XLVII
«Помилуйте, давно ль ваш Виктор был
И тронут и встревожен и так дале?»
Приятель мой – я вам сказать забыл –
Клялся в любви единственно на бале –
И только тем, которых не любил.
Когда же сам любовной лихорадки
Начальный жар в себе он признавал,
Его терзали, мучили догадки
Свою любовь, как клад он зарывал,
И с чувствами своими, как художник.
Любил один возиться мой безбожник:
И вдруг – с уездной барышней – в саду…
Едва ль ему отрадней, чем в аду.
XLVIII
Но постепенно тает он… Хотя
Почтенные родители некстати
Отстали, но она – она дитя;
На этом тихом личике печати
Лукавства нет; и вот – как бы шутя
Ее он руку взял… и понемногу
Предался вновь приятной тишине…
И думает с отрадой: «Слава богу,
До осени в деревне будет мне
Не скучно жить – а там… но я взволнован.
Я, кажется, влюблен и очарован!»
Опять влюблен? Но почему ж? – Сейчас,
Друзья мои, я успокою вас.
XLIX
Во-первых: ночь прекрасная была,
Ночь летняя, спокойная, немая;
Не светила луна, хоть и взошла;
Река, во тьме таинственно сверкая,
Текла вдали… Дорожка к ней вела;
А листья в вышине толпой незримой
Лепечут; вот – они сошли в овраг,
И, словно их движением гонимый,
Пред ними расступался мягкий мрак…
Противиться не мог он обаянью –
Он волю дал беспечному мечтанью
И улыбался мирно и вздыхал…
А свежий ветр в глаза их лобызал.
L
А во-вторых: Параша не молчит
И не вздыхает с приторной ужимкой;
Но говорит, и просто говорит.
Она так мило движется – как дымкой,
Прозрачной тенью трепетно облит
Ее высокий стан… он отдыхает;
Уж он и рад, что с ней они вдвоем.