Детские сердечки

– Вот и хорошо. Завтра же пристроим тебя к делу. Ты, главное, больше не срывайся.

Глава 10

Дело оказалось непыльным. Всё что от меня требовалось – это сидеть в небольшой кофейне в центре Осло, прихлебывать ароматный кофе, заедая чизкейком, и пялиться, между делом, в окно.

В окне-то и было самое интересное. Оно выходило на узенькую улочку, где помимо плотно разбросанных магазинчиков и кафешек, на вторых и третьих этажах домов располагались квартиры. В одной из них проживала отнятая более года назад маленькая девочка, родители которой уже передали аванс за её возвращение. Мне нужно было изображать писателя, и с задумчивым видом записывать наблюдения за передвижениями новых приемных родителей девочки. Ричард их вёл по городу, но чтобы лишний раз не светиться, за домом следил я.

Мне показали личные дела целей, с фотографиями и основными сведениями, вытянутыми Люком из базы данных. Краткий инструктаж провел Янек, пока вез из Убежища. Напоследок, он пожал мне руку, и прошептал:

– Не подведи.

– Не дождешься, – усмехнулся я и, выбравшись, хлопнул дверью.

Кафешка была относительно невелика, но очень уютна. Мягкие кресла за деревянными круглыми столиками так и звали к себе. Я не стал противиться, и развалившись за одним из них, приступил к заданию.

Опознания моей скромной персоны я не боялся. Тревожные репортажи с показом моей угрюмой рожи прошли несколько месяцев назад, и как я знал из разговоров с Жанной и Яном, местные не особо отличаются способностью к запоминанию. Их мало что интересует, кроме них самих и их интересов, которые, чаще всего, очень узки. Да и к тому же, по официальным данным, я покончил с собой, бросившись в море в одном из фьордов.

Данную версию с охоткой подтвердила бывшая жена. За две небольших дозы героина она рассказала полицейским душераздирающую историю о том, как я метеором ворвался в её жизнь, и, не дав опомниться, запихнул в багажник украденного Вольво. Как она прострадала там больше суток, а потом якобы прослушала от меня исповедь и прощание, перед тем как я отправился заканчивать счеты с жизнью.

Бред полнейший. Лично я, как бывший милиционер, пусть даже простой пэпээсник, сразу же заподозрил бы тут неладное. Но норвежцы историю схавали. Да и к тому же пропал я с местных радаров, что только подтверждало версию о самоубийстве.

И в результате, месяц назад уголовное дело о жестоком убийстве семейной четы в одном из пригородов Осло закрыли. К всеобщему облегчению…

Кстати, Люк отличился перед начальством, «случайно» обнаружив Ирдисовскую Вольво с «подарком» у того бара, где судьба меня свела с Янеком. Нашему товарищу-полицейскому даже выписали благодарность, или что там у норвежцев выписывают.

Ян, ко всему прочему, подсуетился у себя на родине, и неделю назад к нему приехал приятель с «гостинцем». В непримечательной оберточной бумаге лежал польский паспорт. Простая бордовая, как на паспорте России, обложка, на которой красовалась польская курица с надписью на латинице «Ржечьпосполита Полска». Самое интересное ждало внутри – с заламинированной страницы взирала моя же собственная физиономия. Правда фамилия была другой, а местом рождения указан Киев.

– Паспорт настоящий, – заверил Янек, – никто подкопаться не сможет. Ты, главное, запомни, что ты украинец, получивший польское гражданство лет пять назад. Это объяснит, почему ты не знаешь толком ни английского, ни немецкого. Ваши особой тягой к языкам не отличаются, а многие вопросы снимутся.

– Так я на Украине-то и не был ни разу, кроме босоногого детства.

– Не важно, тут и не знают где это и чем от России отличается. Теперь ты Виктор Сухоренко. Соответствуй.

Пришлось соответствовать.

Но проблем не возникало.

Официант (скорей всего, даже хозяин) молча приносил очередную чашку кофе, вежливо улыбался, ставя очередной десерт, и так же молча удалялся, не выказывая никаких признаков беспокойства. Других посетителей я интересовал от слова никак. Вот собственно и всё.

Единственной опасностью было встретить Лену. Но, думаю, она по таким заведениям ходить перестала, окончательно упав на дно. Что ж, каждый сам кузнец своего счастья, как говорила моя мама. Мне стало на бывшую жену абсолютно начхать, словно и не было совместно прожитых лет.

Я тщательно фиксировал во сколько и куда выходили объекты. Если они шли к магазину на это же улочке, я это записывал. Но если они скрывались из поля зрения, уходя от дома, то я вызывал Яна по выданной недорогой мобиле-раскладушке, где в телефонной книге под цифрами 1, 2, 3, 4 скрывались члены коллектива, и в дело вступал следующий участник слежки.

Просидеть так пришлось шесть дней. Каждое утро я приходил минут через двадцать после открытия, усаживался, доставал большую толстую тетрадь, заказывал что-нибудь вкусненькое и начинал изображать творца, а точнее творческую личность.

На второй день официант пробубнил по-английски:

– You're a writer?

– Райтер, райтер, – ответил я. – Джоан Ролинг, Гарри Поттер, – добавил я для солидности, ткнув себя пальцем в грудь. Помню, где-то слышал про то, что Мама Гарика творила свою бессмертную прозу в кафешках и забегаловках, используя вместо нормальной бумаги обычные салфетки. Вот пускай меня принимают за такого же гения. – Ай лив ин зе стрит! – махнул я рукой, добивая кафешника акцентом до конца.

Официант покивал, и принес в подарок небольшое заварное пирожное. И более лишних вопросов не задавал.

С погодой не ладилось с самого начала. В первый день накрапывал дождик, ну а к четвертому пошел полноценный снег. Серые свинцовые облака рожали из себя всё больше и больше осадков, а солнца не было видно совсем. Холод, слякоть, серость – вот типичное описание обычных норвежских октябрьских будней. Как тут справляются местные – ума не приложу…

Впрочем, подобные мысли витали у меня уже не один месяц.

В понедельник, на седьмой день, была запланирована сама акция.

Я всё так же занял свой практически именной столик, разложил пару тетрадей и пишущий инструмент и начал имитировать бурную деятельность. Чего-чего, а служба в милиции и работа охранником этому тайному искусству обучили прекрасно.

Сегодня задача была не только в наблюдении за объектом, но и в контроле всей видимой части улицы. В особенности, нужно было отслеживать полицаев, которые в кои то веки могли появиться.

В одиннадцать – одиннадцать тридцать объект номер два – приёмная мать, по обыкновению посещала булочную через дорогу от дома. Детей, по этому же обыкновению, она брала с собой – трое карапузов до семи лет дружно шагали за ней. Там они задерживались минут на пять-десять, а потом все вместе шли в соседнюю лавку, торгующими фруктами и овощами. Сквозь стеклянную витрину было отлично видно с каким тщанием женщина выбирает продукты, и отчаянно торгуется. Именно в эти минута внимание её ослабевает максимально. Этим мы и хотели воспользоваться.

Ровно в полдвенадцатого объект номер два показался на улице. Я еще раз внимательно огляделся, но полицейских не заметил. Когда замыкающий ребенок скрылся за дверью булочника, я набрал цифру «три».

– Привет, а у нас дождь, – произнес я. Собеседник отключился, не проронив ни звука.

Через минуту в лавку зашли двое мужчин – Янек и Ричард. Их задача была встретить объект уже там, и еще больше её отвлечь, после чего выманить нужного ребенка в неизвестном направлении. Неизвестном для меня, полную информацию мне разглашать пока всё еще боялись.

Через семь с половиной минут вслед за подельниками в лавку подтянулась и цель.

Почти две минуты тяжелейшего ожидания, и вот в приоткрывшуюся дверь вышел Янек, держа за руку маленькую, лет четырех, девочку в цветастом пуховичке. Тут же подъезжает неприметная грязно-серая малолитражка. Ян впихнул в нее начавшую сопротивляться девчушку и через миг ничего не указывало на совершившийся киднепинг.

Еще через пять минут вышел Ричард и, отрешенно глядя на окружающих, прошел рядом с моим окном, буквально в метре.

Как только он скрылся из виду, начался сам спектакль. Возмущенная «мать» выскочила на улицу, беспокойно озираясь, и начала звонить куда-то по сотовому телефону.

Через пять минут подъехал полицейский автомобиль, из которого выбрались две женщины в форме, но в странных головных уборах. Я не верил глазам – на головах у полицейских черные хиджабы с клетчатой шахматной каймой по краям. Они что, совсем рехнулись?!

Пока я прихожу в себя, представительницы толерантного закона успели взять объяснения с лавочника и булочника, и мелким шагом направились в кофейню. Быстро переговорив с официанто-хозяином, они деловито подошли ко мне. Но разговора не получилось, норвежского я не знал, а их английский был настолько плох, что я вообще узнал его только с третьего раза, когда меня просили предъявить Айди.

Продемонстрировав им паспорт, я вызвал некое оживление у женщин. Эмоционально переговорив по рации, они жестами указали мне на мое же кресло и попросили не покидать его. Да я собственно и не собирался, по плану требовалось просидеть еще час-два.

Через полчаса в кофейню вошел рыженький, тщедушный мужичок, тоже в форме, и с большой кожаной папкой.

– Йозаф Комар, – представился он на очень плохом русском. – Полиция Осло. Ду ю спик инглиш?

– Йес, ай ду. Только плохо, – честно признался я. – А в чем собственно дело? Эти дочери Аллаха ничего толком не объяснили, потребовали от меня остаться тут.

– Плохо, – с ужасным польским акцентом ответил полисмен. – Что вы тут делаете?

– Пишу книгу. Я писатель.

– Прямо здесь?

– Да. А что такого? Вот Джоан Ролинг своего Поттера тоже в кофейнях писала, – воспользовался я единственным знанием о современных европейских писателях. – Вы лучше поясните, что произошло?