Восхождение

– Юркий, значит? – заинтересовался Николай Сергеевич. – Ну ладно. Посмотрим, какой ты юркий. Только чтобы по ногам не бить! У ребят у кого кеды, у кого кроссовки. В бутсах только ты один.

– Он не куется, – снова подал голос Васька. – Он только по мячу.

– Кто ж ему даст мяч? – засмеялись мальчики из команды второклашек.

– Детский сад, – вздохнул Николай Сергеевич, положил мяч в центр поля и вставил в рот свисток. – Начали!

Еще в середине лета отец пару раз выбирался на поле за нашим домом, садился на скамью рядом со стариком-соседом и смотрел, как мы гоняем мяч. Команду мы набирали не всегда, чаще всего просто играли вчетвером против четверых, обозначив крохотные ворота кирпичами, а то и вовсе затевали «американку». При отце меня никто за воротник не хватал, и без забитого гола игру я не заканчивал. Однажды, когда начинало темнеть, и от соседних домов донеслось зычное: «Васька! Петька! Домой! Я кому сказала?!» – и я тоже собрался к себе, успел заметить, что сосед с почтением пожимает отцу руку. Мне папа не сказал ни слова, только косился на меня с некоторым удивлением всю дорогу, а через неделю притащил видеокассету, на которой были фрагменты матчей, где играли великие футболисты. Он вставил эту кассету в видеомагнитофон и посадил меня рядом. Мировые знаменитости на экране творили сущие чудеса, а отец довольно сопел и иногда перебивал комментатора:

– Ты посмотри! Видишь? Это Гарринча! У него одна нога короче другой была! На шесть сантиметров! Ты посмотри на этот финт! Видишь? Ты так сможешь?

– Нет, – надувал я губы. – У меня ноги одинаковой длины.

– Ты смотри, смотри! – настаивал отец. – У тебя что-то выходит, но учиться надо. Учиться! Разбирай приемы!

– Отстань ты от него, – смеялась мама. – А то он как та сороконожка из мультика. Задумается, как это он играет, как мяч ведет, – и вовсе разучится.

– Не разучусь! – не соглашался я, а папа продолжал рассказывать про футболистов, обнимая меня при этом. Тогда мы были счастливы…

Я никогда не задумывался, как надо вести мяч. Он сам велся. Прилипал то к одной ноге, то к другой. Играть было легко. Если бы еще никто не мешал, я бы вообще этот мяч никому не отдал. И в этой игре со второклассниками – малолетками, которые тогда казались мне взрослыми ребятами, – я его тоже поначалу никому не отдавал. Успел забить три гола, когда обескураженные игроки из старшей команды стали держать меня чуть ли не толпой. Но и этот прием мы знали. Я делал пас Ваське, и он закатывал мяч в ворота, которые никто не охранял. Все следили за мной.

Мы выиграли со счетом 9:2. Из девяти голов пять были моими. Второклассники смотрели на меня с досадой. Одноклассники обнимали. Я купался в лучах славы. Когда Николай Сергеевич объявил о конце урока, он придержал меня за плечо и спросил:

– В какой секции занимаешься?

– Ни в какой… – пожал я плечами. – Я на луговине играю. За домами.

– Поэтому пока и не испорчен, – сказал сам себе Николай Сергеевич. – Хочешь играть в футбол по-настоящему?

– А это как? Как сейчас было?.. – не понял я.

– Это был тест, – сказал учитель и протянул мне визитку. – Вижу, что хочешь. Вот. Дай маме или папе. Пусть мне позвонят.

Визитку я отдал маме. А через неделю стал два раза в неделю оставаться после уроков и гонять мяч под крышей нашей школы вместе с другими ребятами. Николай Сергеевич оказался фанатом футбола. Роликов с игрой знаменитых футболистов он нам не крутил, но рассказывал много интересного и раз за разом повторял, что в наших футбольных школах уничтожают таланты. Делают из разных мальчишек одинаковых атлетов. Как под гребенку. Я пропускал его слова мимо ушей, потому что просто хотел играть и радовался тому, что получил такую возможность. Да еще под крышей, не думая о погоде и времени года.

Отец стал работать еще больше. Иногда он днями не показывался дома, лишь звонил, говорил что-то маме по телефону, отчего у нее темнело лицо. А когда приезжал, был измотанным и нервным. После того как в конце ноября выпал снег, он привел в дом нового знакомого. Мне не понравился этот человек. Он был старше отца, смотрелся солидно, но у него был неприятный взгляд. Он не скользил им вокруг себя, а как будто фиксировал все. Не меньше минуты пожирал глазами мою маму. С неприятной гримасой пытался высмотреть что-то во мне. Окидывал взглядом наш дом, как будто собрался его покупать. Но хуже всего было то, что отец суетился вокруг него. Старательно улыбался и все время заглядывал ему в лицо. А потом, когда гость уехал на огромном джипе, в котором его ждал водитель, виновато объяснял матери, что теперь у нас дела пойдут в гору, потому что Дмитрий Дмитриевич – это величина, и волноваться больше не о чем. Я ловил напряженный взгляд мамы и думал, что волноваться есть о чем. Вот только не знал, о чем именно.

На Новый год мы поехали в Москву. Папа вырвался вместе с нами впервые за несколько месяцев. Посадил нас в мамину машину и повез в столицу. У нас с мамой были заветные билеты на цирковое представление, а папа собирался ждать нас в вестибюле цирка. Я смотрел в окна, восхищался широкими улицами, шикарными автомобилями, московскими высотками, разноцветными гирляндами и праздничными елками чуть ли не у каждого магазина. Подумывал, что неплохо было бы уговорить маму вывезти меня на каникулах в зоопарк или какой-нибудь парк развлечений. Мечтал, что в цирке подойду поближе к Деду Морозу и узнаю, настоящий он или переодетый. Жаль, к нему мне подобраться не удалось, но зато Снегурочек я видел сразу нескольких, и одна из них – на вид самая настоящая – выдала нам с мамой по билетам подарки с очень вкусными конфетами. Наши места оказались под самым потолком, но даже оттуда арену было отлично видно. Когда зайчик, который был главным действующим лицом представления, потерял в одной из сцен хвостик, а потом выскочил на следующую сцену уже с новым, хотя прежний еще валялся посередине арены, мы с мамой смеялись вместе со всем цирком.

Это было счастьем. Мама и папа были рядом. Представление оказалось замечательным. А дома меня, конечно же, ждал отдельный подарок, ведь до настоящего Нового года оставалось еще два дня. На выходе из цирка я держал родителей за руки, чтобы время от времени зависать между ними как на качелях, когда вдруг увидел в одном из торговых павильонов новый футбольный мяч. Первый цветной мяч чемпионата мира по футболу! Оформленный в стиле «Адидас Танго»! В блестящей пленке, с приложенными к нему по случаю Нового года конфетами. И я потащил к этому мячу и папу, и маму и остановился у прилавка, выдохнув с восхищением:

– Хочу!

И папа присел возле меня, мотнул головой и сказал простые, но страшные для меня в эту минуту слова:

– Сейчас не получится. В другой раз.

Но я сделал то, чего не делал никогда до этого и чего никогда не сделаю впоследствии. Я топнул ногой и повысил голос:

– Хочу!

Отец стиснул мое предплечье так, что у меня остались синяки.

– Иван! Сейчас я не могу себе этого позволить!

– Подожди, – услышал я голос мамы. – У меня есть.

Мама достала из сумочки кошелек и заплатила за этот мяч. Купила его, как оказалось, на последние деньги. И, глядя, как она пересчитывает купюры, отец как-то странно зарычал и вдруг шлепнул меня по мягкому месту широкой ладонью. Впервые в жизни. Я не заплакал. Сначала удивился, а потом увидел лицо отца, который сначала побледнел от ярости, а потом скривился от боли. Ему было очень больно. Куда больнее, чем мне.

Глава третья

Тучи сгущаются

Вспоминая собственное детство, мы не просто перебираем в голове события и впечатления, не только переживаем заново самые яркие моменты пройденного пути. Мы оглядываемся на произошедшее с нами, переосмысливая то, через что нам пришлось пройти. Так наши воспоминания становятся неотделимыми от нашего настоящего. Глядя из своего нынешнего дня, я понял, что в то время, когда я ходил в начальные классы поселковой школы, моя жизнь разделилась на две части. Одной из них стала школа, другой – дом.

Я полюбил школу, но и наш дом оставался уютным и обожаемым мною. Отец иногда чертыхался, что следовало наплевать на моду и построить одноэтажный дом, чтобы не нужно было подниматься и спускаться по лестнице по несколько раз на дню, тем более что участок позволял, а я легко взлетал на свой полутретий этаж, где находилось мое гнездо в оголовке домовой башенки, и без этой лестницы себя не мыслил. Но постепенно все менялось. В школе все было светло, а в доме как будто становилось темнее с каждым днем.

В школе у меня были уроки, друзья, перемены с играми и беготней и, конечно, любимый футбол. Дома – выполнение домашних заданий, мультики по телевизору и напряженное лицо мамы, на котором я все чаще замечал следы слез. Впрочем, напряжение не оставляло наш дом даже тогда, когда матери в родных стенах не оказывалось и мне приходилось сначала ковыряться ключом в замочной скважине калитки, потом в дверях самого дома, а затем разогревать приготовленный мамой с вечера нехитрый ужин.

Напряжение как будто висело в воздухе, проявляя себя в некотором беспорядке в комнатах, в отсутствии привычных «вкусностей» в холодильнике, в неаккуратно задернутых шторах. Вся моя жизнь дома стала казаться мне слегка небрежной, ненадежной, утомительной. Я словно пропитывался этим ощущением. Хоть мама и старалась, чтобы для меня ничего не менялось. Оставив заботу о домашнем уюте, она вышла на работу и стала уходить по утрам вместе со мной. Она провожала меня, мы преодолевали половину пути до школы, а потом мама оставалась на автобусной остановке. Вечером она возвращалась, порой привозя с собой пухлые папки-скоросшиватели. Как она сама говорила, «пришла пора вспоминать свое бухгалтерское прошлое».

В школе у меня все было в порядке: я без особых усилий стал одним из первых учеников в классе, наверное, потому что пришел учиться, уже умея и читать, и считать. Наша классная руководительница, правда, сразу заметила, что мне становится скучно на уроках, и, спасибо ей, не дала превратиться в лодыря – всякий раз подсовывала или какие-то упражнения потрудней, или примеры из задачника для старших классов.

Вот только с английским у меня поначалу не очень складывалось. И не потому, что не было способностей к языкам. Просто язык, как не раз повторяла мне англичанка, не тот предмет, где можно ухватить что-то с налета. Без постоянных и упорных занятий ничего не получится. Она даже предложила нанять репетитора, если мне не хватает «внутренней дисциплины». Мама поддерживать разговор о репетиторе отказалась сразу. Сказала как отрезала: «Ты еще не в последних классах, чтобы мы тебе нанимали репетиторов. Да и нет у нас сейчас такой возможности. Придется стараться самому». А я все никак не мог понять, о какой такой внутренней дисциплине идет речь, если в футболе у меня ее столько, сколько надо? Мало того, что я три раза в неделю оставался на занятия в футбольной секции, где развивал и выносливость, и умение обращаться с мячом, так я по настоянию тренера начал делать по утрам зарядку, а когда выпал снег, встал на лыжи. Жаль только, что мяч гонять на снегу в одиночку было скучно. Ребята увлекались хоккеем – во дворе школы залили хоккейную коробку, но меня почему-то этот вид спорта не привлекал. Впрочем, мне хватало и футбола в школьном зале.

Отец бывал дома редко. Если я приходил после секции, а дома уже была мама, я неизменно спрашивал:

– Папа дома?

Она обычно отвечала:

– Папа на работе.

На работе так на работе. Лишних вопросов я не задавал.

Он появлялся на выходных или поздно вечером, когда я уже спал. Спускаясь на кухню, я чувствовал запах перегара, а иногда слышал и напряженные разговоры из комнаты родителей. Удивительно, но скандалов, которые иногда случались, когда я был совсем маленьким, больше не было. Отец порой повышал голос, пытаясь что-то втолковать матери о бизнесе, сложностях, тяжелых временах, а она отвечала тихо или вовсе молчала в ответ. Помню, я даже однажды спросил у нее:

– Почему ты не кричишь?

Она замерла у раковины, у которой чистила картошку, обернулась, посмотрела на меня – уже третьеклассника – с неожиданным интересом и спросила:

– Почему я должна кричать? Ты что-то натворил? Двойку получил, что ли?

– Почему двойку? – не понял я. – Вчера ты с папой ругалась на кухне. Я слышал. Он еще денег у тебя просил. У него нет денег, а у тебя есть?..

– Я зарабатываю, – отчего-то скривившись, сказала мама, – но меньше, чем хотелось бы.

– Он кричал, а ты молчала, – продолжил я. – Или шептала что-то. Почему ты не кричала в ответ?