Сумеречный сказ

Серая вновь взглянула на друга снизу вверх, оценивая, как поникли его плечи, а кулаки белели от напряжения. От него так веяло злобой на самого себя и на весь свет, что казалось округа может запылать в любой момент.

– Мы не знаем, что готовит нам судьба, Кир. Мы просто идем по уготованному нам пути, а Морана смотрит и следит, чтобы все прошло, как надо. И если ее нити сплелись в такой узел, значит, распутывать будем все вместе.

Змей нервно усмехнулся пропитанный горечью. Слишком много всего свалилось на него, а устоять и не сломаться – сложно.

– Поможешь скрыть завалы? – подал он голос после затянувшегося и тягостного молчания. Рогнеда кивнула, и на секунду Горынычу показалось, что в уголках зеленых глаз блеснули слезы. – Ты что, плачешь? Неужели тебе жаль бедную рептилию? Ай, больно! – вскрикнул Кирилл, потирая плечо от сильного щипка. – За что?

– За то, что пытаешься нарваться на комплименты, ящерка, – хмыкнула Рогнеда. – Знаешь же, что от меня их никогда не дождешься, как ни старайся.

Кирилл широко улыбнулся.

– Неправда, несколько минут назад ты распылялась, какой я хороший, красивый и просто замечательный.

– Скромность – не про тебя, – отмахнулась Рогнеда, забираясь на гору кирпичей. Щеки так некстати вновь запылали. «Соберись, не о том думаешь», – отчитывала себя Серая, разбирая завал.

Поглядывая на оборотня, Кирилл осторожно спросил:

– Расскажешь, что у тебя стряслось в Яви?

В ответ раздался тягостный вздох волчицы, которая пустилась в описания своих злоключений. Змей внимательно слушал и задавал уточняющие вопросы, желая убедиться, что Серая не оставила в лесу никаких улик. Мавки обещали проверить все еще раз, чтобы не было подозрений и порицаний от Сосновца.

– Даже если ты что-то и натворила, то это меркнет с масштабами проблем, которые учинил я, – попытался успокоить Кирилл, за что в него тут же полетела книга, рассыпаясь обгорелыми листьями в воздухе.

Спустя пару часов колдовства, которое было дано в той или иной степени каждому обитателю Нави, на месте развалин появился высокий холм. Временная иллюзия скрыла груду мусора – они разберутся с ней позже, сейчас важнее всего было иное.

– На неделю хватит, – заключила Рогнеда, придирчиво осматривая плоды кропотливой работы. – Нам выдвигаться надо. Или ты еще хочешь побыть тут? – робко предложила Серая.

Она вдруг осознала, что более чем восемьсот лет тому назад Кирилл проходил через подобное. Также была разрушена земля, а он стоял, виновный и понурый, перед той, кого любил. Или думал, что любил: Елена Прекрасная никогда не отвечала на его чувства взаимностью. Рогнеда никогда не обсуждала чувства друга к Елене Прекрасной и к Маринке и не думала сейчас упоминать Зою. Захочет – сам расскажет, а давить она не станет – незачем ворошить старые раны, если они все еще болят.

– Полно жалеть меня, Рогнеда, – резко проговорил Кирилл, заставляя ее мигом стушеваться. «Укуси меня аспид, еще один чтец мыслей», – бурчала сама себе Рогнеда, стараясь не смотреть на друга.

Еще раз взглянув на остатки особняка, Кирилл постарался мыслить спокойнее, ведь исправить ничего не выйдет. Серая права: им действительно стоило поторопиться и явиться с повинной к старшим покровителям Нави. К самой Хозяйке Зимы они попасть не могли, а Кощей не особо жаловал Горыныча, о чем напоминал при каждой встрече. Оставалась одна надежда – мудрая и справедливая Баба-Яга, которая сможет дать совет и при необходимости защитит.

– Чем раньше явимся на поклон, тем быстрее справимся, так что идем, – бросил Кирилл, переходя Калинов мост, и направился вдоль берега.

– Нам придется пройти через пруд, – робко заметила Рогнеда. – На неделе в Нави шли страшные ливни, болот стало больше – не пройдем.

Кирилл мрачно взглянул на извилистую дорогу, засыпанную пеплом и уводящую к Зеркальному пруду – обители водяного и его жены. Между ними и Змеем существовала давняя неприязнь, поэтому каждая встреча норовила кончиться схваткой.

– Значит, идем, – процедил Кирилл, помогая Рогнеде сойти с моста. Надеяться на лучшее явно не придется.

Русалка

«Вас, дети несчастные, участью простой одаряю: воды земные и темные беречь вовек завещаю».

    Из речи при появлении Игоря и Ярославы в Нави

Много веков тому назад, Явь

– Да что же тебе сдалась эта окаянная, а?! Неужто не понимаешь, что глупая она и дети от нее такими же будут? Не на прогулку же девку зовешь, а в дом свой родной ведешь! – бранилась Лада.

– Полно, матушка, полно. Отчего же вам Ярослава не мила? Умна, красива и хозяйственна. Чем же она плоха? – Игорь старался не обращать внимания на непрекращающееся ворчание матери.

– Был бы батюшка твой жив, он бы все объяснил да показал. Совсем околдовала тебя девка эта. Ведьма она. – Лада обессиленно уселась на скамью, прижимая руки к груди.

Нескончаемые споры сильно терзали материнское сердце, но принять выбор единственного сыночка она никак не могла – не нравилась ей молва, что Ярославу окружала. Шептались бабки да мужики по углам потаенным, и ни один еще словцом добрым о девке не отозвался.

– Напрасно вы наговариваете, матушка. Не видал я ни разу ничего дурного в ее избе, не слыхал от Ярославы слов страшных. Не примечал я ни ворожбы, ни отваров гадких – стало быть, и не колдунья она.

Сильно печалили Игоря лихие разговоры о милой его сердцу, но поделать ничего не мог. При нем люд рта не разевал, но стоило только влюбленным разойтись, как тут же взгляды кусачие на Ярославу устремлялись. Уверял ее Игорь, что изменится все, как только они свадебку сыграют в следующем месяце.

– Злословят на нее завистники все, а вы верите им, матушка, – сетовал Игорь. – А зря. Люблю я ее и жениться хочу, а без вашего слова родительского не бывать мне счастливым. Не хочется мне против воли вашей идти. Поэтому прошу: обдумайте все, покуда меня не будет, – поклонился молодец до земли, поцеловал мать и вышел из избы прочь.

В град он собрался за гостинцами для любимой да на ярмарке пышной продать хотел дары земельки своей. Тоска и грусть сердце Игоря сжимали, когда он мимо избушки Ярославы проходил и лишь кивнул украдкой, с ненаглядной прощаясь. Не мог молодец ее с собою взять, а потому молился небесам о ее защите.

Вся деревня завидовала Ярославе – сиротинушка, а не голодала. В хорошей, крепкой избе на окраине жила и радовалась солнышку ясному. По хозяйству хлопотала, урожай по осени собирала, весной же сама все сажала, родителей молитвой ласковой часто вспоминала. Скотинка всегда ухожена и сыта была, в комнатках просторных мышей не видала. Стерегли ее собаки да кошки – гостей незваных на порог не пускали. Рукодельницей еще Ярослава слыла: сложные узоры всегда покрывали ее рубахи и сарафаны, а платки как расшивала – загляденье.

Зависть брала людские сердца: негоже, чтоб девка так все могла да еще никому не должна – значит, ведьма она. Точно отраву украдкой варила, словами лихими соседей заклинала, посему-то те худо и жили. Курицы однажды в округе пропали, так не на лисицу подумали, а на Ярославу. Токмо ей и нужно было скотинку изводить да чары злые на деревеньку насылать. А когда на прошлой седмице дитятко от хвори в муках умерло, так снова на Ярославу указали. Ведь именно с ней мать ребенка накануне толковала, на судьбинушку жаловалась. Качали бабы головой, точили вилы мужики и глядели хмуро, расправу ведьме предрекая.

С подачи Михайлы, главы поселения, спросили обиженные у Лады, когда сынок ее домой воротится. Как прознали, что через седмицу, так скоро решили темное дело провернуть: утопить девицу. Да не просто с камнем на шее ко дну пустить, а в жертву водяному преподнести – так она уж точно к ним никогда не вернется.

Давно уж забыт был старый обряд, лишь сказки дитяткам молвили бабки по вечерам. В деревеньке той обычай страшный жил: в озере местном водяной водился и раз в год невестушку себе просил. Взамен сулил он жителям богатства, урожай и благодать. Со слезами на глазах девиц водам холодным отдавали, шибко гнева водяного боялись. Да токмо когда решили невесту сынка старосты извести, так поднял молодец бунт и положил конец обряду страшному. С той поры много лет уж минуло – никто более к озеру не ходил, капризы водяного не выполнял.

Однако ж, как про ведьму резко все жители загоготали, так тут же решили жертвоприношение устроить. О том жена Михайлы похлопотала. Каждой соседке ужасов наплела про Ярославу: и дурная она, и женихов изводит, и отраву варит, и скот убивает. Охали, ахали, плакали – решили, наконец: надобно, так надобно. А заодно и для себя пользу получат: и от ведьмы избавятся, и благодать обретут, ведь обязан был водяной обещание свое исполнять.

Когда ж расспросы про возвращение Игоря пошли, так поняла все Лада и заперлась вечером безлунным в избушке своей. Молиться она принялась: боязно стало за девку да за сынка, но против озлобленного люда женщина не пошла.

Меж тем с вилами и топорами к дому Ярославы орава подоспела, всех псов да кошек огнем отогнала. Мужики силой девицу за косы вывели, чрез всю деревню и по лесу в одной рубахе проволокли. По рукам и ногам связали, косы густые распустили, на макушку венок из ярких цветов и лент нацепили – приодели для свадьбы с водяным. На тонкую шею камень тяжелый привязали и, проведя по тропинке крапивной, под песни могильные в лодку уложили. Слезы из очей Ярославы катились, к небесам она обращалась и о защите для Игоря просила. Ничто девицу более не тревожило, кроме благополучия любимого – ее ведь судьба гнилыми людьми уж определена.

В лодку, что в ромашках и васильках утопала, запрыгнул Михайло и на средину озера отправился. Цветы украшением служили, благоуханьем голову дурили. Рука старосты ладонь девицы крепко сжимала, но не глядела на него Ярослава, песням грустным внимала. Усмехнулся тогда Михайло покорности ее и, прижавшись, молвил на ушко:

– Коль послушалась бы меня, так сейчас бы не здесь лежала, а в избе бы хлопотала и меня ночами темными встречала.

Девица пришла в ярость, распахнула она глаза и плюнула ему в лицо. Речи слушать противно стало: уж сколько Михайло вокруг нее ходил, заботой елейной окружал да предложения постыдные делал. Одначе не слушала его никогда Ярослава и всегда прочь гнала, не желая его подле себя видеть. Оттого и настигла ее слава дурная: Михайло жизни мирной не дал, со свету изжил бедняжку.

– Гордая, да? – Михайло смахнул плевок и гадко улыбнулся. – Знай же, что ныне все твои земли моими станут, все себе заберу, а животных твоих первыми под нож отдам. Ты же не увидишь счастья, не познаешь жизни мирной. Будешь на дне обитать и жабрами обрастать, – и, обернувшись к люду, загорланил: – Водяному невеста новая будет служить, женою ласковой станет да икорку метать устанет, – и под хор голосов опрокинул Ярославу в воду.

Мерно лодка Михайлы плыла, оставляя позади россыпь цветов да круги, в стороны расходящиеся. Совесть его души не касалась, страх в сердце не обитал – он с непослушной разобрался, власть свою в очередной раз показал.

Наутро горевать люди не думали: ведьму убили, а значит, покой заслужили. Одна лишь Лада слезами умывалась да возвращения сына боялась. Корила она себя, плакала все дни и ночи напролет, даже к озеру сходила однажды: пала на колени, берег целовала и прощения просила. Однако молчала земля – расправой страшила.

Игорь воротился чуть позже обещанного срока: в пути задержался, бумаг кипу подписывал, да ярмарка долго продолжалась. По прибытии домой хотел молодец сразу с милой лебедушкой своей свидеться. Неспокойно было, душа его точно беду чуяла. В пути еще сердце тревожно кольнуло, но быстрее добраться никак не мог.

Покуда сын котомки разбирал да наскоро кашу вкушал, маялась Лада, страх грудь обжигал, и сдалась она наконец. Рассказала на одном дыхании, что с Ярославой приключилось. Как громом пораженный, Игорь замер и долго верить словам матери не хотел. Все отрицал, не желал правде внимать, но заплаканные очи Лады токмо лишь в истине слов убеждали.

– Виновата я, глупая, – шептала старуха, к ладони сына лбом прижимаясь. – Не уберегла, не смогла – струсила я… – и зашлась рыданиями горькими.

Вскочил Игорь, на мать лишь на миг взглянул и бросился к озеру. Ведь знал он, прочувствовал беду, все сплетни да наговоры злой рок предвещали, да только не поверил молодец сердцу своему и с любимой не остался. Припал Игорь к берегу, камышами поросшему, и зарыдал горючими слезами.