Литературный оверлок. Выпуск №4 /2018

Удивительно! – думал Иван. – Эта граница между миром внешним и миром внутренним, эта последняя стена храма, как тонко они её чуют!

И тут же тоскливо посмотрел себе под ноги:

В отличие от меня. Чую только запах гашиша.

Иван проснулся от криков. Хозяин ходил по двору и отрицательно отмахивался. К их сараю стянулось полдеревни. Старуха, продавшая им свёрток, теперь щербато скалилась и всё повторяла:

– Полис, полис!

Моше сидел на крыше, растирая лицо.

– В чём дело? – спроси Иван.

– Кармель ночью гуляла и зачем-то полезла обнимать какой— то каменный фаллос. А тут же ничего трогать нельзя. Они с нас деньги требуют.

Сама Кармель сидела в своей комнате, поглядывая за шторку и зевала.

– Самое паршивое, что они говорят о полиции.

– Думаешь, им делать нечего, звать сюда полицию? Да и на чём? На вертолётах? – спросил Иван.

– Просто лишний шум. Весь отдых обломают, – и риторически добавил, – зло не в травке, а в том, что она продаётся за деньги.

Мучаясь и беспрерывно обтирая щёки, Моше достал кошелёк и предложил всем скинуться по тысяче рупий. Отказалась только сама Кармель, которая заперлась в своей хибарке. Столько мог бы стоить внутренний рейс эконом-класса. Но делать нечего – Моше протянул деньги старцу в рыжем тюрбане. Очевидно, тот отвечал за каменный фаллос.

Старец тут же сложил ладони и поклонился Моше. Затем развернулся к односельчанам, скрутил купюры в трубочку и сделал жест, будто курит. В народе раздались смешки. Старец раздал купюры по рукам, и маланцы, недолго думая, искрошили их в мелкую труху, и расходились восвояси, посыпая ей улицу.

В тот же момент дверь сарая распахнулась, из неё выбежала Кармель с пучком волос, сползшим на лицо, с наспех накинутым на голое тело сари. Она кричала что-то им во след. Иван не понимал иврита, но некоторые слова интернациональны. Да и трудно ли было понять, о чём болела её душа? Она шаталась и растирая туш, срывала жирные стебли конопли и хлестала ими землю. Остальные молча собирали рюкзаки. Рыжий положил длинную ладонь ей на плечи, приобнял её и увёл. Назад в мир шума и ярости.

2. Ришикеш

Ришикеш называют мировой столицей йоги. Те позы, которые принимал Иван в индийском «местном» автобусе и впрямь подразумевали незаурядную гибкость.

Автобус, пёстрый, как боевой слон, за ночь совершил медленный спуск по серпантину. Днём выехал на равнину предгорий, где каждые десять минут водитель подбирал семейки местных крестьян.

И вот, задавленный у окна с рюкзаком на коленях, Иван видел в пыльное окно рисовые поля, хибарки и закоптелые храмики вдоль трассы. Храмов было в десятки, в сотни раз больше, чем в России. Но тут брали количеством, а не качеством. Из зевов бетонных пагод тут и там выглядывали смазанные маслом и усыпанные цветным рисом божки с красными глазками.

Наконец, за хребтами руин показалась лента Ганга. И тут же спряталась в абстракцию кварталов. В этих двухэтажных городах жили коровы, собаки и телефонные вывески. Создавалось впечатление, что здесь больше нечего делать, кроме как в бесконечном ожидании смотреть на дорогу и звонить, звонить, звонить… Кому? Не важно.

Шум базаров знойного полудня сотрясал дымный воздух. Иван чихнул от облачка специй и проснулся в поту. Окно автобуса не открывалось, а людей набилось столько, что кроме тел и кусочка стека ничего было не видать. Из рюкзака под давлением сочилась клейкая жижа – купленные на стоянке манго.

На вокзале его тут же обклеяли водители рикш. Он выбрал ту, что почище. Нечто вроде мотороллера с крытым кузовом, внутри пестрящим плакатами оранжевых гуру и голубых богов.

Водитель закинул рюкзак на крышу, удивлённо массируя плечо.

– Какой тяжёлый. Давно путешествуешь, байя[1 - Братец (урду)]?

– Нет. Но хочу добраться до Эвереста, – сказал Иван.

– А тут проездом?

– Да, я еду из Наггара, из долины Кулу.

Водитель лукаво улыбнулся и предложил купить чарас. Иван отказался.

В сущности, – думал Иван, выкинув из рикши руку на ветер, – тут не так уж и плохо. Просторно, не так жарко, и вот на тебе – священный Ганг прямо под мостом.

Из реки, наполовину уйдя в неё и чуть завалившись, выглядывал десятиметровый Шива с блаженно закатанными глазами. Агрессивные воды точили известь статуи, и каждые три года религиозные власти ставили новую.

Ганг тут был ледяной и чистый, рядом в горах находился его исток —ледник Ганготри. Держась за цепи, в млечные воды ступали старцы. Чёрные с седыми волосами. Иные, разложив открытки с богами, совершали утреннее подношение цветов и риса.

Отель был на склоне в цветущей куще, в гуще магазинчиков турснаряжения, каяков, ковриков для йоги и местной аюрведы. Белые брови шведов, бороды израильтян и пара-тройка индийских постояльцев.

Анфилада второго этажа вела на широкий балкон, откуда открывался вид на обеденный сад и далее – луковки йогического храма. Рано утром этот храм разбудил Ивана. Выспаться после серпантиновой ночи не удалось – сотня гортаней за стеной тянула «Ом».

Те, кто не успел к началу медитации, шумно бежали под балконом со своими ковриками, фенечками и волосами, собранными в пучок.

Иван спустился в сад, где непальские ребята, потягивая биди[2 - Травяная сигарета без табака, очень популярная в Индии], несли ему блины и кефир.

Он достал альбом и начал новый лист с эскиза непальского повара за большой глиняной печью. Повар пытался проснуться, бросаясь камнями в обезьян.

Но пришлось отложить карандаш – Иван почувствовал на себе взгляд. За соседним столиком сидела девушка. Она улыбнулась и кивнула. Она была молода, с приятным румянцем. Иван улыбнулся в ответ. Девушка пыталась читать книгу, но всё время отвлекалась. Иван решил нарисовать её, девушка заметила это и весело крикнула:

– Покажете потом? – по-русски.

Иван кивнул. Его завтрак остыл, но набросок был готов. Приступая к холодным блинам, он позвал её:

– Готово.

Девушка села рядом, от неё пахло апельсином.

– Похоже. Особенно ямочка тут. Можно альбом полистать?

– Конечно. Вы давно здесь?

– Две недели, – её пальцы перекидывали хрустящие листы, вздутые от акварелей.

– Медитируете? – спросил Иван.

– Нет, пишу диплом, – она не отрывала глаз от альбома, – А рисунки ваши хорошие, но у меня, видимо, профдеформация. Теряю интерес к искусству.

– Что за деформация такая?

– Ну, знаете, когда от профессии меняется поведение. Я психиатр. Будущий.

– То есть, вы про меня сейчас всё узнаете? – Иван сделал испуганную мину и тут же вернулся к остывшему кофе.

– Нет, вы же занимаетесь искусством. Искусственное – не естественное.