История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

– Просим милости обедать с нами, – почтенно отозвался сам Василий Григорьевич.

– Спасибо. Я сичас только что из-за стола, – нарочно соврала Анна.

Для первости она громко высморкалась в полу полупальтика и без приглашения, следуя обычаю, уселась на лавку под матицей и с ходу, приступила к делу.

– Вы, чай, не знаете почто я к вам пришла.

– Знамо нет! – хлебая жирные щи и неторопливо жуя, заметил хозяин.

– Я ведь к вам по большому и неотложному делу.

– По какому – говори, – догадываясь по какому делу пришла Анна, вступила в разговор и хозяйка, невестина мать.

Анна глазами обозрев избу кругом, и удостоверившись, что из посторонних никого нет, начала сватовство вплотную:

– У вас вон, невеста больно гожа, а у меня жених, тоже не плох. Давайте их сосватаем вместе, – жеманно улыбаясь, изрекла Анна.

При упоминании «невеста» Манька застыдилась, засовестилась, зарделась лицом, перестала есть, положив на стол ложку.

– Да ведь у тебя, Дорофеевна, у самой-то, ни невесты, ни жениха нет, – шутливо заметил Василий Григорьевич.

– Свово нет, зато чужой есть, да еще он мне намного сродни.

– Кто такой? – нетерпеливо спросила хозяйка.

– Минька Савельев – вот кто! – умиленно хихикнув резанула Анна.

Василий Григорьевич, заслышав о женитьбе, настороженно положил ложку, стал размышленно раздумывать уредив жевание. Не по нутру ему стал Минька Савельев с тех пор, когда он узнал от сына Федьки, что зуб ему выбил Минька, с тех пор заимел неприязнь к нему, и вот теперь, когда подосланная сваха, сватает за Миньку его дочь Маньку, поперхнуло у Василия Григорьевича, в горле встал комок, который всячески подсказывал: «Откажи!» И Василий Григорьевич, не тяня время, не дав возможности сунуться с языком жене, или коим грехом, готовности невесты заявить: «Я согласна», он поспешно проговорил:

– Придётся это дело отложить до завтра! Мы тут с матерью, да и с невестой, потолкуем, посоветуемся, покумекаем – потом скажем.

Пришлось Анне уйти ни с чем, ни «да», ни «нет». Пришла Анна, доложила Савельевым о неопределённости Василия Григорьевича и пообещала сходить к Лабиным назавтра.

На другой день, Анна, с намерением узнать о результатах семейного совета, снова побывала в доме Лабиных, но видимо отец невесты, решил упрямо воспротивиться породниться с Савельевым, не смотря на душевное желание невесты выйти замуж за Миньку, так как между ними была взаимная любовь. Придя снова к Савельевым, Анна потаённо от Миньки, шептала на ухо Любови Михайловны:

– Я так ничего положительного от него и не добилась. Упёрся как бык перед новыми воротами, и ни в какую, и ни слова, словно он язык проглотил, а ведь человеку в душу не влезешь! – оправдываясь в своем промахе тараторила Анна уходя.

По отрицательному покачиванию головой Анны, Минька определил и понял, что отказано. Словно кипятком обдало его с головы до ног, сразу спустилось у него хорошее настроение. В груди его сердце заколотилось, словно как у пойманного стречета, горло перехватила какая-то колючая сухмень, глаза от обиды увлажнились, на потную спину, словно, попала сенная труха. Опечаленный странным известием, он понуро опустил голову. При мысли «Видимо счастье пролетело мимо» парень совсем затосковал и не выдержав напора слез, он поспешно выскочил из избы в огород подышать свежим воздухом.

Дорого обошёлся Миньке Федькин зуб. А дело было так: любители играть на деньги, особенно в орлянку, Минька и Федька играли в общем кругу игроков. Федька, научился, по-особенному метать высоко подбрасывать вверх, трёхкопеечной монетой, до блеска начищенной о подмётку ботинка. На солнце метка блестела трепыхая как бабочка. Метая, Федька обычно, во всеуслышанье кричал: «Прочь от кона!» и если выпадал «Орел» самодовольно улыбаясь, сгребал с земли звенящую мелочь. Федька, не прочь был и смухлевать: метнуть и имеющейся у него на припас двухорловой меткой, за что в этот раз он от Миньки Савельева и получил по зубам. В результате лишившись зуба и быть бы тогда драке, но Федька, почувствовав себя слабым против Михаилова кулака – отступил. Федькин отец, узнав об этом случае, затаил на Миньку злобу, которая и обернулась теперь для Миньки «решкой».

Видя, что в деле сватовства произошла заминка, Василий Ефимович озлобленно вскипел:

– Это не сватня, одна прокламация, – раздраженно высказался он. – Ну и что за диво-то какое! Подумаешь – отказали. Чай село-то не клином сошлось. Мы для его не хуже невесту подыщем! – успокаивая себя, гордыбачился Василий Ефимович. И, по-своему стал вслух истолковывать свое помышление: «Видимо, эта невеста не по нам. Ну да не беда, дело поправимое, невесту мы ему найдём не хуже, а лучше. Была бы шея – хомут найдётся. Брать, так девку, а не чемырушку», – с досады уже пошёл на расхаивание невесты Василий. «А что касаемо Лабина: баба с телеги – кобыле легче, и гора с плеч! И эта забота из головы вон», – с раздражением, но примирено разглагольствовался Василий Ефимович.

– Но этого оскорбления, я Лабину во век не прощу! – вновь растрополился Василий Ефимович. Он запальчиво вновь разошёлся в гневном словоизречении, в нем все клокотало, как вулкан. – Я ли ему, добра не делал, деньгами на перевёрт выручал, и прочее другое. Кабы знать дело, ни за что бы, я с ним не стал валандаться-то. А однажды, все-же я ему выговорил, сдержанно, но веско. Пообещал выручить деньгами, а сам кукиш в кармане держу и то ругаю себя. Чёрт дёрнул меня тогда сунуться с языком, а это все с той поры на разлад и пошло. Он тогда разобиделся на меня и ушёл медведем, протопав с крыльца моего. А теперь, я ему при встрече – руки не подам! Загордился и знаться не хочет! – заглазно обзывал и костерил непристойными словами Савельев Лабина. – Я и в глаза ему все выскажу, схожу и выговорю, уж я ему напою, у меня не заржавит! – грозился он, – Или где на дороге встречу, натешусь!

– Вон он как раз и идет по улице, ступай, пока не прошёл! – посылала его Любовь Михайловна, случайно завидев Лабина шедшего по улице.

Но кто горд и честолюбив, тот быстро не ходит. Где надобно шагнуть всего-навсего два шага, он этот путь разделит на маленьких три шажка. Так и Лабин, любит, чтобы все его заметили – или из-за деловой надобности, или так просто, чтобы увидали, что Лабин идёт. И они встретились на улице.

– Я искал случая повстречаться с тобой Василий Григорьевич, и поговорить по очень важному делу, – перехватив путь Лабину, сказал Савельев. – И побаить с тобой с глазу на глаз надобно. Ты что же друг, иль сильно разбогател, ни с кем знаться не хочешь, чем это я тебе поперёк пути встал, или мало деньгами услужливо выручал, а? Что, значит и дружба врозь. Ну, ладно, баба с телеги – кобыле легче! – не стерпел, сгрубил Савельев, молчавшему Лабину.

Длинного разговору между ними не получилось. Заранее приготовленные слова у Савельева, как-то сразу из головы выпали. На последок он только сильнее разгорячившись, вспыльчиво, выпалил в лицо Лабину:

– Тогда, на кой чёрт ты мне сдался! – и ушёл домой.

– Ты больно сурьёзно с ним поступил. Надо бы по участливее. Все же он человек на селе авторитетный и всеми уважаемый, – доброжелательно упрекнула Василия Ефимовича его жена.

– Так, видимо, мне подсказала моя совесть! – горделиво оправдался Василий. – Теперь ему ко мне дорога заказана, и его не только деньгами больше не выручу, я ему и руки при встрече больше не подам! – амбициозно грозился он.

Довелось, все же и Миньке повстречать на улице Маньку Лабину. При приближении они оба затрепетали. Минька душевно был рад этой встрече. Увидя её так близко, его лицо приняло радостное выражение, какое бывает у детей, нашедших в кустах птичье гнездо. Но осознав, что стоявшая перед ним Манька, которую он так любит, да и она его, скорее всего не будет принадлежать ему, у него тут же спугнулось хорошее настроение, он помрачнел, к горлу колючим репьём подкатила неведомая горечь, давя его назойливой слезой, он выдавил из себя:

– Я никак не пойму, чем я тебе не угодил, чем не потрафил, из-за чего ты от меня зафорсила? Или я тебя не стою!

– Я и сама-то не знаю, – склоня голову, тихо отвечала ему Манька. – Тятя с мамой не отдают меня за тебя. А я-то не против, я согласна, – украдчиво глядя на него и заметя, как он похудел за эти два дня.

– По-моему ты сама избегаешь, прячешься от меня, изменила, возгордилась! Незаслуженно её обидел этими словами. От обиды у нее закололо в горле, заскребло на сердце.

– Да не виновата я ни в чём, не вольная я сама над собой. Против воли тятеньки не пойдёшь. Когда я поняла, что тятенька-то ни в какую не отдаст меня за тебя, меня словно водой холодной из ведра окатило! А уж если я перед тобой виновата – избей меня, и так вся душа изболелась, ты еще словами обиду наносишь. Лучше побои, чем терпеть обидчивые слова. Нет, я в измене тебе не виновата! Богу за это мне отчёт не давать! Изменить давнишней дружбе я не способна!

Но разговор этот между Минькой и Марьей ни к чему положительному не привёл, Манькин отец был непреклонен в своем решении и дело разладилось навсегда. О взаимной любви у Миньки и у Маньки, осталось одно воспоминание. Минька же загрустил, затосковал ещё сильнее. Он стал сам не свой, стал унылый и угрюмый, ходил опустив голову, не находя места себе. Стал каким-то задумчивым и растерянным. И чтобы, хотя бы немножко забыться, развеселить и поразвлечь себя, Минька повадился к Якову Забродину играть в карты на деньги.

Вечером в пятницу на Пасхе, в избе у Якова собралось человек восемь игроков, резались в «очко». Гулять на улице с девками – еще грех – праздник, грех до Радоницы, а здесь в тишине время провести парни сочли самым подходящим местом. Сам хозяин избы, Яков числится среди игроков заядлым любителем игры. Есть у Якова своя, особенная манера в игре: если в начале игры он выигрывал, то начинал сердиться, считая это явным проигрышем под конец игры, если же игра начиналась с его личного проигрыша, то он весело балагурил, выжидая выигрыша.

Бывает же в жизни такое совпадение: Миньке в любви не повезло, не повезло и в игре на деньги – он за какие-то полчаса игры проиграл трёшницу. В невесёлом настроении он пришёл домой и с настойчивой просьбой потаённо обратился к Ваньке за деньгами, мечтая снова влиться в игру, в надежде выиграть.

– Вань, дай денег, я продулся!

– А ты как играл? Спросил Миньку отец, услышавший просьбу сына.

– Я играл честно, без всякого мульханства, – наивно признался Минька отцу.

– А где это видано, и где это слыхано, чтоб кто честно играл, да выигрывал-бы? – заметил отец.

– А ты не ввязывайся в эту самую игру! Не сдобровать тебе парень, так и знай! – с выражением жалости и досады вступила в разговор и предостерегала его мать. – А ты скинь с себя малестиновые-то штаны, надень суконные брюки, нарядись, да и выдь на прогулку! Сватать за тебя собираемся, а ты в карты! – продолжая урезонивать, наговаривала сыну мать.

В субботу, перед Радоницей, Иван Федотов решил отремонтировать телегу. Он топором обтёсывал берёзовую жердину, готовя из неё, взамен переломанной, к телеге грядку.

– Здорово сосед!

– Здорово шабёр! – отозвался Иван на приветствие Савельева Василия.

– Чего делаешь? – спросил Ивана Василий.

– Да вот, телегу надумал починить, хотя ныне всё ещё и праздник, а пришлось грех на душу брать, а то в понедельник в поле на посев надобно будет ехать, а тут грядка у телеги поломалась. Оглоблю заодно надо сменить.

– Слушай-ка! Иван Федотыч, я к тебе по делу.