Роковой котенок

Мне пришлось проглотить пару мартини и ранний ленч в шикарном ресторане, чтобы восстановить уверенность в себе, а после этого я отправился к Леонарду Риду.

Насильник, нежившийся на крыльце, презрительно зашипел на меня, когда я проходил мимо. Он перекатился на спину и довольно зажмурился, и я решил, что он, по всей вероятности, только что побывал в кустах. Я успел четыре раза нажать на звонок, прежде чем мне открыл дверь позевывающий и протирающий глаза Леонард Рид.

– Ты нарушил мой сладкий сон, старик, – упрекнул он меня. – Я возлежал на своей одинокой кушетке с примочками из чая на глазах и все такое прочее. Я должен быть во всеоружии на вечеринке в милом домашнем борделе Айвана.

– Я виделся с лейтенантом Олтчеком, – сказал я. – Точнее, это лейтенант Олтчек виделся со мной. Он дергал меня, словно куклу на веревочках. Стоит ему щелкнуть ножницами, и я упаду в небытие – или в тюрьму, что более вероятно. И за это будешь отвечать только ты один.

– Я смущен.

Леонард прижал ладонь тыльной стороной ко лбу, закрыл глаза и замер в такой позе, словно проходил пробу на главную роль в римейке “Камиллы”.

– У тебя ширинка расстегнута! – гаркнул я. Это его здорово встряхнуло, и он вышел из роли, чтобы убедиться, что я говорю не правду.

– Можешь дать мне чего-нибудь выпить, заблудший Леонард, – сказал я ему, – пока я буду сдирать с тебя твою лживую шкуру, чтобы добиться правды.

– Какие жестокие слова, – буркнул он по пути в гостиную. – А ты, случаем, втайне не голубой, Рик? Я вот все пытаюсь понять, почему ты меня так сильно ненавидишь?

– Это просто синдром Рида, – огрызнулся я. – Тебе нравится, когда тебя ненавидят, ведь ненависть вызывает уважение. Ты – бесповоротно чокнутый, на которого следует надеть смирительную рубашку, а потом утопить предпочтительно в самой глубокой точке Тихого океана и помянуть бурбоном со льдом.

Леонард приготовил напитки, вручил мне бокал, а затем направился к кушетке, накрытой леопардовой шкурой, и уселся на нее.

– От всех этих твоих злобных гадостей у меня появляется ужасная слабость, – пожаловался он. – В любую минуту я могу разразиться слезами.

– Икс-фактор, – сказал я. – Большой секрет, который ты хранишь. Вспомнил?

– Помню: вчера днем ты нес подобную ерунду, – согласился он. – Я по доброте душевной отнес ее за счет жары или повышенной влажности. Честное слово, старик, тебе нельзя нежиться на солнышке слишком долго. От этого у тебя растекаются мозги. Конечно, этому может быть чисто физиологическое объяснение: возможно, кости твоего черепа не толще листа бумаги.

– Сколько ты выложил Джордану наличными, когда он уходил отсюда? – пошел в наступление я.

– Что?! – Его глаза асфальтового цвета под набрякшими веками вдруг приняли настороженное выражение.

– Ты никак не мог забыть про Андерсона, – продолжал я, – и не хотел, чтобы Джордан распускал про тебя грязные сплетни, особенно в то время, когда решалось, будешь ты участвовать в этой библейской эпопее или нет. Поэтому ты заплатил ему, чтобы он держал рот на замке, и только потом понял, какую отмочил глупость. Откупившись от Клайва, ты подставил себя под шантаж. И именно по этой причине ты нанял меня.

Сказал, что желаешь, чтобы я заставил Джордана прекратить распускать не правдоподобные и гнусные сплетни, но в действительности надеялся, что я такого страху на него нагоню, что он не посмеет выставлять требования в дальнейшем. Правильно?

– Правильно. – Леонард издал слабый вздох. – Я понимаю, что гораздо умнее было бы рассказать тебе всю правду с самого начала, старик, особенно теперь, когда ты и так извлек ее наружу.

– Сколько ты ему дал?

– Пять тысяч.

– Наличными?

– Даже я не настолько глуп, чтобы выписать ему чек.

– Последние дни своей жизни Джордан размахивал пачкой денег перед носом у всех, кто хотел на нее взглянуть, – буркнул я. – Он оплатил наличными аренду самой дорогой квартиры и держал оставшиеся деньги при себе. Либо этот парень ничего не слышал о существовании банков, либо не доверял им. Тот, кто его убил, забрал пачку денег из его квартиры. – Я отхлебнул немного бурбона, который оказался самого что ни на есть лучшего качества и выдержки, и продолжал:

– Олтчек считает, что мотивом убийства было ограбление, но это никак не вяжется с котенком и твоей дружеской запиской, обвязанной вокруг его шеи. Может быть, убийца прихватил с собой деньги только для того, чтобы запутать следствие?

– Откуда мне знать? – с готовностью ответил Леонард. – Я целиком полагаюсь на тебя, Рик. Распутай это преступление и повесь его на Чарли Стерна, независимо от результатов расследования!

– Если Олтчек узнает, что ты дал Джордану пять кусков, он ни за что не поверит, что ты сделал это только по доброте сердечной, – поддел я его. – Он решит, что Джордан шантажировал тебя, а это чертовски подходящий мотив для убийства. Он также решит, что ты прихватил деньги с собой, пытаясь скрыть факт шантажа.

– А ты, случаем, не сказал ему, что именно я дал деньги Клайву?

– Нет, потому что я тогда еще не был в этом уверен, – утешил я Рида. – Теперь я знаю наверняка. Но если только лейтенанту станет известно, что я об этом знал, но ничего ему не сказал… – Я провел пальцем по горлу понятным каждому жестом. – Ты все больше и больше осложняешь мне жизнь, Леонард. В данный момент я не уверен, чем мне стоит пожертвовать: тобой или своей будущей карьерой.

К его бокалу с мартини с горящими глазами стала подкрадываться Мышка, поэтому он поставил его на коврик и некоторое время наблюдал, как котенок лакает спиртное.

– Не думаю, что чем-то смогу тебе помочь, старик, – сказал наконец Леонард. – Это твоя личная проблема, не так ли?

– Полагаю, так оно и есть, – резко ответил я. – Ты не будешь против, если я воспользуюсь твоим телефоном?

– Пользуйся. – Он с трудом сглотнул. – У меня будет время, чтобы собрать вещички до приезда лейтенанта?

Я повернулся к нему спиной, когда набирал номер, чтобы он как следует попотел.

– “Герберт Уолкер и компаньоны”, – сказал мне в ухо вкрадчивый голос с хрипотцой пару секунд спустя.

– Это Рик Холман, – сказал я. – У вас еще не все волосы поседели?

– Что?

– Я решил, что вы могли поседеть от беспокойства, поджидая моего звонка, – скромно пояснил я.

– Вчера вечером вы говорили со мной с таким энтузиазмом, что я забыла о вашем существовании, как только повесила трубку, – сказала Сара отстраненно.

– У меня в то время собралась компания поиграть в покер, – солгал я. – Сами понимаете, каково разговаривать, когда шесть любопытных ушей прислушиваются к каждому сказанному слову. Давайте начнем все сначала, Сара Кронин. Куда и в какое время мне заехать за вами?

– Трудно сказать. – Ее голос быстро оттаял. – Я снимаю квартиру с тремя другими девушками, а сегодня вечером они все будут дома. Если вы заедете за мной, наверняка они все втроем набросятся на вас, и мы никуда не уйдем, пока они не вытянут из вас всю биографию, вплоть до родимых пятен. Может, мне лучше приехать к вам домой?

– Звучит заманчиво, – заметил я и назвал ей свой адрес. – Увидимся около половины девятого.

Леонард одарил меня своей дьявольской улыбкой номер один.

(Крупный план: ответная реакция татарского хана, после того как он приговорил главного героя к смерти путем подвешивания его за ноги над ямой с изголодавшимися волками.) – Ну, ты меня заставил поволноваться, старик, – замурлыкал он. – Я уже чувствовал холодную сталь наручников на своих запястьях. Несомненно, у тебя извращенное чувство юмора.

– Несомненно, – согласился я. – Как ты считаешь, Айван Оллсоп задумал что-нибудь особенное для сегодняшней вечеринки в память Джордана?

– Кто знает, что происходит в фрейдистских джунглях его сознания? – пожал плечами Леонард. – Не сомневаюсь, Айван себе на уме, но подождем до вечера, тогда узнаем.

– Ты знал, что Джордан провел несколько месяцев в специальной лечебнице по поводу нервного срыва?

– Он мне говорил об этом.

– И про гиосцин тоже?

– Я предупреждал его, что играть с такими препаратами опасно и что ему следует обращаться к врачу всякий раз, как он почувствует к этому тягу. – Леонард покачал головой. – Временами Клайв становился упрямее главного режиссера. Говорил, что редко его принимает и что знает, как с ним обращаться. Когда у него действительно сдавали нервы, это – единственное средство, которое его успокаивало.