Маршал

– На тебя тоже в край уже бумага пришла.

– Какая бумага? – встрепенулся Болотаев.

– Секрет… Но уедем отсюда вместе. – Он широко улыбнулся. – Жена всю жизнь пилила – сибирский валенок. А меня в Москву. В главк… как ценного специалиста, полковника! Понял?

– Так точно, гражданин начальник!

– То-то. Ты ещё в моих руках. И дело ещё не сделано…Да и до последнего я не верю вам и этому адвокату.

– А что не верите, ведь полковника дали?

– Полковника я так и сяк через год-полтора бы и без помощи этого швейцарского жида получил бы.

– А вот тут вы не правы, товарищ полковник, – делая ударение на последнем слове, выдал зэк. – Адвокат-то русский, к тому же сибиряк. И вроде из этих мест. Просто вы об этом не знаете.

– Знаю. Всё знаю и обязан знать, – жестко отрезал начальник. – Ладно. Хватит сюсюкаться. С кем завтра свидание? Через неделю только можно второе.

Вновь Тота задумался. Ему по делу надо встретиться с Амёлой. К тому же Амёла Ибмас ведь не может здесь столько времени быть, а к ней все вопросы, и он твердо сказал:

– Выпишите пропуск Даде Иноземцевой.

– Иноземцевой нет. Есть Дада Болотаева.

– Болотаева? Вот ей и выпишите… Вначале ей.

Полковник внимательно вгляделся:

– Ты что, плачешь?

Он плакал. Он вспомнил мать… Защемило сердце. Невероятная боль… Это был вечер 21 октября, а в Грозном уже обед. Матери уже не было. Он это ощутил. И поэтому захотел увидеть вначале Даду… Однако Даде в гостиницу позвонили. В ту же ночь она выехала в Красноярск, в аэропорт. На следующее утро, на заре, вслед за ней в Красноярск умчалась и Амёла. Тота об этом ничего не знал. Для него эта ночь была длиннее прошедшего года. Эти десять часов утра никак не наступали. И его заранее должны были как следует перед свиданием подготовить, подчистить.

Ничего нет. В этом отсеке зоны – гробовая тишина. И как бы медленно время ни шло, оно неумолимо. В десять часов вдруг зашипел динамик:

– Don’t cry for me Argentina!

Что угодно Тота ожидал, но только не это. Он вспомнил Амёлу Ибмас. Альпы. Санкт-Мориц, Швейцарию. И в этот момент раскрылось окошко в камеру.

– У меня свидания не будет? – бросился Тота к двери.

– Послание, – именно так почему-то сказал надзиратель и быстро закрыл окно.

По деловому строгий конверт швейцарского банка:

«Дорогой Тотик!

Я так написала, потому что ваша жена Дада только так вас называет и ваша мать, она говорит, так вас зовет. Но для меня вы отныне и навсегда Тота Алаевич.

Накануне вечером Дада срочно выехала в Красноярск, оттуда в Чечню. Был звонок. Вроде дети заболели. Простудились. Но вы не волнуйтесь. Дада – замечательная женщина, и как только она долетит, всё станет нормально.

К сожалению, я не смогу с вами увидеться. Тоже позвонили из банка. Срочно должна вылететь. Вот-вот за мной должна приехать машина.

Знаете, Тота Алаевич, до сих пор моя жизнь делилась на две части. А знаете, где водораздел? Был водораздел. Помните Альпы? Снег. Много снега. Мы в высокогорной небольшой гостинице. Вихрь, ураган чувств унес нас на вершину блаженства. Лавина перекрыла дорогу, снесла электростолбы. Мы застряли. Света нет. Тепла нет. Воды нет. Даже чая теплого нет. И так двое суток… И вдруг посреди ночи включился свет и из радио в маленьком фойе нашей гостиницы послышалась мелодия «Don’t cry for me Argentina!».

Нас, вместе с работниками, было человек десять в этом отеле. И мы все разом, словно было воззвание, вышли в холл и хором стали подпевать: «Don’t cry for me Argentina!»

Казалось бы, что такое двое суток в горах?! Однако для нас с вами это были не простые сутки: я не предупредила одинокую, больную мать. Ничего не сказала в банке и нарушила планы вечеринки в Санкт-Морице.

У вас ситуация была ещё хуже. Война! Во всех смыслах война. Но мы плюнули на всё… Однако мы, точнее я, до конца не пошли. Я испугалась. Вас испугалась! Ибо я знала, все мне говорили, какая я бесшабашная, рискованная, смелая. Но вот рядом с вами мне было очень приятно, но страшно. И когда вы меня, и не один раз, позвали с собой, звали замуж, я испугалась. А вернее, сослалась на одинокую мать – не могу бросить.

А когда я приехала домой, проводив вас в аэропорту, мать меня спросила:

– Почему ты с ним не уехала?

– Там война… А ты?

И тут моя мать тихо, как бы про себя, сказала:

– Если бы ты с ним в Чечню улетела, то моя пожизненная война закончилась бы триумфом моей победы!

– Ты о чём, мама? – бросилась я к ней. Она заплакала.

С тех пор и я, как услышу «Don’t cry…», начинаю плакать… Отныне плакать не буду. Потому что судьба распорядилась справедливо. Дада – твоя жена. Настоящая жена и женщина. Я бы на её месте, в таких условиях войны, никогда бы не справилась. Даже не представляю себе. А Дада – твоё счастье! И твоя мать её очень любила, сама слышала, как они по телефону общались.

Кстати, мы с Дадой сначала поругались и даже подрались. Она очень сильная. Это её среда, и она мне жизнь спасла.

Простите, за мной уже приехала машина. Меня здесь сопровождает консул посольства Швейцарии. Иначе я бы сюда не приехала и не пустили бы.

О делах. У Дады.

Тота, Россия – замечательная страна, если много денег. Любите Россию! Но жить и учиться ваши дети должны в Швейцарии.

P.S. В отличие от поездки в Альпы сюда, в Сибирь, я приехала по благословению моей мамы, поэтому у меня, кажется, всё получилось и вы скоро по решению суда выйдете на свободу.

А ещё, после бесед с Дадой у меня исчез страх одиночества. Так что, Тота Алаевич, главное в жизни Свобода – Маршал! И я ещё увижу, как вы танцуете «Маршал»! И я всё знаю и не плачу, и вы не плачьте.

Don’t cry… Chechnya!

Don’t cry!»

* * *

В жизни случайностей не бывает. Всё закономерно и предопределено. Это я к тому, что именно в тот раз, когда Тота Болотаев летел после заключения в Чечню, этим же рейсом летел и я.

Я бы его сразу и не узнал – так он постарел, осунулся, стал каким-то маленьким и щупленьким. Только по его вечно застенчивой, даже виноватой улыбке и голосу, точнее своеобразному смеху, я его узнал.

И было бы у него нормальное имя – Ахмед, Магомед, – имя бы не вспомнил. А вот Тота – такого ни у кого не было. И как ни странно, у нас почти у всех были всякие прозвища, особенно у меня, а вот Тота склонять своё имя не позволял. И это не оттого, что он был какой-то крутой, просто он сумел так себя поставить, преподнести.

Мы жили в самом центре, учились в одной школе в параллельных классах, но Тота никогда с нами не водился. Был сам по себе. Нас называли «центровые». Мы всегда кучковались в сквере Полежаевского (сейчас это пересечение бульвара М. Эсамбаева (пр. Революции) и улицы Мира, напротив Россельхозбанка. А тогда там были обком комсомола и редакция молодежной газеты «Комсомольское племя»).