Восточный экспресс

– То есть как? – удивилась Дарья. – Уныние наводит, что ли?

– Ну, – кивнула Елизавета. – Она, видишь ли, дама очень благочестивая… нет, не такая зануда, как Пан, – Лизи улыбнулась, – и, слава Богу, не пичкает нас духовными наставлениями, но она страх как любит всякие истории про подвижников. Представляешь, при каждой возможности ездит по монастырям, святым местам, отовсюду привозит иконки, книжки, сувениры всякие… Ну, она это называет «святостями», но как по мне, это те же сувениры, только церковные. У нее не квартира, а целый склад всяких таких штук, хоть музей устраивай! И вот, она как придет к нам, так начинает рассказывать, где в последний раз была, что видела… Не, иногда это даже интересно, но вот если она начнет про современных подвижников вещать, то это беда! Причем она это без задней мысли, у нее восторг и всё такое, чайку попьет, расскажет про подвиги очередного отца Панкратия или там матери Елпидии, у которых она «сподобилась взять благословение», и уйдет. А Пан мой потом ходит в печали и ноет: мол, он прожигает жизнь в душепагубных занятиях, христианин из него никакой, и так далее, и тому подобное. Уж, право, отец Григорий из нашего храма и то куда лучше в этом смысле, чем свекровь: он мастак про духовную жизнь вещать, но ссылается всё больше на святых отцов, а святые отцы что – они ж когда-то раньше жили, чаще всего давно, притом они святые, возведены на пьедестал… ну, понятно. Но вот эти Панкратии и Елпидии…

– Они живут сейчас, и Пан сокрушается, что его современники живут вот так, а он нет, – догадалась Дарья.

– Точно! Не, я его, в общем, быстро в чувство привожу, – с некоторым самодовольством сказала Лизи, – но иногда всё это страшно бесит! Почему вообще человеку надо доказывать, что он не должен жить так, как отец Панкратий, просто оттого, что он и не отец, и не Панкратий?! Ведь это же очевидно! Что за стремление загонять себя в чужую программу? Не понимаю!

– «Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей!» – пробормотала Дарья по-русски.

– Что-что?

Дарья перевела и пояснила:

– Это песня такая есть у одного московского барда, «Чужая колея» называется. Там человек сознаёт, что сам виноват в своих бедах, сам заехал «в чужую колею». Хотя вроде в колее уютно, «условия нормальные», многие по ней едут, и чего бы не ехать – «доеду туда, куда все». Но в конце концов он понимает, что так нельзя, выбиратся из этой колеи на собственную дорогу и других призывает к тому же. Ну, это, конечно, в советских реалиях еще писалось, когда в Московии все ходили строем в одну сторону, но это для жизни в любой системе подходит, наверное. В христианстве такого тоже много, к сожалению. Здесь-то, в Византии, еще не так, в России это куда заметнее, я когда в монастыре жила, так много чего повидала… Обычно считается: чтобы спастись, надо жить по определенным стандартам, непременно соблюдать кучу правил, иначе впадешь в заблуждение или вообще погибнешь… Знаешь, может, всё еще не было бы так плохо, если бы сами эти подвижники не говорили, что если ты не будешь жить так и так, то не спасешься. Но они ведь всё время это повторяют…

– То есть абсолютизируют свой опыт? Если я достиг совершенства таким способом, то уже никаким другим его не достичь?

– Вроде того. Хотя это и странно.

– Да уж! – фыркнула Лизи. – Особенно на фоне так прославляемой добродетели смирения! Но и от нее есть своя польза: я всегда призываю Пана смириться и успокоиться мыслью, что он просто не может дотянуть до уровня отца такого-то, и потому лучше ему держаться своего уровня. «Держи, что имеешь», и так далее. – Она засмеялась. – Он вообще-то уже ничего, не так зациклен на всех этих правилах, как раньше, но иногда у него случаются э-э… припадки благочестия.

– И в чем они выражаются? – с улыбкой поинтересовалась Дарья, отметив, что Лизи, несмотря на всю свою светскость, кажется, неплохо знакома с Новым Заветом.

– Ну, он пытается меня убедить каждое воскресенье причащаться, например. Или, – Лизи усмехнулась, – периодически всё еще пеняет, что я не хочу воздерживаться в посты, кроме Великого, и еще там во всякие кануны праздников… Ты понимаешь, о чем я, да? Ну, конечно, мы не занимаемся любовью накануне причастия, но насчет остального я ему сразу сказала, что не собираюсь так «поститься» чуть не круглый год. Я же сразу посчитала – это больше двух третей года, обалдеть вообще!

Дарья едва не поперхнулась чаем: она не ожидала такого поворота темы, и тем более для нее стала открытием позиция Панайотиса.

– И что, – проговорила она, – он… согласился не воздерживаться?

– Еще как согласился! – Елизавета рассмеялась. – Ну, я, конечно, выступила с его же оружием, процитировала апостола, что «муж не владеет своим телом, но жена», да еще припугнула… нежелательными последствиями в случае, если он заупрямится и будет держать меня на голодном пайке. И он сразу сделался милым и сговорчивым! Ну, а потом ему и самому понравилось. – Лизи подмигнула Дарье.

– Находчивая ты! – сказала та с невольным вздохом. Лизи внимательно взглянула на нее и спросила удивленно:

– А разве вы с Василем соблюдаете… все эти дни?

– Ага, – призналась Дарья. – Мы это и не обсуждали даже… Ну, это, в общем, не так уж и сложно, – добавила она, к собственной досаде ощущая, что в ее голосе не хватает уверенности.

– Хмм, – протянула Лизи недоверчиво и, не удержавшись, спросила: – И что, Василь никогда не пытается приласкаться в неположенное время?!

Дарья качнула головой. Ей было трудно да и не хотелось обсуждать эту тему. Не потому, что она сочла вопрос Лизи бестактным: может, она бы и поговорила об этом… если б сама была так же уверена в собственной правоте, как Елизавета – в своей. Но такой уверенности Дарья не ощущала. Напротив, сейчас она почувствовала себя уязвленной: Лизи так легко смогла заставить мужа делать то, что ей нравится, тогда как Дарья…

– Извини, я разлюбопытствовалась, – сказала Елизавета. – Я просто думала, что если уж мой такой благочестивый Пан… Ладно, сменим тему.

– Да ничего! – Дарья улыбнулась как можно беспечнее.

Они заговорили о другом, но Дарья никак не могла отделаться от неприятного ощущения, что кто-то обвел ее вокруг пальца. «Неужели я завидую Лизи? – подумала она, когда они снова усаживались на свои места на трибуне ипподрома. – И значит ли это, что мне не хватает… любовных удовольствий? Или все-таки чего-то другого? Но как это понять? И как мне вообще выбраться… на свою колею?»

Ипподром окончился, принеся Василию победу и долгожданный приз – четверку великолепных коней из императорских конюшен. Муж был вне себя от восторга, и Дарья радовалась с ним и за него, ходила вместе с детьми смотреть на лошадей и искренне восхищалась вороными красавцами… Но тоска продолжала ворочаться на дне души, и Дарья чувствовала, что независимо от того, удастся или нет ей в ближайшее время понять, какие «демоны» ее терзают, к прежней жизни возврата уже не будет.

Алхимия вкуса

Январь подошел к концу, а Дарья по-прежнему работала в лаборатории. Зачем? Она сама толком не понимала, чего ждет, но все-таки не увольнялась, а детей после нового года отдала в детский сад. Няня огорчилась, когда Дарья сообщила, что больше не нуждается в ее услугах.

– Мне пришлись по душе ваши дети, – сказала Миранда. – Жаль, что мы так быстро расстаемся… Что ж, если вам когда-нибудь понадобятся услуги няни, имейте меня в виду.

– Обязательно! – уверила ее Дарья: девушка понравилась и ей, и детям.

Впрочем, Макс и Дора вскоре забыли о няне. В садике на них обрушилась масса новых впечатлений, завелись новые друзья… и даже первые враги, с которыми Максим порой лез в драку. Феодора быстро стала в группе звездой по рисованию, и воспитательница посоветовала Дарье в будущем отдать дочь в художественную школу. Словом, за детей можно было только порадоваться. Василий целыми днями объезжал выигранную четверку лошадей и готовился к скачкам, проводившимся ежегодно 25 февраля по случаю дня рождения августы. В общем, все были довольны, а Дарья делала довольный вид.

Правда, случилось то, чего она опасалась: Макс начал клянчить наладонник с играми – другие мальчишки вовсю «резались» в пиратов и «спасателей», и ему тоже хотелось похвастаться, что он прошел очередную ступень… Дарья не была принципиальной противницей подобных развлечений, хотя сама считала компьютерные игры бессмысленной тратой времени и никогда в них не играла, но она боялась, как бы дети, пристрастившись к ним так рано, не стали бы в итоге компьютерными маньяками, которые, вместо того чтобы читать книги и гулять, проводят время, прилипнув к экрану. Дарья не хотела такой участи для своих детей и категорически отказалась покупать сыну игры, как он ни клянчил и не возмущался.

– Ну почему ты так непреклонна, мама?! – в конце концов воскликнул он пафосно. – Почему ты не хочешь? Ведь у всех…

– Мне не интересно, что там «у всех», – строго ответила она. – И тебе это не должно быть интересно. Ты должен хотеть чего-то не потому, что оно есть у других, хотя бы и у всех, а потому, что оно нужно лично тебе. И ты должен понимать, зачем это тебе нужно. Когда я была маленькой, у нас не было никаких компьютерных игр, но мы с друзьями никогда не скучали. Мы сами придумывали себе игры, сочиняли целые миры, героев и их приключения. Мы годами играли в них и всегда могли придумать что-нибудь новое. И я хочу, чтобы ты понял: лучше самому придумать для себя игры, чем играть в игры, навязанные тебе другими.

Макс задумался, грызя ногти – дурная привычка, но Дарья не сделала замечания, чтобы не отвлекать от важных мыслей.

– Я понял, – серьезно проговорил он. – Лучше мы с Дорой сами сочиним игру, да?

– Конечно! Это гораздо интереснее.

– Мы сами будем пиратами! – Глаза сына загорелись: идея ему явно понравилась, и он уже начал что-то придумывать.

Мальчик побежал к сестре, а Дарья задумалась. Она сказала ребенку правильную вещь… а между тем сама лишь недавно осознала, что уже несколько лет играет в игру, навязанную ей другими, пусть даже из хороших побуждений. И теперь она не знала, можно ли выйти из этой программы. И если да, то как.

Собственно от работы в лаборатории и общения с коллегами она едва ли могла получить что-то новое – этот ресурс исчерпан: мнение о людях она составила, на химические реакции насмотрелась, а реакция, шедшая в ней самой, так и не стала для нее ясной. Наоборот, всё еще больше запуталось – и виной тому был Ставрос. Единственный человек в лаборатории, остававшийся для нее знаком вопроса. Что греха таить, очень хотелось разрешить загадку по имени Алхимик! Или хотя бы понять, что означали те несколько фраз, которые он сказал ей за время знакомства. Когда она думала об этом, ей представлялись разные объяснения, но ни на одном она не могла остановиться. То казалось, что эти слова ничего не значили, вернее, были просто общими фразами, так подошедшими к ситуации именно по своей универсальности, а вовсе не из-за догадок Ставроса о Дарьиных тайнах. В самом деле, что может быть банальнее пожелания успеха в «великом делании», если понимать это как символ жизненного пути, или замечания, что человеку иногда хочется большего? Такое истолкование представлялось успокоительным, но… чересчур простым. Слишком обычным для объяснения слов такого человека, как Алхимик. И его фразы начинали казаться Дарье непонятными и интригующими, с глубоким двойным дном…

Как же узнать правду? Будь на месте Ставроса, например, Аристидис или Йоркас, Дарья давно бы завела наводящий разговор. Но Алхимик был слишком закрыт, слишком молчалив, слишком язвителен… Правда, над ней он до сих пор ни разу не насмешничал и вроде бы даже проявлял некоторую симпатию… Нет, это слово тут не подходило. Он… выказывал благоволение. Благородно снизошел до того, чтобы защитить от Контоглу, блеснул под Рождество великолепным подарком… А еще наблюдал за ней и наверняка пришел к каким-то умозаключениям. Вот что хотелось узнать! Если его слова имели скрытый смысл, то он, конечно, проистекал из тех выводов, которые сделал Ставрос относительно нее. Что он там о ней напридумывал?!

Всё чаще в те моменты, когда она ловила на себе его взгляд, ей хотелось прямо взглянуть в обсидиановые глаза и насмешливо спросить: «Ну, и к каким же выводам вы пришли?» Однако она сознавала, что у нее вряд ли выйдет задать вопрос так насмешливо, как воображалось, а Ставрос в ответ, пожалуй, съязвит или, в лучшем случае, выдаст очередную фразу с двойным дном, да и не говорить же об этом с ним за чаем, при всех!.. Если же заговорить с ним вечером, когда они изредка оставались в лаборатории одни, то это выглядело бы вызывающе или, по крайней мере, странно: малознакомая сотрудница вдруг ни с того, ни с сего требует отчета в том, что о ней думают… Как будто человек не имеет полного права думать о других что угодно, ни перед кем не отчитываясь!

Наконец, пятого февраля мироздание решило сжалиться над ней. В тот день она работала во вторую смену, Эванна отпросилась уйти на час раньше – торопилась попасть к зубному, – и Дарья, в одиночестве убирая использованные пробирки, расставляя по коробкам «зелья», как она мысленно называла результаты экспериментов, и заполняя компьютерный журнал, не заметила, как осталась в лаборатории одна, если не считать Алхимика, который, как обычно, еще возился в своей стеклянной «пещере». Он вышел оттуда как раз тогда, когда Дарья застегнула молнию на сумочке, готовясь уходить. Она сняла с крючка ключ от лаборатории, чтобы отдать Ставросу, и, повернувшись, внезапно почти столкнулась с ним самим.

– Я тоже ухожу, – сказал он.

– А, хорошо, – ответила Дарья и вдруг спросила, сама не зная, зачем: – Сегодня решили закончить пораньше?

– Нет, это вы сегодня задержались.

– Разве? – Она взглянула на часы и увидела, что действительно провозилась дольше обычного. – Да, и правда…

Алхимик не сводил с нее своих бездонных глаз, и это смущало. Она взяла сумочку и, неловко шагнув в сторону, пробормотала:

– Что ж, тогда пойдемте, – и направилась к двери.

Ставрос последовал за ней, но у выхода быстрым и по-кошачьи грациозным движением обогнал и распахнул дверь лаборатории. Дарья смущенно улыбнулась и вышла. Она думала, что Алхимик сразу же простится и уйдет, но он остановился рядом и, когда она повернула ключ в замке, сказал:

– Раз уж сегодня мы синхронно закончили работу, госпожа Феотоки, быть может, вы составите мне компанию? Я собираюсь поужинать в ресторане здесь неподалеку.