Медведи тоже умеют любить. Камень Демиурга. Книга первая

Медведи тоже умеют любить
Ирина Юльевна Енц

Работала себе Катерина в тайге не один год, ловко управляла своим большим коллективом, и тут случилась небольшая неприятность. Молодой сучкоруб ногу топором повредил. Благо, рядом обретался старый знахарь, который и помог парня на ноги поставить. И вот тут все и началось. Неожиданно выскочивший из леса медведь оказался другом самого знахаря Прона и его ученика странной внешности по имени Один. А неподалеку находится странное место под названием Медвежий Яр с двумя каменными глыбами по центру поляны. И слухи об этом месте ходят нехорошие, и старики считают это место проклятым. А тут еще, как на грех, беглые зэки объявились, которых приняли к себе на работу странные люди, назвавшиеся «этнографической экспедицией». Прон, Один и Катерина оказались в самом эпицентре событий. Им предстоит сберечь тайну Медвежьего Яра, которая скрывает знания древнейшей Северной Цивилизации. Дружба и любовь, преданность и верность, неизменные ценности. Именно это и спасет мир от неминуемой катастрофы.

Ирина Енц

Медведи тоже умеют любить

Другу, Сан Санычу, лесничему, погибшему от пули подлеца, посвящаю…

Пастух медведей!

Выжженный на лбу

Извечный титул…

Вызов Вере в небо,

Вселенной, раздувающей клобук,

И Року, обесцветившему небо…

(Андрей Белянин)

Пролог

Он умирал… Или, думал, что умирает. Небо над головой крутилось, словно водоворот, затягивая его в неведомые глубины. И он подумал, может там, в этих глубинах его будет ждать что-то иное, лучшее? Может и не стоит так цепляться за эту жизнь, в которой нет ничего кроме муки и боли? У него хватило сил усмехнуться. От этой простой и почти, незначительной мимики, свело судорогой лицо. Неужели так-таки и ничего? Он вспомнил смеющиеся глаза, цвета липового меда, словно у рыси, с зеленым оттенком и несколькими крапинками у самого зрачка. Он всегда почему-то смущался под ее взглядом. Ему казалось, что она смотрит куда-то в самую глубь его души, и может там увидеть все сокрытые и тщательно оберегаемые мысли, что она знает о нем больше, чем он сам знает о себе самом. Или, даже не так… Она может увидеть правду, в которой он даже сам себе боится признаться. И в то же время, это было так удивительно и чудесно, потому что не надо больше ничего скрывать и притворяться, зная, что она принимает его таким, какой он есть, все поймет и ни за что не осудит. Так что, наверное, не все было так плохо, а значит, за эту жизнь еще стоит побороться!

Он с трудом перевернулся на бок, и не смог сдержать стона. Боль как будто резала его пополам раскаленной ржавой проволокой, и он стал опасаться, что сейчас, прямо в этот момент, его тело развалиться на две части. Полежав так несколько минут, а может быть и часов, (он не знал этого, время вообще утратило свою власть над ним) он, наконец, сумел выдохнуть. Затем он попытался встать на четвереньки. Уже с третьей попытки ему это удалось. И это необычайно вдохновило его. Боль, конечно, никуда не делась, но, наверное, он просто привык к ней, отогнав ее в дальние уголки сознания, поэтому уже почти не чувствовал ее. Она как бы стала существовать сама по себе, отдельно от его сознания. Человек ко всему привыкает, и к боли тоже. Постояв некоторое время в этой первобытной позе, он попробовал оглядеться. Это опять вызвало сильное головокружение и тошноту. Но, желудок уже был давно пуст, поэтому дело закончилось несколькими болезненными спазмами. Отдышавшись, он стал медленно, не вставая с четверенек, передвигаться, к большому камню, стоящему всего-то в метрах десяти от него, который он сумел разглядеть. Но, для него сейчас, это расстояние приравнивалось к расстоянию почти, как до луны.

Он вспомнил, как ОНА любила повторять: «Дорогу осилит идущий». Цитата из Святого Писания. Раньше он почему-то никогда не задумывался глубоко над этой фразой, хотя, неплохо знал Библию. Полностью осознав всю мудрость этой фразы только сейчас. Так часто бывает. Мы слышим какое-нибудь выражение, которое часто употребляют люди, и словно смысл его затирается из-за этого частого повторения, и уходит куда-то вглубь, как рыба, сорвавшаяся с крючка. Он полз по направлению к камню, а сердце останавливалось в груди при каждом движении, которое причиняло ему нестерпимую боль. Легче было лечь и умереть. Но, он не мог позволить себе такой роскоши. Не сейчас. Несколько недель назад, наверное, даже бы и не задумался, просто подчиняясь обстоятельствам. А сейчас, нет. Иначе рысьи глаза с крапинками около зрачка могут погаснуть навсегда. Он почувствовал соленый вкус во рту с привкусом металла. Сплюнул на землю скопившуюся во рту кровь. Плохой признак. Но, лучше об этом не думать. Наконец, его голова уперлась в твердую шершавую поверхность огромного валуна, словно заброшенного сюда рукой неведомого великана – волота[1 - Волот – в древнеславянской мифологии раса великанов, жившая на земле.]. Осторожно перебирая руками по шершавому боку камня, с большим трудом удалось подняться. Боль терзала его тело, но это стало уже привычно. Он постарался отключить свое сознание от боли, словно, выдернуть из розетки штепсель, как учил его старик. Это дало определенные результаты. Но, выступившая испарина на лбу показывала, каких усилий ему это стоило.

Он стоял, опираясь о теплый, нагретый солнцем, бок валуна, и тяжело дышал. Воздух вырывался из его груди, словно из порванных мехов гармошки, с сипом и свистом. Эх, сейчас бы хоть глоток воды. Он знал, что неподалеку течет ручей, но это самое «неподалеку» для него было все равно, что в другой галактике.

Вдруг он услышал сильный треск ломаемых веток. Через заросли пробирался какой-то крупный зверь. Он автоматически опустил руку к поясу, где у него обычно в кожаных ножнах находился его охотничий нож. И тут же вспомнил, что ножа там быть не может, потому что, он остался ТАМ. Дикие звери хорошо чуют кровь. А, видит Бог, ее было пролито здесь немало. Теперь оставалось только положиться на судьбу. Он напряженно смотрел в ту сторону, откуда доносился хруст кустов. И вот, на поляну высунулась огромная медвежья морда. Зверь потянул носом воздух и заревел. От звука его рева птицы сорвались со своих веток и заполошно, с криками закружились над лесом. А человек обреченно прикрыл глаза.

Глава 1

– Василич!!! Чтоб тебе больше удочку в руках не держать!!! Ты что, опять решил нас крысами накормить?!! – Я стояла, грозно уперев руки в бока над огромной кастрюлей, стоявшей на, выложенной из дикого камня прямо на улице, летней печке, под навесом рядом с домушкой, которая служила столовой.

Вихрастый мужичок небольшого роста, но достаточно широкий в плечах, с кривоватыми короткими ножками, словно провел пол жизни в седле, с морщинистым и обветренным до красноты, лицом, лет шестидесяти с хорошим хвостиком, выглядывал с другой стороны печи из-за этой самой кастрюли, крепко держа огромный половник в руках, как последнюю надежду на спасение. Глаза у него были перепуганными и круглыми, как у совенка.

– Юрьна… Это ж не крысы… Это ж рябчики, рябчики это…!! Говорил он отрывисто с легким заиканием.

Я усмехнулась.

– Видела я этих «рябчиков», шкурки вон, на пяльцах за домушкой висят. На кой они тебе сейчас сдались. Ондатру зимой бить надо.

Василич глядя на меня с сомнением, начал выползать из-за печи. А поняв, что гроза миновала, он с деловым видом пустился в объяснения.

– Так и что, что мех негожий на шапки? Я вон, мужикам в кирзачи стелек понаделаю, ноги никогда не промокнут. А мясо ейное, то есть ондатровое, самое что ни на есть ди-е-ти-чес-кое. – С трудом по слогам выговорил он последнее слово.

Я только головой покачала.

– А солонина у тебя на что в леднике стоит? Куда бережешь? Через пару месяцев уже и свежее мясо будет.

Василич лукаво прищурился.

– Так, мать, эти пару месяцев еще прожить надо.

Я только рукой махнула. Вот же, блин, хозяйственный ты наш! Но вступать в пререкания с ним не стала. Василич был поваром, сторожем, завхозом и добытчиком в одном лице, очень ответственным и, можно сказать, виртуозом, за какое бы дело не брался. Суп ли сварить, печь ли сложить, или добыть мясо к нашему столу. Ко всему прочему, спиртным не увлекался. Ну, так, иногда, по воскресеньям, да после баньки мог стопочку с мужиками намахнуть. Но, это ж было святое дело! За все эти его великолепные качества, ценила я его неимоверно. В тайге такие люди на вес золота. Он это прекрасно понимал, а также знал, что сержусь я просто так, понарошку, можно сказать для порядка, и принимал условия игры, сам получая при этом несказанное удовольствие.

Я направилась к УАЗику, нужно было ехать в деревню, забирать документы на лесосеку в лесничестве. А Василич бежал за мной, семеня своими кривоватыми ножками и причитал, словно деревенская бабка.

– Куда ж тебя понесло-то, мать?! Ведь и не поела ничего, считай. С самого утра мотаешься, маковой росинки не было во рту. Так и с копыт скоро упадешь, как загнанная лошадь. А спрос с кого? С меня, стало быть. Мужики -то скажут, мол недоглядел ты, Василич, за Юрьной. Ну не хочешь крыс, так давай, я тебе яишенки пожарю, а?

Я отмахнулась от него, даже не останавливаясь.

– Некогда! Вечером вернусь и поем. Сейчас мужики на санях избушки притянут, так ты проследи, чтобы поставили, как я сказала. А то, сам знаешь, Петро, как обычно начнет вольничать. – Василич усердно закивал головой с самым серьезным видом.

– Это будь спокойна… Вольничать не позволю. Сама знаешь, у меня не забалуют…

Я усмехнулась. Что да, то да. При этом сам себя он называл «заместителем по хозяйственной части». Ему это придавало веса в собственных глазах, что неизменно служило предметом шуток у мужиков.

Я завела машину и развернулась на поляне. А Василич задиристо прокричал мне вслед:

– А мужикам крысы нравятся!!

Я улыбнулась. Вот ведь… Словно малые дети.

Мы уже третий день занимались тем, что переезжали на новое место. Объем лесозаготовок был здесь намного больше, и я надеялась, что на год работой мы обеспечены. Потому что, перетаскивать домики, и ломать налаженное хозяйство на обжитом месте было жалко, да и достаточно трудоемко. Василич уже за неделю до того, как узнал, что будем перебираться в другое место, изнылся и изстрадался весь, потому что, приходилось оставлять на старой базе хорошую добротную коптильню, сооруженную его собственными руками с любовью и старанием. Впрочем, узнав, что на новом месте база будет стоять на берегу речушки, воспрял духом, и даже перестал гундеть мне каждый час по поводу своей ненаглядной коптильни.

Лесосеки я старалась набирать с учетом того, чтобы не приходилось часто менять место базы. Обычно, это происходило не чаще, чем один раз в год. На сей раз, я надеялась оставаться на этом месте подольше. А место было просто чудесным. Не место – настоящий Рай на земле. Маленькая речушка с простым и бесхитростным названием «Черемуха», была притоком большой сибирской реки. Название свое она получила, вероятнее всего, от обильных черемуховых зарослей по ее берегам, которые по весне одевались в нарядные, пышные и духовитые облака белых цветов. Текла она неторопливо и извилисто, беря свое начало у самых предгорий Уральского хребта. Летом это была не очень широкая река, которой больше бы подошло называться большим ручьем. А вот по весне, подпираемая ледяным панцирем большой реки, она разливалась на несколько километров, превращаясь из скромной и незлобивой девушки с покладистым характером, в разгневанную, и обозленную фурию, сметая на своем пути все, что попадалось. У самого слияния Черемухи и большой реки, притулилась на высоком холме маленькая лесная деревушка, названная в честь речки Черемухово. Народу там жило немного, дворов тридцать, не больше. Хотя, когда-то, лет двести назад, это было довольно богатое село, со своими причалами, торговыми рядами, мельницей, маслобойней и цехом, изготавливающим глиняную посуду. Место было «проходное». Все, кто спускался или подымался по большой реке, останавливались здесь, для того чтобы прикупить мед, меха или глиняную посуду. Даже в самом Екатеринбурге масло и сыр, производимые местными маслобоями, было в цене, не говоря уже о куньих, соболиных, бобровых и лисьих шкурах. Раз в месяц здесь проходили яркие, пестрые, нарядные, как сарафан селянки, ярмарки. Но, со временем, слава Черемухова потускнела и поблекла. По большой реке перестали ходить купеческие баржи, только сухогрузы, да плоты лесосплава с горластыми и нахальными плотогонами.

Люди стали разбегаться отсюда, словно от постели умирающего старика, будто равнодушные родственники, не ожидающие от старца никакого наследства. Ну, оно и понятно, работы не стало, а, как известно, рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Сейчас в деревне работало только лесничество с небольшой лесопилкой. Остальное же население, по-прежнему, как встарь, кормилось тайгой. Собирали грибы-ягоды, да увозили их за сотни верст в город, где продавали, закупая в обмен соль, сахар, крупы и муку. Маленькая пекарня, фельдшерский пункт – вот и все блага цивилизации, которые остались тут.

Новая база располагалась от деревни километрах в двенадцати. Прежде, чем приступить к лесозаготовке, необходимо было оформить все документы, как положено. Хоть, медведь в тайге и хозяин, но законность требовалось соблюдать. В деревянном домике, стоящем на самом краю деревни, где располагалась контора лесничества, было тихо и прохладно. Запах пыли, смолистых досок и солярки витал здесь, как единственное напоминание того, что жизнь в этом месте еще теплится. За дверями с надписью «бухгалтерия» был слышен треск пишущей машинки. Бухгалтерия мне была без надобности, и я прошла дальше по коридору. Около двери с табличкой «лесничий» я слегка притормозила и постучалась. Не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь и просунула голову. Увидела за столом довольно крупного мужчину в очках на носу, лет сорока, одетого в форменную одежду, спросила:

– Саныч, можно?

Он поднял голову от бумаг, лежащих на столе, тяжко вздохнул, как будто я пришла, чтобы вести его на казнь, и махнул рукой.

– Заходи… Ну, что, перетащили свои избушки-развалюшки на новое место?

Я, усаживаясь на старый стул, обитый дерматином, обижено заметила:

– Почему это, «развалюшки»? У меня домики будут покрепче, чем у иных в вашей деревне.

Он усмехнулся.