Любовь нужна всем

– Хорошо, – щелчок в трубке. Удалось. Теперь спать.

5

Анжелка проснулась от телефонного звонка. Трезвонило долго, никто не подходил. Она протяжно зевнула, сбросила с себя одеяло. Тяжесть в голове после выпитого. «И кому так неймётся?» Даже не натянув трусики, поплелась к телефону. Дома всё равно никого не было. Родители на работе, Машка в пионерлагере. Кого Анжеле стесняться? Себя самой? Перед дверью комнаты окинула взглядом крупные, как плотно надутые шарики холмики своих грудей и осталась ими довольна. Упругими, налитыми словно яблоки в соку бёдрами тоже. Всем бы такие. Даже Илона может завидовать, хотя и у неё там всё в порядке. Телефон по-прежнему надрывался. Ну кто это? С Павликом после обеда договаривались созвониться, мать, что ли? Анжела вышла в тесную прихожую, босой ступнёй раздавила комок грязи. «Ф-фу-у, вечером пролился дождик, значит, а я не заметила. Мать утром не успела подмести, надо убраться здесь». Анжела сняла трубку. А к чему? Не стоило. Точно, мать обругала за вчерашний вечер, опять, мол, пьяная заявилась, когда за ум возьмёшься, когда в институт готовиться начнёшь? Ну и в том же духе. «А чего за ум браться, – съязвила Анжела, – ещё за макушку подержаться посоветуешь? Неужели поможет? Да поступлю я в этот ваш строительный институт. Уборку сделаю, да, не переживай», – закончила она примирительным тоном. Ещё не хватало с матерью цапаться из-за всякой ерунды. Тем более день начинать. Так, сколько времени? Одиннадцать-десять. Ну ладно, времени дофига.

Анжела накинула зачем-то халатик и пошла в душ, то есть в то, что на официальном языке называлось совмещённым санузлом, а Анжела звала тубзиком, там покрутилась перед зеркалом, устроенным над умывальником, ещё раз оценила свою фигуру, ещё раз осталась довольной, вот только большая, полнотелая коричневая родинка над левым соском чуток портит картину. Как бы от неё избавиться? И веснушки бы вывести. Ох.

Залезла в порыжевшую от времени ванну, включила душ. Водичка шла только холодная, накануне отключили горячую, аж на две недели. Обычное дело летом. Анжела сжалась почти в комок, кое-как выдержала секунд тридцать и вылетела из семейного сортира. Переоделась в домашнее, холодный душ пробудил аппетит. Заглянула на кухню, сначала дёрнула ручку холодильника – там скука сплошная, даже колбасы нет, только яйца, молоко, баночка сметаны, полбутылки водки, открытая банка кильки в томатном соусе и картошка с морковью в нижнем отделении. Хм, не густо. Развернулась, едва не задев филейной частью висевшую на крючке поварёшку, и о, счастье! Мать оставила полсковородки жареной картошки. «У-у-у, – у Анжелки аж слюнки потекли, – красота!»

Завтрак прошёл за чтением Дюма – «Двадцать лет спустя». Пятно масла упало прямо на середину страницы. Анжела быстро вытерла полотенцем, мать увидит, опять заругается, книга дефицитная, на макулатуру купленная. Чтение плавно продолжилось после еды. Анжела не заметила, как время пролетело. Глянула на круглые синие допотопные ходики, а уже второй час. С трудом отставила книжку, принялась за уборку. Да что там убирать-то? Сорок два квадратных метра, две комнаты: маленькая – Анжелы с Машкой да родительская, большая, она же по необходимости гостиная, кухня шесть метров, коридор квадрата четыре, тубзик, его, кстати, сегодня убирать не надо, мать сама им обычно занимается. Пройти пылесосом, вопрос десяти-пятнадцати минут, столько же поводить шваброй, и дело в шляпе, то есть в тряпке. Ну вот и всё, Анжела отнесла пылесос на балкон, его загороженная вкривь и вкось часть служила кладовкой, остальная – курилкой для отца, а теперь и для Анжелы порой. Ну или чаю попить. Однако это потом, пока она вернулась к своему чтиву. Готовиться в институт никакого настроения. Успеется ещё. В заборостроительном всегда найдётся факультет, куда конкурс небольшой, сдать экзамены на тройки – и золотой ключик у тебя в кармане!

Снова зазвонил телефон, а это уже Павлик, скорее всего! Даже ноги в тапки не сунула, так босиком и побежала.

Но из трубки плыл другой голос, тёплый, приятный, слегка раскатистый. Это Никита, Павликов дружок. Дежурный обмен приветствиями. Пару фраз ни о чём, и вот она, цель звонка:

– Слушай, ты с подружкой своей, Илоной, обо мне говорила?

– Говорила, говорила, только не хочет она ни с кем вот так знакомиться, понимаешь, у неё никого ещё не было, даже не целовалась, а тут я её под тебя подкладываю. А она девочка, говорю тебе. И подруга моя к тому же! А ты же поцелуйчиками не ограничишься?

На другом конце провода захихикали.

– Во-во, и я о том же. Тут по-другому не мешало бы.

– Как?

– Вот мне ещё за тебя комбинации придумывать. Давай сам что-нибудь придумай, тебе же надо.

– Ну я ведь её не знаю, помоги, чего тебе сто?ит? – Голос сменил тональность на просительную. – Давай я где-нибудь случайно вас встречу? Например, сегодня вечером в «Молодёжном»?

– Сегодня навряд ли, я думаю, у неё ещё голова болит после вчерашнего. Представляешь, она в первый раз в жизни коктейль пила! Ну мы и накачались, сначала один, потом второй, потом третий, я и по четвёртому, кажется, прошлась. Ладно, если пойдём куда, я тебе звякну.

На том и сошлись. «Вот же повёлся чудак на фотографию. Не на дискотеке познакомился, не в компашке, а по фотографии! Бывает же такое, вроде не в девятнадцатом веке! Ещё бы письма писал, длинные, с признаниями!» Но вдруг Анжеле стало немного стыдно, Илона всё ж таки подруга, а она её так. «А с другой стороны, может, и к лучшему, пора и Илонке с мужским полом отношения заводить. Ну не захочет в постель ложиться, так её заставлять не будут, Никита ведь порядочный, не гопник какой». Успокоив свою совесть, она снова села за телефон и набрала Павлика. Номер не отвечал. Читать больше не тянуло, надоело, конечно, красивые истории описывал этот господин Дюма, но как далеко это от жизни теперешней! Да и от тогдашней, наверное, тоже. На то они и писатели, чтобы людям головы дурить. Наверняка пишут одно, а поступают по-другому, да ещё и пишут то, о чём представления не имеют. Ну разве мужик способен проникнуть в чувства, которые обуревают женщину? Да никак! Анжела вышла на балкон, вдохнула свежего воздуха, вытянула руки вверх и отвела их в стороны: «Красота! Денёк что надо!» Она достала из укромного местечка, между отцовскими деревяшками, початую пачку «Стюардессы» и зажигалку. Закурила. Затянулась.

Приятный болгарский табак, не дерёт горло как «Беломор». Анжела откинула голову от удовольствия, взор её упёрся в серый бетон верхнего балкона. В плохую погоду его щербатил дождь, и меленькие кусочки потихоньку-помаленьку отваливались, падали и крошились под ногами Анжелы и родителей. Но сегодня жарко палило солнце и на небе ни малейшего намёка на дождь. Анжела перевела взгляд в сторону улицы. Кроны высаженных лет двадцать назад деревьев, ровесников местных девятиэтажек, слегка покачивал ветер. Они давно поднялись выше восьмого этажа, и она могла созерцать только подрагивающие от лёгкого городского бриза листочки. Они уже не такие масляно-зелёные, нежные, сочные как в начале лета, а стали приобретать грязноватую окраску. Скоро и вовсе некоторые из них начнут желтеть. «И чего Илонка не любит дачу, вот я бы с ней съездила, у них там бор рядом, походить среди сосен, подышать глубоко свежим, не задымленным городским, чистым лесным воздухом, какое удовольствие!» А тут сиди, пока Павлик не свистнет, в этих стенах. А ведь и они были в радость. Пока Машка не родилась, в общаге трамвайщиков маялись, одна комната на троих, потом на четверых. Анжела помнила, когда её торопливо спроваживали спать: «Всё, спатеньки, дочка!», после короткой паузы начинала скрипеть родительская кровать и сдержанно постанывала мать, Она слышала и не понимала, ей потом объяснил один доброжелатель сопливый, когда Машка появилась на свет, а с ней и ночные вопли. И вот она перешла уже во второй класс, когда въехали сюда. Казалось, рай земной, Машка поначалу спала с родителями. У Анжелы была своя комната, могла ли она о таком мечтать годом раньше? Да уж, Анжела затушила сигарету, бросила бычок в бездну, и вовремя. Сзади скрипнула дверь большой комнаты, раздались шаги – отец вернулся с работы, что-то рановато сегодня.

– А, ты тут, Анжелка, забацай-ка мне яичницу! – произнёс он своим скрипучим голосом и повернулся к выходу.

«Наверное, в тубзик завалился. Анжелка, забацай мне яичницу», – передразнила отца и послушно поплелась на кухню:

– Рановато ты сегодня!

– Халтурка нам с начальником хорошая попалась. Вот он на радостях и отпустил меня на два часа раньше. А ты чего такая хмурая, – поинтересовался отец, поджав свои худые ноги, он пристроился на табуреточку в уголке тесной кухни. Из всей одежды на нём остались лишь фиолетовые семейные трусы и майка. Зато в руке он уже держал пятидесятиграммовую стопочку, – жизнь хорошая штука.

Опрокинул, выдохнул, закусил хлебом с килькой, тут же налил вторую и развил тему:

– Вот посмотри на меня, на маму. Живём как культурные люди, в большом городе, в чистоте. Деньги зарабатываем, ну мать, правда, не особо, зато у меня со всеми делами вполне прилично выходит. А мой двоюродный брат, между прочим, дядя Серёжа, коровий навоз из фермы вывозит на тачке. Накидает вилами и вперёд. А дочка его старшая коров доит колхозных, каждое утро в пол-шестого должна быть на работе, корова ждать не будет. Ей не вталдычишь ничего про всякие обстоятельства. Вот. А ты куксишься.

– Да не кукшусь я, пап, с чего ты взял? – Анжела водрузила горяченную сковороду на подставку. Яйца аппетитно скворчали, аж самой захотелось.

– Куксишься, я вижу. А, правда, чего ещё надо – все удобства, балкон с видом хорошим, не в тесноте. Помнишь общагу?

Анжела кивнула.

– То-то же! О, яишенка! Ну спасибо, дочка, спасибо. Заморю большого червяка!

«Сейчас он выпьет третью, потом выкурит беломорину на балконе и завалится спать, а вечером будет допоздна пялиться в ящик. И так каждый день. Разве это жизнь? Неужели о таком он мечтал, когда вырвался в столицу из деревни? Папка мой, папка. Не хочу так! Скорей отсюда, чего там Павлик молчит, попробую ещё разок».

6

Телефон Павлика снова не отвечал. Врубила любимый «Наутилус»: «Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой!» Павлик по-прежнему молчал – долго, однообразно и безысходно. Анжела давно была готова к выходу: бровки подведены, наведён марафет вокруг глаз, губы накрашены и при полном параде – польские джинсы и изначально дешёвенькая синяя курточка, которую Анжела сама облагородила, пришив белую бахрому. Анжела-то готова, но вот уже почти семь часов, отец просыпается, слышно, как скрипит под ним кровать –зашевелился, сейчас встанет курить, мать вот-вот придёт, нагруженная сумками. Поэтому обычно гораздо раньше, чтобы не ругаться лишний раз с матерью, Анжела сбегала из дома. И в это время они уже были вместе, вдвоём: или в кино, или в парке, или в «Молодёжном», или у кого из ребят. Всегда, а тут от него ничего, и его дома нет. Куда он мог подеваться? Договаривались ведь как обычно! А вдруг что-то случилось? Да что могло случиться! Могло, вдруг рубанула она. «А вдруг он за той, рыжей глистой плоскогрудой, задумал ухлестнуть, как он её глазами ел в прошлый раз!» Анжела внезапно ощутила незнакомое ранее чувство. Кровь прильнула к вискам, дыхание участилось, она опустила голову, уставившись в какую-то точку на паркетном полу, и долго-долго не отводила взгляд от неё. Тысячи мыслей пронеслись под тяжёлой шапкой её каштановых волос. «Она, точно она, ещё улыбалась в его сторону, а когда я возвращалась из сортира, они оба пялились друг на друга и улыбочки милые у обоих. Он, помнится, даже приподнял бокал в её сторону. Ух, я тебя стерва рыжая!» Анжела инстинктивно сжала кулаки и почувствовала, что она теряет рассудок: «Я тебе зенки- то выцарапаю, паскудница поганая! Да чего там зенки! Дай только встречу! А где? А там же!»

Поглощённая планами мести сопернице, едва не уследила за временем. Оно текло без остановки, а стоило бы смыться, пока мать не появилась. Куда валить прямо сейчас, этого она абсолютно не представляла, но уходить нужно срочно. Быстрыми, точными движениями поправила причёску (два рубля заплатила), ещё раз бросила взгляд в зеркало – подвела реденькие брови и, не попрощавшись с отцом, вылетела из дома. И тут же, на лифтовой площадке, столкнулась нос к носу с матерью: «Привет, мам, уборку сделала, папу накормила, в институт готовилась. Ой, щас лифт уедет. Пока!» Ошеломлённая таким кавалерийским наскоком мать даже рот раскрыть не успела, только из-за закрывшихся дверей до Илоны донеслось: «Ты когда дома будешь-то?» Притворилась, что не расслышала. У матери в двух руках авоськи, она на кнопку нажать не успела. И лифт погрохотал вниз. Там, внизу, Анжела выскочила на площадку и, прежде чем выйти наружу, воспользовалась зеркальцем, опять поправила сбившийся в суете локон, выпрямила спину и с гордо поднятой головой прошествовала мимо бабсобранья – так называли коллектив неустанных смотрительниц подъезда. Чтобы видели, чтобы знали – Анжела всегда в форме, всегда на высоте. Вчера вечером, когда Анжелка вся расхристанная и здорово поддатая возвращалась домой, бабсобранье уже передало пост алкашам, а тем самим было всё равно. Нет, не всё равно, приглашали присоединиться. «Да пошли вы на …!» – процедила сквозь зубы Анжелка. Тех послать легко, а вот этих нельзя – они формируют общественное мнение подъезда, они же матери при случае донесут: «А Анжела ваша-то такая и сякая!» В этот раз на бабсобранье желаемый эффект произведён. Сзади до Анжелы донеслось шушуканье, что-то вроде: «как выглядит-то!»

Анжела, не оборачиваясь, двинулась по аллейке в сторону автобусной остановки и прямо перед ней, ну невесть откуда, выросла высокая, худощавая фигура – Павлик, совсем необычно для себя одетый: в чёрном пиджачке, с галстучком поверх белой сорочки и в идеально выглаженных брюках. Но это не всё: в руке он держал букет из трёх гвоздик и протягивал его Анжеле.

Она прямо оторопела от неожиданности:

– Это мне?

– Тебе, кому же ещё? – Его карие глаза лукаво прищурились. – Или тут ещё кто-то есть?

– Спасибо, – Анжеле хотелось броситься в объятия Павлика, расцеловать его, дать себя исцеловать. Но сзади, она знала, уверена на сто процентов, за ними пристально наблюдало бабсобранье.

– А чего так нарядился, как на сдачу диплома?

– Да я и рассчитывал, вроде как диплом получить. Ты же рассказывала про бабсобранье, вот я и вознамерился им показать, какой у тебя приличный кавалер, чтобы потом информацию до нужных ушей донесли.

– Мы едва с моей матерью не столкнулись. То есть могли вполне столкнуться. Зато у меня получилось. Представляешь, – Анжела хохотнула, – она из лифта, я – в лифт. Привет, пока.

– Нет, Татьяну Сергеевну мы оставим на потом, не всё сразу, пусть ей расскажут, пусть её заинтригуют.

– А я тебе названивала полдня, а ты не отвечаешь. Я уже Бог весть что стала воображать, – слегка обиженно пробормотала Анжела.

– У нас телефон вчера сломался. Мне было партийное задание – сидеть, из дома не выходить, мастера караулить. Надеялся, что придёт вовремя, но ни фига. Вот мать вернулась со смены, и я к тебе.

– Ну мог бы из автомата набрать! – Анжела ещё пыталась изображать обиду.

– Автомат на остановке тоже не работает, уже пару недель причём, зато цветочный киоск цветочки продаёт, – рассмеялся Павлик, – я к тётеньке за букетиком и вижу – такси, зелёный огонёк. «И вот я здесь, и я у ваших ног!»

– Что-то знакомое, – улыбнулась Анжела, а сама подумала: «Господи, какая же я дура! Какая рыжая! Он же меня одну любит!».

– Это из «Горе от ума» фразочка Чацкого.

–Точно, куда пойдём?

– А не всё ли равно? Впрочем, нет. Никита в «Молодёжном» должен уже веселиться с компанией, давай заглянем? Ты как после вчерашнего с подружкой своей?

– С утра было не очень, сейчас нормально.