Индульгенции

– Правда? А ты не знал, когда долбил, к чему это приводит? Или интернетом пользоваться не обучен? Ты не знал, что иногда с веществ прет, и это не всегда так хорошо, как хотелось бы?

Он вскакивает и встает надо мной, вынуждая меня снова напрячь руку на баллоне. Я категорический противник насилия. Брызнул в глаза – и пошел, не иначе. И он меня пытается подвести к этому.

– Но ты говорил, это обычная «трава»!

– «Трава» – это наркотик, чувак. Реально наркотик, что бы тебе ни рассказали на «ютубе» или «контакте». И она влезает в твою голову, как все остальное. Теперь ты знаешь, поздравляю.

– А если я тебя мусорам сдам? – он явно надеется на то, что у меня сдадут нервы.

– Попробуй, – я безразлично усмехаюсь и неторопливо кладу ногу на ногу. – Догадайся, у кого я беру. У лоха чилийского или у человека с деньгами и связями, который не любит риск. Он узнает, кто перекрыл один из его каналов. А потом ты исчезнешь. Просто не придешь домой из школы. И на олимпиаду по русскому назначат кого-то другого. Такая вот паскудная c'est la vie.

– Ну, помоги мне, помоги, пожалуйста!

Кажется, я давно уже не слышал столь простых и бессмысленных попыток обратить на себя мое внимание и хоть немного разжалобить меня. Парень бормочет еще какие-то нелепости, встает и снова приседает как неваляшка, пытаясь разобраться, что же ему делать, но у него ничего не выходит, и он снова садится и плачет. Ему действительно страшно. Но я с этим ничего не могу поделать. Возможно, психиатр поможет. Я знаю, что с этим кудрявым олухом, но не скажу, хоть режьте. Потому что он должен пройти этот путь сам. Худшее, что можно сделать сейчас – это вмешаться.

– Извини. Могу дать в долг, чтоб тебя хоть немного попустило. Это все.

Через какое-то время пацан просто встает и, не переставая всхлипывать, уходит. А я остаюсь сидеть на скамейке. Рядом с площадкой накручивает круги молодая мамаша с коляской, и она явно хотела бы присесть на площадке, но переживает за мое присутствие. Видимо, видок у меня еще тот. Знала бы она, сколько стоят шмотки, которые у меня одеты под длинной демисезонной курткой угрюмого и поношенного вида.

Я, конечно, блефовал. Никто не станет убирать стукача из-за того, что он сдал одного дилера. Если что-то такое повторится – то еще может быть. Только вот Михей с высоты его полета вряд ли увидит малолетнего псевдоторчка, взбесившегося из-за собственной тупости при переходе с пива на каннабис. И все, что нужно сейчас – это отпустить ситуацию. И ни в коем случае не продавать парню больше, ни за какие деньги. Это была еще одна ложь для самоуспокоения.

Вечером я звоню врачу одной из московских клиник, с которым должен был созвониться еще днем. Он просил перезвонить, а я забыл, но разговор все равно не задается. Я услышал от него все те же типовые формулировки насчет истории болезни, которую я ему переслал, и разговор закончился очень быстро. В общем-то, он и закончился по той лишь причине, что мне очень сильно захотелось обложить этого доктора матом. Он мог хотя бы попытаться сказать что-нибудь новое для меня, дать хоть какое-то новое решение, но он просто повторил прописные истины. Жизнь давно научила меня, что люди, которые в спокойных условиях строят из себя специалистов и решателей всех вопросов, часто при первой же серьезной проблеме бегут в кусты и разводят руками, но каждый раз после таких вещей все же остается неприятный осадок. Особенно в том, что касается Дианы.

Далее у меня предполагается скайп с врачом из Израиля – как одна из попыток ухватиться за спасательный круг, но зайдя на почту, я обнаруживаю от него пространное и весьма эмоциональное письмо на ломаном английском с вложениями и понимаю, что скайп отменяется. Добрый доктор говорит, что прогресс двух самых поздних опухолей, судя по снимкам и результатам анализов, не позволит организму пережить их удаление, а без него лечение первых двух консервативным путем и даже гамма-ножом – возможный пусть к быстрой смерти пациентки. Какой-то бред. Я до сих пор не могу до конца понять, почему нельзя вспахать их все и сразу их крутым излучателем, с учетом того, что я гарантирую оплату любых сумм. Я набираю ему в ответ текст с массой вопросительных знаков и проскакивающими «bullshit» и «fucking impossible» – мой английский не очень хорош, – но не отправляю сразу, а пока оставляю в черновиках – на случай, если очередная встреча с Петром Марковичем принесет какие-нибудь плоды в виде материалов для вложения.

С каждым днем я все меньше понимаю, кому платить и кого просить о помощи. С момента, как все это началось, мои финансы пошли в гору. Я продолжил торговать, только с большим размахом, отдал машину за дешево, а то, что получал в подарок от Лидии, по возможности, переводил в деньги, ну а простую наличку пускал в дело без зазрения совести. Часть первых доходов я отдал родителям Дианы, говоря, что продал кое-что из ценных вещей. Им нужны были средства на уход за ней, и они сразу поторопились залезть в долги, а меня такой расклад не устраивал. Тем не менее, я никогда особо не общался с ними, потому что они всегда были против союза их единственной дочери с такой сомнительной партией. Наши отношения так и не потеплели после этих месяцев, но режим взаимного тактичного молчания они больше не прерывали.

Конечно, все это время я отсыпал кое-что начальнику отделения лично – по-тихому, – и на лучшие препараты и процедуры вне режима – открыто. В какой-то момент, мне начало казаться, что если бы Диану можно было вылечить, то с моим рвением платить всем и вся, это должно было давно произойти, но месяц ушел только на стабилизацию состояния, да и то – сомнительную. Потом мы объехали все подходящие медицинские центры для дополнительной диагностики, потому что одному врачу я не доверял, как и родители Дианы. Результаты варьировались не сильно, а каждая поездка давалась с жуткими страданиями, и мы вернулись в окноцентр. Врачи по ту сторону ссылались на уникальность случая и на то, что химиотерапия только притормозит развитие пары опухолей, но организм попросту не справится. Кто-то заявил даже, что после минимального курса терапии возможна смерть от истощения. Тем не менее, мы ее лечили, и на какой-то период это сработало. Дальше пошли запросы за бугор, на некоторые из которых я еще жду ответа – как и ответ из Израиля. И в этом моя надежда. В этом и в пакете денег, вшитом в матрац. Нести их в банк – юридическое самоубийство, а тонкая стальная дверь у меня заменена на достаточно надежную, и хозяин квартиры не появляется в России.

Деньги – отнюдь не единица исчисления ценностей. Вот что я выяснил за это время. И заплатить дорого – не финансовое понятие. Это не когда ты выбираешь между большой и средней картошками в «макдоналдсе», а когда вынужден похоронить весь образ жизни, который выстраивал годами, когда ты готов на все, лишь бы не терять надежду, когда ты отдаешь себя. И у меня выходит дерьмово. Пора собираться на Крестовский, потому что мне нужно немного занести на улучшенные лекарства для торможения самой активной опухоли Дианы, и в задний карман залезать нельзя, а последняя неделя удалась не очень продуктивной в плане торговли, и я должен…

Лидия

…только не новое утро, полностью повторяющее предыдущие. Я повторяюсь и повторяюсь. Сомнения, усталость, попытка раскачаться, обдумать хоть что-то – получить долгожданную жвачку для мозгов. Но ничего такого. Только ненавистный будильник, под который нужно встать – впервые за несколько месяцев время для меня имеет значение – и я не в форме. Единственное, что меня может разбудить – это мысли о том, кто сделал для меня эту ночь. Мы до утра играли с ним в игру, где мне следовало считать свои оргазмы, но я опять проиграла. И за это он меня отшлепал плеткой, чтобы потом как следует отделать и спустить в меня. Я даже не заметила, как подкралось утро.

Он вышел на балкон и закурил. А я нет. Я почти не курю в последнее время. Во мне так много удивительных, странных и совершенно незнакомых мне чувств, и мне это так нравится, что курить мне не нужно, как и пить или употреблять наркотики. Главный и единственный мой наркотик сейчас стоит на балконе и вдыхает ночной воздух Крестовского вперемешку с дымом сигарет и выдыхает клубы дыма, смешивающиеся за стеклянной стеной перед балконом с видом Гребного канала. Я выхожу на улицу, ощущая покалывание ночного холода, и понимаю, что он стоит на этом холоде абсолютно спокойно, как монолитная скульптура из какого-нибудь венского фонтана – удивительно подробная, детальная, но совершенно непоколебимая.

Я прошу его выдохнуть мне в лицо, и он спрашивает – зачем, – и я говорю, что просто хочу, и он требует открыть рот. Огромное облако дыма выстреливает в меня, и у меня сводит горло и легкие, но я сжимаюсь изо всех сил, подавляя кашель, вдыхаю поглубже и выдыхаю одновременно с ним. Он поглядывает на меня, а я понимаю, что мне уже стало теплее, и я прикасаюсь к его телу – холодному, отстраненному, – и пытаюсь его согреть, но он продолжает курить, лишь иногда кидая на меня мимолетные взгляды. Я сажусь на колени и начинаю ласкать его губами, ощущая, как он возбуждается все сильнее, и я слышу, как он закуривает снова, и не поднимаю глаз до тех пора, пока он не кончает в меня – грубо, с рычанием и прямо в рот – господи, какое же это блаженство, – прямо на балконе моего собственного дома. Я встаю, вытираю губы и смотрю на него – такая маленькая девочка, словно в чем-то провинившаяся перед ним. Я прошу его остаться сегодня со мной.

– Я люблю спать дома.

И мне просто нечего сказать. Какая-то другая «я» могла бы закатить ему истерику, потребовать чего-то для себя, но я уже не могу. Он целует меня – я уже не могу разобрать, куда, – то ли в щеку, то ли в измазанные потеками его спермы губы, – и я ухожу обратно, потому что мне становится жутко холодно. Он стоит еще несколько минут, и ветер поднимает его волосы, а я начинаю сосать свой палец, не могу удержаться и успеваю за это время соорудить собственной ладошкой себе крошечный оргазм, а когда открываю глаза, вижу его – улыбающегося, стоящего напротив меня.

– Мне пора. Тебе нужно поспать.

Мне стоило встать и попытаться его удержать, но ноги меня уже не слушались. Как и все остальное. Я согрелась, я потерялась, я лежала, не помня себя от удовольствия – с легким головокружением, отшлепанная, напичканная его семенем и при этом – бесплодная, а значит – абсолютно свободная от последствий.

Я сделала ему небольшой подарок наличными – так, несколько десятков тысяч, мелочь, – и просила прощения, потому что не смогла ничего купить вчера, хотя обещала. Слишком устала, чтобы ходить по магазинам. И сегодня выспаться мне не удастся, потому что у меня переговоры с моим управляющим финансовым консультантом. Что-то пошло не так с Игорем, и мне нужно выяснить, чего он хочет.

Алекс одет с иголочки и хорош, как всегда. Короткая прическа, идеальная, до единого волоска укладка. Сколько же времени он, мужчина и, вроде как, не гей, тратит на приведение себя в эту форму каждое утро? Мне как-то стыдно перед ним за свой блеклый, под состояние недосыпа макияж.

– Прекрасно выглядишь, дорогая, – начинает он, как всегда, с комплимента.

– Да брось. У меня была тяжелая ночь.

– Опять за клубы взялась? – его идеальная улыбка может даже показаться кукольной.

– Куда там. В мои-то годы. А ты купил-таки «инфинити»?

– О, да, – поднимает ладони в защитном жесте. – Знаю, что ты думаешь, но некоторые мои клиенты просто вынудили меня.

– Ты не сможешь так долго. На этой скотовозке. Все равно вернешься к «альфику», – улыбаюсь в ответ то ли игриво, то ли едко – сама не могу понять. – Причем к такой же «джульетте», попомни мои слова.

– Только с перламутровыми пуговицами, – смеется Алекс и отпивает свой латте.

– Как наши дела, дорогой мой? – поддерживаю его, обняв ладонями кружку с глинтвейном.

Он включает экран айпада, лежащего на столе, открывает какую-то презентацию с графиками и показывает мне на один из них.

– Как видишь, производительность у нас только растет. Твои две фирмы открыли новые интернет-площадки, развивают розницу. Я говорил с Шилиным и Антоновым – у них дела идут лучше, чем когда-либо. Заказали еще по два контейнера товара в этом месяце, взяли несколько новых менеджеров в штат.

– Они еще помнят про меня?

– Конечно. Говорят, соскучились.

С улыбкой и манерами Алекса, какую бы глупость он ни говорил, неискушенные девочки будут течь от каждого его слова. Искушенные, кстати, тоже. Но не так интенсивно. Я смотрю в окно ресторана на серую Петроградку. Если бы я осталась сегодня на Крестовском, то сошла бы с ума. Так мне казалось поутру. Теперь же все то, что я вижу в окне, само по себе кажется безумием. Суета, толкучка на дороге, клаксоны и не поднимающие глаз от асфальта прохожие – все это кажется нереальным, потерявшимся в одном из моих странных, скомканных снов эпохи царства Михея. Иногда я думаю о том, что он хотел меня и готов был в это вложиться, но сердцу не прикажешь, и мы стались друзьями. Он даже не представляет, насколько много он от этого выиграл. Но когда я лежала в клинике, он присылал цветы и даже заезжал пару раз. Возможно, он самый милый из всех, кого я знаю. Самый честный во всем этом грязном болоте. Или, по крайней мере, он носит маску, которая ему под размер. А моя стала великовата.

– Проверяй, чтобы они там не переусердствовали с международными заказами. Говорят, нам грозят проблемы в следующем году.

– Аналитики много чего говорят, – небрежно машет рукой Алекс. – Дело в том, что все эти прогнозы не только относительны, но и не привязаны к реальным датам. Все, что я смог насчитать, я вывел в суммы депозитов и мелких вкладов. В принципе, я рассчитываю только на худший сценарий. Разумеется, управленцы, увлеченные развитием компаний, думают о другом.

– Заставь их думать, как надо. Ты единственный, кто может это сделать.

– Ты знаешь, я всегда делаю все, как надо.

– Да. Поэтому я тебя так люблю, дорогой мой.

– А я тебя – за то, что ты любишь меня, дорогая.

Мы оба смеемся над этими двусмысленными и наигранными заявлениями и синхронно делаем по глотку из своих чашек и также синхронно оглядываемся в окно. И мне это даже не кажется странным.

– Насчет Игоря, – Алекс деликатно потирает пальцем переносицу – явный знак небольшого показного смущения, намек на деликатность темы.

– Чего он хочет? Все того же?

– Почти. Но ситуация немного сложнее. Он предлагал мне решить вопрос без твоего ведома.

– Вот тварь, – вырывается у меня вместе со скрипом ногтей по столу. – Прости.