Посвящение в мужчины

– Медленно– медленно … а теперь потихоньку ускоряйтесь … теперь быстро …совсем быстро … как  только можете..

Я старался смотреть на ее руки, а у меня перед глазами ее округлые коленки; крепкие, загорелые ноги. У меня от учащенного дыхания не получается медленно– медленно …

Жужа вдруг открывает глаза и ловит мой взгляд.

– Не смотрите пока на меня так. Мы можем сорвать номер.

Это «пока» так бьет меня по голове, что я чуть не роняю баян. Чтобы скрыть смущение, я поправляю ремни баяна и бормочу:

– Что вы … что ты … я просто … надо же куда-то смотреть …

После третьего прохода все вроде бы в порядке.

–Вот и выучились,– заключает Жужа удовлетворенно и наклоняется ко мне, словно намереваясь обнять. Но не обнимает, а кладет руки на плечи и на миг прикасается всей грудью ко мне. Я чувствую эту девичью  упругую грудь  каждой клеточкой кожи, слышу чудесный запах ее волос – я почти в обмороке. Вдруг пронзает мысль: а может, она смеется надо мной – над советским солдатом, а после будет хохотать, как я обливаюсь потом при каждом ее прикосновении?  Эта мысль, наконец, приводит меня в чувство, я резко встаю, готовый дать достойную отповедь, но Жужа не видит  этого грозного движения. Она стрелой уже помчалась в боковую дверь.

И вот объявляют: « выступает танцевальный коллектив гимназии города Кишкун-Майша. Венгерский народный танец Чардаш. Аккомпанирует ефрейтор Южной группы войск Василий Соколов». Выходят несколько пар. В первой – Жужа. В национальном костюме. В черных, как смоль, волосах – алая роза. В глазах  – огонь, блеск, кураж. Кармен, Сильва, Марица – все будет правильно. Боже мой, как она танцевала!Такого задора, соединенного  с манящим кокетством, лукавством, красотой я никогда больше не видел, хотя повидал не одну сотню концертов самого разного уровня. И все время, вертихвостка, стреляла глазами в меня. Если бы я не выучил этот злополучный чардаш до автоматизма, я наверно, где-нибудь сбился бы. Но, к счастью, все обошлось благополучно.

Когда танец закончился, и все танцоры стали кланяться, Жужа вдруг подбежала ко мне и поцеловала в щеку. Зал взорвался новыми аплодисментами. Я тоже заставил себя подняться со стула и поклониться публике. А в голове плыл запах сладкого пота, исходящего от нее в момент поцелуя и острый конус смуглой груди, на миг мелькнувший в разрезе платья.

Концерт настолько затянулся, что об ужине нечего было и мечтать. А надо отметить что завтрак, обед и ужин – священные коровы армейского быта. Это в Союзе можно сбегать в магазин и подкрепиться, если опоздал, загулял или обленился. За границей не так. Все рассчитано до одной единственной калории. И если по какой-то, даже уважительной, причине не успел – значит, опоздал, потому что столовой надо готовить следующий прием пищи на две тысячи человек.

На вопрос, как будет с ужином, замполит сделал многозначительный останавливающий жест рукой: мол, не волнуйтесь, все будет о’кей.

И, действительно, для участников и одного, и другого концертов мэрия города и дирекция гимназии устроили банкет. Опять состоялось небольшое совещание: как быть со спиртным. Замполит сперва и слышать не хотел ни о   каком сладеньком, некрепком,  ни о каких « чуть-чуть», « чисто символически» и прочих хитроумных наших уловках, призванных скрыть от самих себя дальнейшее развитие событий. Уж он-то знал своих соколов. Чего только два кавказца стоят – огонь, порох, если что-то пойдет не так. Да и наши тихони не лучше, когда примут на грудь. Но с другой стороны, быть на венгерском банкете и не выпить стакан доброго вина – это уже слишком, это пахнет неуважением к хозяевам. Тем более, что публика приличная, музыкальная. Замполит опять решился взять на себя ответственность – мужественный человек, дай ему бог здоровья и продвижения по службе. Подполковник Кочергин, слышишь, мы через десятилетия помним тебя, дорогой.

Разрешили по сто грамм на каждого участника. С обеих сторон пятьдесят человек. Замполит сам стоял у дверей, когда вносили бутылки. 12 бутылок – и ни одной больше. Сам смотрел в стаканы. Мы понимали меру его ответственности, и даже внутреннего протеста ни у кого из нас не было. И на том спасибо.

Стали рассаживаться. Тут же прибежала захлопоченная Жужа:

–Я буду возле тебя, хорошо? Я не могу сейчас – помогаю. Пожалуйста,– сказала она умоляюще , взяв меня за руку.

Ох уж эта Жужа. Она не давала мне отдышаться, прийти в себя и все  спокойно, неторопливо, со смаком обсудить и переварить внутри себя. И без того впечатлений было слишком много для одного раза, а ей хоть бы что. Она и здесь верховодила, летала из кухни в залу, оттуда опять на кухню, отдавала распоряжения – была хозяйкой.

Когда подполковник поднял первый тост, Жужа  наконец уселась возле меня.

–Все идет нормально,– сказала она, взяв со стола жесткую салфетку и обмахиваясь ею,– правда же, нормально?

– Выше, чем нормально,– сказал я искренне.

Оно так и было: после наших борщей и каш, макарон по-флотски и супа горохового стол был великолепен.

– Это называется по-нашему чолок,– Жужа показывала на свиную отварную ножку.– А это наш хлеб – кенир, а это халапси– заливная рыба. А это блюдо ты должен знать – это наш венгерский гуляш. А это – рыбный перкельт из судака. Это свинина по– тордайски, это свиные ребрышки в соусе. Вот гусиная шейка с начинкой. А так у нас готовят мамалыгу – попробуй. А еще попробуй гнездо яичное – очень вкусно.

Каждый раз, когда Жужа называла очередное блюдо, у меня непроизвольно выделялась слюна, и я вспоминал своих товарищей, возвратившихся с ужина с перловкой в брюхе. Как им рассказывать об этом изобилии?

– А это печенка косули,– продолжала бубнить Жужа,– а это дикая утка паровая, а это крученики из телятины,– доносилось до меня, как сквозь сон, пока  я уминал жареного гуся.

На некоторое время залегла обычная банкетная тишина, когда гостям  не до разговоров и тостов.Особенно налегала наша военная сторона. Мы все уже почти насытились, а стол по-прежнему был полон.  Жаль, что нельзя было свернуть это богатство в скатерть и бросить в нашу машину, чтобы в городке тоже полакомились.

И тут грянула музыка– наш музвзвод взял слово.

– Идем потанцуем,– тут же потянула меня Жужа. Я тяжело, как бомбовоз, поднялся, с трудом отрывая глаза от стола.

– Откуда ты так хорошо говоришь по-русски?– спросил я, когда мы вышли из-за стола.

–Во-первых, я хорошо учусь в школе,– шутливо сказала Жужа, положив мне руки на плечи и как-то загадочно, совсем по–другому, чем за столом, глядя на меня.– Во-вторых, я два раза была в «Артеке», а в третьих, у нас родственники живут в Берегове, я туда иногда езжу. Это у вас в Закарпатье, если ты не знаешь.

– Понятно,– коротко сказал я и надолго замолчал.

Я не танцевал более полутора лет. Когда тебе двадцать – это целая вечность. И вот изящное девичье тело вновь в моих руках. Мы танцуем танго. Жужа мягко льнет ко мне. Ее грудь то ли случайно, то ли намеренно постоянно соприкасается с моей, заставляя вспыхивать мое лицо и учащать дыхание. Сама прекрасная танцовщица, она не сопротивляется моим движениям и с видимым удовольствием отдается им. Ее волосы источают запах тонких духов. И так хорошо, так спокойно вдруг стало на душе, словно я, действительно, знаю Жужу давным-давно. Она, видимо, почувствовала мое настроение.

– Ты не спрашиваешь, почему я такая нахальная,– сказала она тихо.– А я тебе отвечу. Я совсем не такая, как ты можешь подумать. Просто мне давно снится чье-то лицо. И когда я тебя увидела, я поняла, что это твое лицо. Бывают же такие сновидения, почему так, а?

– Не знаю,– также тихо ответил я.– Мне все не верится, что это правда, а не сказка или ночной сон. Я не  могу, не имею права в это верить. Я солдат, я не принадлежу  себе. Это просто твой каприз. Вот завтра расскажу своим друзьям об этом вечере– и забуду.

– Э-э,  не-е-т,– с прежним озорством и хитринкой в глазах возразила Жужа, пригрозив пальчиком.– Я тебе не дам так просто от меня избавиться. Мы с девчонками решили, что каждая выберет себе кавалера, хотя бы на вечер. Я выбрала тебя. И не только на вечер. Знаешь, какая я упрямая? Если уж что-нибудь взбредет мне в голову, я это так просто не оставляю. Я знаю: очень много наших девушек в других городах, где стоят ваши части, встречаются с вашими парнями. Почему бы и нам не встречаться?

– Мы же стоим не в городе. Нам не дают увольнительных. Пятнадцать километров все-таки …

– А на этот случай у меня есть велосипед.

– А на этот случай у меня есть воинское начальство.

– А у меня есть папа. Он тоже начальник.

– И кто же у тебя папа?

– Директор этой гимназии.

– Ну и что может этот директор гимназии?

– Он меня любит.

– Ну и что из этого следует?

– А то, что когда человек любит, он  может сделать все, что угодно. Например, договориться с вашим замполитом.

– У замполита есть свои права и обязанности. Он не имеет права отпустить одного человека в чужой стране. А я не умею ходить в самоволку, ночью куда-то бежать, крушить преграды, нарушать устав,– говорил я ей в розовое ушко, понимая, что такие доводы не поднимают меня в глазах Жужи. Но зато это честно.

– Мне так сладко, так хорошо с тобой, как будто я вечность тебя знаю,– сказала она воркующе с детской печалью.– Я уже не представляю, что я сегодня ночью буду делать без тебя и завтра днем. Прямо наваждение какое-то.

Танец кончился. Мы опять сели за стол, и я пробежал глазами, что бы еще съесть. Потом были другие танцы, мы танцевали только вдвоем, она решительно отказывала всем другим и зорко следила, чтобы и меня никто не приглашал. Улучив момент, Жужа потащила меня в боковую дверь, и в полутемном коридоре мы до беспамятства целовались, задыхаясь от долгих поцелуев и охватившей нас страсти, пока не раздался командный голос замполита: « Подъем,  выходи строиться!».

– Ну еще разочек,– шептала она, обвивая меня руками и подставляя губы.– Ну а теперь в последний раз.  И еще разик … и еще.

– Жужа,– я мягко отстранил ее, сам опьянев от поцелуев.– Мне надо уже идти. Бежать.

Пока мы грузили свои лахи, она ухитрилась оттяпать мне добрячий кусок торта и сорвать еще несколько поцелуев. Она и вино мне предложила, но тут я категорически отказался, потому что это было бы нечестно по отношению к замполиту.