигом спрячут.

– Исполнил, исполнил, – мерзким голосом прохрипел водяной. – Ларец возвратил, ныне спокойно спать могу – ни у кого власти нет надо мной. Да только непрост ты, юнец, непрост. Понравилось ли тебе жизни губить, а? Пепелище разжигать? В слезах и крови утопать? – недобро подмигнул хозяин вод, взгляда коварного не спуская с молодца.

Молчал Игорь, только смотрел на русалок пригожих, которые шустро к берегу пожаловали – удальцом полюбоваться. На радость его, не было среди них Ярославы – ее внизу, на дне озера, оставили. Жались русалки к обрюзгшему пузу мужа, ластились к старому телу, не замечали ни гнили, ни тины. Игорь с отвращением глядел, но сдерживался – от воли чужой зависел.

– Так исполнишь иль нет? – процедил молодец наконец, взгляд грозный не скрывая. Не для того сердце слезами обливалось, чтобы насмехались над ним. Не потому мать его плакала и проклинала себя за страшный проступок. Не ради беседы лживой вся деревня в огне сгинула.

Покрутил водяной ус свой сомовый и улыбнулся, обнажая черные зубы.

– Исполню.

Хлопнул он в ладоши, и вышла из вод Ярослава. Закружил ее Игорь в объятиях, больше никогда отпускать не желая.