Менеджеры халифата

Несколько месяцев перипетий в Сирии, хождение по краю, ранение и контузия… Все это было для Горюнова по-настоящему, частью его и без того рискованной жизни. Турки вели его, контролировали каждый шаг, в том числе и в Сирии, посредством некоего Галиба, который и переправил Петра в Сирию.

Вернувшись из Эр-Ракки, Горюнов попал как кур в ощип и узнал, что Галиб – офицер MIT. Получил от турок псевдоним Садакатли и стал успешно работать на два фронта.

С подачи обоих Центров, родного и турецкого, Горюнов отправился в Северный Курдистан, в горы Кандиль, где внедрился в так называемый российский батальон.

MIT преследовала цель скомпрометировать одновременно и курдов, и законную власть Сирии. Для этого снабдило Горюнова-Садакатли химическим оружием, которое он должен был отвезти курдам на нескольких грузовиках через Сирию, и с его помощью совершить диверсию в стане давнего врага турок – на базе РПК в горах.

Провокация MIT сорвалась благодаря Горюнову. Но после этого Петр не мог более оставаться за границей. Пришлось спешно уезжать из Эрбиля с тем паспортом, что привез ему в аэропорт Тарек.

– Петр, не горячись! – попросил Александров и тут же рассердился на себя, не в силах подобрать нужные слова. – Думаешь, ты один такой? Мне когда-то пришлось вот так же начинать с нуля, когда я вернулся из Афганистана. Как видишь, работаю до сих пор. Главное, понимать, чего ты от этой жизни хочешь. Адреналина тебе и здесь хватать будет. Именно поэтому я предложил твою кандидатуру для работы в Управлении по борьбе с терроризмом.

– ФСБ? – уточнил Горюнов довольно безразличным тоном.

Они прошли по залу прилета, вышли под дождь. Расплывчатый свет фонарей и фар машин, подбиравших пассажиров, заставил Петра прищуриться. Он почувствовал, как устал, глаза слезились. Но Александров, похоже, вознамерился окружать его своей отеческой заботой всю ночь.

Володин держался на расстоянии. Следовал за шефом тенью. Вовремя раскрыл над генералом зонт, и Горюнов знал, что это не из раболепского чувства – Мур как-то упоминал, что Александров вместе с Володиным еще в Афганистане служили. Горюнов представил себе руководство в перухане[5 - Перухан – длинная рубашка и широкие штаны афганцев], в песочном паколе[6 - Паколь – головной убор – шерстяная шапка] и дисмале[7 - Дисмаль – афганский клетчатый платок, который традиционно носят мужчины] – такие носили в подразделениях Ахмад Шаха Масуда, и усмехнулся.

Подъехал служебный черный BMW с мигалкой на крыше.

– Куда мы? – сонно спросил Горюнов. – На полиграф?

– Завтра в девять поедешь к мозгоправам. Выспись только как следует.

Петр красноречиво взглянул на циферблат стареньких наручных часов «Orient». Он купил их на Сук ас-сарае. Они наверняка были ворованные, но подлинные, из дорогих. А продавал их медник, приторговывавший краденым, почти за бесценок в первые дни, когда после американского вторжения рынок снова заработал.

– Сейчас два ночи, – ворчливо заметил он. – Тогда куда мы, Евгений Иваныч? Насколько я помню, я живу в другой части города.

Генерал не ответил. Переглянулся с Володиным. Петру слишком хотелось спать, чтобы разгадывать их ребусы. И разговаривать с Александровым он не жаждал. Надеялся поспать дорогой, куда бы они ни направлялись, но его растрясло, заболело многострадальное раненое плечо. Он уставился через слегка тонированное стекло на дома, темные в это время. Город казался ему чужим, впрочем, так оно и было: родился и жил до окончания школы в Твери, а чувствовал себя багдадцем.

«Мать, – подумал он с тревогой. – Надо к ней съездить как можно быстрее. Сейчас начнутся проверки, медкомиссии. Потом будет все по-новой для перевода в ФСБ».

– Приехали. Вон к тому подъезду, – подался вперед генерал, тронув за плечо водителя.

BMW остановился около кирпичной девятиэтажки. Перед ней росли несколько сосен, улица была тихой, вдали от шумного шоссе. Во дворе при свете фонарей поблескивали мокрые от дождя качели и детская горка.

– Восьмой этаж, квартира двадцать восемь. Выходи, выходи, – толкнул его в бок генерал. Они подошли к подъезду. – Ты теперь живешь здесь. Трехкомнатная квартира лучше однушки, тем более турки знали твой прежний адрес.

– Трехкомнатная? – удивился Петр. Подняв голову, он глянул на дом. Два окна на восьмом этаже светились. – С чего мне такие привилегии?

– Скоро узнаешь, – загадочно сказал Евгений Иваныч. – На днях состоится награждение. Обычно орденом «За заслуги перед Отечеством» президент награждает в июне и декабре. Но для нескольких товарищей, в том числе и для тебя, сделают исключение. Закрытое награждение, без прессы. Ты уехал как раз тогда, когда пришел указ о награждении тебя «За заслуги перед Отечеством» III степени с мечами. А за две недели до сегодняшнего приезда пришел приказ на орден II степени.

– Обвешают как елку, – пробормотал Горюнов.

– Петр Дмитрич, не забывайся! – сердито осадил Александров. – Ты знал на что идешь. Это бывает жестоко, но…

– Не надо меня воспитывать, товарищ генерал. Спасибо за заботу.

Он повернулся и пошел к подъезду, ощутив тяжесть сумки с вещами Зары. Ее легкие платья, браслеты и зеркало с фальшивым топазом, вправленным в серебряную рукоять, теперь казались ему неподъемным грузом. Она просила его взять эти вещи, написав записку, предчувствуя свою скорую гибель…

Дверь открыл Мансур. Сын ничуть не изменился: все такой же тощий и бледный, с патлатой черноволосой головой. Он так и выглядел лет на десять, хотя ему уже исполнилось четырнадцать.

О его существовании Петр узнал только в этом году. До этого мальчишка воспитывался в Стамбуле среди курдов, а его мать Дилар убили не без участия спецслужб Турции. Зарифа после смерти подруги воспитывала Мансура и вывезла в Москву по просьбе Горюнова, спасая от преследования MIT.

Взглянув на него, Петр снова подумал о Заре. Как он расскажет сыну, что потерял и ее?

– Баво! – он назвал его папой по-курдски, а дальше радостно заговорил на турецком, с блеском в черных озорных глазах. – А мы тебя ждали еще час назад. Дядя Женя сказал, что привезет тебя…

Мансур неожиданно полез обниматься, боднув лохматой головой отца в подбородок. Поверх его макушки Петр увидел Сашу с… младенцем на руках. Александра коротко остригла свои пшеничные волосы и стала похожа на девочку-подростка. Темно-синие глаза, окаймленные тенями от недосыпа, выглядели большими. Ребенок лежал у нее на сгибе правого локтя, левой рукой она смущенно провела по своим волосам.

– Во время беременности полиняла, – пояснила она и ушла в комнату положить младенца.

– Чей ребенок-то? – не нашел ничего умнее спросить Петр ей вдогонку.

Мансур засмеялся. Он учил русский, хотя сам говорил с сильнейшим акцентом, но прекрасно понял, что имел в виду отец.

– Это как со мной, – съехидничал Мансур по-турецки. – Ты не верил, что я твой сын.

– Говори по-русски, – однако по-турецки велел Горюнов. – И не вмешивайся! Я просто не знал! Скажи хоть, это мальчик или девочка?

– Я заставляю Мансура говорить по-русски, а ты снова лопочешь с ним по-вашему, – Саша торопливо появилась из комнаты и обняла Петра, горячо зашептав ему в шею. – Теперь все? Евгений Иванович сказал, что ты больше не уедешь.

– Не понял, – Петр отстранил ее, взяв за плечи. – «Дядя Женя, Евгений Иванович». Он что, тут вас окучивал? Вился вокруг Мансура?

У Горюнова был еще свеж в памяти разговор, произошедший несколько месяцев назад с генералом о Мансуре. Александров намекнул, что пацан перспективный кадр. Два родных языка – курманджи и турецкий, знание традиций, мусульманин. Готовый нелегал. Подучить, создать легенду, дождаться, когда подрастет, изменится внешне, и засылай хоть к курдам, хоть к туркам.

– Ну что ты взвился? – Саша провела ладонью по его колючей щеке. Увидела шрам на виске, уходящий под волосы. Испуганно часто заморгала, но расспрашивать не стала. – Он помогал с переездом. Видишь, какую квартиру нам выхлопотал?

– Пока не вижу, – мрачно кивнул Горюнов, пряча за угрюмостью замешательство от встречи. Он с большим удовольствием оказался бы сейчас один, пусть и в своей старой квартире.

– Мансур, иди спать! – велела Александра и снова удалилась в комнату, крикнула оттуда. – Завтра тебе школу никто не отменял!

– Лихо ты с ним, – подхалимски заметил Петр, плетясь следом. Он оглядел спальню.

– Подсунул мне отрока, что прикажешь с ним делать? – Она переодевала ребенка, положив его на двуспальную кровать. В углу, у окна, стояли маленькая белая кроватка и комод, над которым висело квадратное зеркало, рядом с дверью – большой платяной шкаф. Горюнов присел на кровать около спящего ребенка.

– Это мальчик или девочка? – он осторожно, пальцем, провел по пухлой ручке младенца.

Руки Петра на фоне нежной кожи выглядели почти черными, не только от загара и табака, но и от въевшейся оружейной смазки. Последние недели он вместе с курдами участвовал в боестолкновениях с отрядами ИГИЛ[8 - ИГИЛ – террористическая организация, запрещенная в РФ], хозяйничавшими в некоторых районах Ирака около Мосула. Боролись и за безопасность курдов-езидов и их храмов.

– Ты так спокоен, будто тебе все равно – девочка или мальчик. И вообще все равно… – с легкой обидой в голосе заметила Саша.

Она стояла вполоборота, складывая в комод выстиранные детские вещи. Петр видел ее профиль, вроде бы не изменившийся и в то же время – другой. Наверное, из-за стрижки. Или отвык… Ее тонкий нос с едва заметной горбинкой напоминал ему дореволюционные медальоны – профили изысканных дам.

– Это девочка. Мансур у нас уже есть. Теперь и Манечка, – она все же соизволила осчастливить его ответом.

– Это что же, Мария? Мою мать так зовут. – Он не стал отвечать на выпад Александры о его равнодушии.

– А то я не знаю, как твою маму зовут! Она была здесь, уже в новой квартире, помогала мне с Маней, когда я только родила. Ты ведь был бог знает где! Тебе даже не сообщили, что ты станешь отцом. Это у тебя вошло в привычку – получать детей готовенькими…