Мы остаёмся жить

Его глаза вновь перестало выражать какие-либо эмоции, будто у него не было лица.

– Ты и правда сумасшедший, – наконец, сказал он.

– Даже руины городов моего народа превратились в прах. Я прекрасно знаю, что значит видеть смерть собственной страны и всего, что когда-либо знал. Я видел это много раз. И поверь: на месте старого – вырастет новое – сильнее и лучше. У нашей страны – золотое будущее.

– Но кровавое настоящее.

– И чёрное прошлое.

– Ты – самый невероятный сумасшедший, которого я когда-либо встречал. Даже безумные надзиратели, спятившие в Бухенвальде – не были настолько ненормальными, как ты.

Я пожал плечами.

– Наверное, это нужно понимать, как комплимент.

Я встал. Ганс поднял глаза на меня.

– Раз уж мы уже преступники и нам не удастся никого спасти, – сказал я, – спасём хотя бы самих себя. Пойдём со мной, если ты убедился, что этому сумасшедшему – можно доверять.

Я направился к выходу из зала, но Ганс за мной не последовал.

Я бы хотел, чтобы не было проклятия. Чтобы не было ничего и смерть спокойно забрала бы меня ещё две с половиной тысячи лет назад в объятых пламенем Вейях. И не видеть, как глубоко в безумии погрязла история; в какой ад превращаются все желания вечного блага.

Я прошел мимо своей крепости – своего дома; и прошел мимо. Не он был моей целью. Эти стены, эти книги и пластинки за ними – не спасут меня. Помочь себе могу лишь я сам. Если бы я только знал, как. Надежды у этого гарнизона – всё равно давно уже не осталось.

В этом городе я жил последние двадцать месяцев. Я попросил назначить меня начальником гарнизона располагавшихся в нём казарм. И мне с радостью разрешили – чтобы я держался подальше от более высоких постов. Тем временем, пока армия гибла, я прятался здесь. Даже бессмертным я испугался того ужаса, который увидел за тысячи километров отсюда. Я надеялся лишь на то, что война кончится раньше, чем армия врага успеет подойти к моим стенам. Но я ошибался. Нет места на этой земле, которое смерть и горе обойдут стороной.

В этом городе, где живёт чуть меньше полутора тысяч человек – когда-то было все пять тысяч. Теперь, здесь есть и кладбище, на котором мёртвых больше, чем живых; и пустые площади, широкие улицы, заброшенные дома. Цветы, зато, растут здесь повсюду – ведь давно уже настала весна, а до лета – меньше месяца осталось. На нашем кладбище всегда цветёт жизнь и грусти – почти и нет. И я направляюсь туда.

Большая часть павших – навсегда остались на земле своих убийц; и лишь немногие вернулись домой, пусть и после смерти. Они нашли покой на родной земле. О чём они думают сейчас, когда видят, что мир, за который они сражались – уничтожен; и вместо него приходит совершенно иной – такой, каким никто не может себе его представить. И среди могил, надгробий и памятников – стоит одна скромная плита с крестом, к которой я всегда смогу найти путь. Надпись на ней: «Марианна Гауфен 1871-1943. Жди меня, скоро мы будем вместе в новом мире». Она родилась в Париже во время бойни конца мая. Ей предстояло пройти вместе со мной весь свой жизненный путь, который для меня был всего лишь мгновением – сквозь интересные и печальные времена. Она нашла для себя покой и мудрость, пока вся страна задыхалась в огне и невежестве. Дочка ярых борцов за дело Коммуны – ей не было место на родине. И она нашла себе другую – на востоке. И с ней она останется навсегда, какой бы та ни была.

И вот он я: в кругу своих любимых мёртвых, в тишине достаю трубку из кармана и начинаю раскуривать её. Я думал, что остался один. Но спустя какое-то время, когда я уже двигался по направлению к городу, я встретил Ганса на узкой, заросшей полевыми растениями тропинке.

– Ты хотел поговорить?

– Я давно этого хочу, Ганс. Жаль, что только мёртвые согласны слушать безумного офицера. Пошли ко мне.

Мой дом стоял у самого края, где лучше всего слышно артиллерийские залпы. Потому, нам недолго пришлось идти к нему.

В моём доме всегда царил идеальный порядок. Всё своё свободное время, которое у меня было в избытке, я посвящал коллекционированию необычных вещей, вроде бальзамированных австралийских пауков и редких статуэток безымянных творцов. Внутренняя обстановка моего жилища больше напоминала музей или паноптикум, к которому я давно привык и только среди подобного окружения мог найти для себя покой.

Ганс разглядывал выставленные напоказ многочисленные предметы, о назначении которых мог только догадываться. Видимо, он думал, что увидел в своей жизни достаточно и уже ничто не сможет поразить и заинтересовать его. Просто, ему не хватает настоящих чудес – ими насытиться невозможно.

Я оставил его ненадолго одного – пусть развлекается и разглядывает безделушки и думает о том, на что потратил свою жизнь. Сам я принялся варить кофе. Дефицитный продукт, которого у меня было достаточно. Кому как не мне знать о том, что правильно приготовленный кофе – это залог любого успеха. В то же время хватит всего нескольких глотков неправильного кофе, как самые прогрессивные идеи останутся без внимания слушателя – он просто развернётся и уйдёт. А уж если перед собеседником стоит чашка правильного кофе – ты можешь говорить ему, что угодно; и он будет слушать, пока чашка не опустеет. Правильный кофе и правильные идеи – две составляющие любого успеха.

Тот кофе, который я сделал для Ганса – был мягким на вкус, но я добавил в него три щепотки перца, одну щепотку соли, пять щепоток цикория и немного крепкого шнапса. Затем, я не поскупился и на одну ложку сахара, чтобы смягчить вкус и усилить эффект. Во всём этом коктейле вкус кофе почти не ощущался. Такая гадость понравится немногим; зато я точно знаю, кому она подойдёт в самый раз. И он останется довольным. Есть люди, которым нравится, когда их чувства выворачивают наизнанку. И Ганс – точно был одним из них.

Поэтому он сказал:

– Как необычно. Что это?

– Это кофе.

– Нет. Эта гадость – не может быть кофе. Но мне нравится.

– Это кофе моего дома. Сам знаешь: какой дом – такой и кофе.

– Извращенец.

– Это точно.

Мы рассмеялись. Обстановка достаточно разрядилась. Для себя я приготовил самый обыкновенный крепкий кофе на слабом огне. Я пил его маленькими глотками, рассматривая своего гостя. Хозяин единственного в городе пивного дворика, где солдаты могли отдохнуть душой и телом – будто переселился в другой мир.

– Этот напиток – убивает любую усталость.

– Даже усталость от жизни и от войны?

– По крайне мере, о них я пока не думаю.

– С неуверенностью он тоже справляется не по-детски.

– Так о чём ты хотел поговорить со мной? Ты звал меня к себе – так вот он я, прямо перед тобой.

– Наконец-то мы подошли к самому главному.

Я отложил чашку, на дне которой оставалась одна лишь гуща, в сторону. Сонливость покинула меня.

– К этому городу, – сказал я, перейдя на шепот, – движется целая армия сэмов. Рудольф тоже знает об этом – потому он такой нервный и я не злюсь на него за это. Единственное, что меня в нём не устраивает, так это его решительность превратить наш город в один большой склеп. Самой лучшей идеей для нас было бы сдаться сэмам. Но этого может и не произойти – а гибели гарнизона я сам не допустил бы никогда.

– И что же ты собираешься делать?

Ганс медленно подводит меня к тому, что я собирался сказать с самого начала. Мне нравится эта его смелость.

– Батальон наших ребят, – начал я, – отступает от линии фронта с русскими. Они рискуют на каждом шагу попасть в ловушку. Но русским не до того – сейчас все их войска сосредоточены под столицей, где ведутся решающие сражения. Но сэмы – совсем другой вопрос. Поэтому, солдаты из этого батальона шарахаются и бегут от каждого выстрела, чуть ли не от каждого шороха. Они находятся примерно в тридцати километрах отсюда. Движутся по двадцать-двадцать пять километров в день. Эта свежая информация, которую я получил только вчера от наших с Рудольфом ушей и глаз в окрестных лесах.

– И что дальше?

Я постарался говорить со всей возможной непринуждённостью, на которую был способен:

– В поле, в километрах пяти от нас, стоит пушка. Её зарыли несколько месяцев назад для обороны территории, но она так и не принесла никакой пользы. Снаряды тоже имеются, чтобы дать бой врагу в любой момент. Но мы можем взять её и выстрелить по отступающему батальону несколько раз – осторожно, разумеется, чтобы обошлось без лишних жертв, но достаточно угрожающе, чтобы отогнать их в сторону нашего гарнизона. Объединившись, мы можем ещё повоевать с сэмами, если планы не поменяются.

– Почему мы не можем просто призвать их на помощь.

– Бесполезно. У них нет командира. Это не армия – это стадо, которым движет только одно желание и одна цель – выжить. Они видели, что такое война; и знают, что сражаться, кроме как за собственные жизни, больше не за что. Они собираются сдаться. И только убедив их, что дорога к сэмам перекрыта и что они не берут пленных – у них не останется другого выхода, кроме как поделиться своими патронами и сражаться за нас. Другого пути нет. Ты – единственный, кто может мне помочь в этом.

– А Рудольф?

– А Рудольф – скорее поведёт гарнизон на битву с отступающим батальоном. Он вешает и расстреливает предателей – всех, кто отказывается сражаться насмерть. Рудольф слишком безумен и опасен. Только мы с тобой можем ещё спасти наш гарнизон от верной гибели. У нас не так много времени. Я понимаю, что тебе нужно обдумать моё предложение, но позволить себе ждать мы не вправе. Ты со мной?