Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Совсем наоборот, – живо возразила Илайя. – Надо взять их с собой, как ты и обещал.

– Я не хочу этого.

– И я не хочу. Но ещё меньше я хочу, чтобы наша уверенность в нас зависела от кого-то третьего. Пусть всё следует намеченному.

Юлий вздохнул с сомнением.

– Есть в этом что-то максималистское, что меня беспокоит.

Оставшись одна, погасив свет в комнате, сдвинув в угол занавеску, Илайя села на кровати под одеялом и посмотрела в окно. На ветке тополя ворошились листья, бередя новую невидимую тягость её души. Проверив её мыслями о свадьбе матери, Юлии и Тане, Илайя убедилась, что её природа восходит не к ним. Глубокая, идущая из далёкого далёка и как-то очень быстро сроднившаяся, проросшая в сердце, она воплощалась то внезапным равнодушием ко всем событиям сегодняшнего дня, то странным предчувствием, то неизъяснимым страхом, то образом моря – спокойного и посеребренного луной – таким явным, словно действительно было за окном.

Илайя легла на спину и усилием воли подумала о Юлие, но сердце деликатно отвергло эту мысль; и, вырываясь из мглистой тревоги, в её засыпающем сознании проступил образ Асседии, поглотивший все другие, окрыляя её интуицию и выманивая у неё, прежде чем она заснёт, обязательство скорой встречи.

Глава 5. Фестиваль «Избранник ветров»

В ночь перед фестивалем Юлий заночевал в лаборатории своего друга-геофизика, на обеденном диване, где он едва уместился даже с подогнутыми ногами. Телесные неудобства не отразились на градусе сна, и он проспал до позднего утра, встал отдохнувший, но с сильно затёкшими членами, так что пришлось посвятить четверть часа освежающей зарядке. Домой он явился за час до начала фестиваля, чтобы принять душ и переодеться, и когда эти процедуры были выполнены, вышел в кухню, где его поджидал Михаил.

– Ты от неё? – ворчливо спросил он.

– Я ночевал в университете, если ты об этом, – сказал Юлий.

– Зачем? – удивился Михаил.

– На то были свои причины. И, кстати, я уже говорил, что не хочу обсуждать Илайю. Но если уж ты упоминаешь её, то прошу называть по имени.

– А я прошу, чтобы ты не раздавал мне указки, а лучше прислушался к дельному совету. Илайя твоя не от мира сего. И ты от неё таким же становишься.

Юлий раздражённо кивнул.

– Я Таню выдернул из нашей глуши и привёз к тебе, чтобы вы все свои размолвки решили и расписались, наконец. Я на вас этими же днями переоформлю квартиру, и пусть остаётся. Она трудолюбивая и бойкая, дорогу себе пробьёт.

– Одно слово – забудь, – разозлённый отцовской бесцеремонностью, сказал Юлий.

– Из-за неё? – растравленно спросил Михаил, но заметил нехорошую решительность в движениях Юлия и изменил тон. – Угомонись, – приказал он примирительно. – Я масла в твой огонь лить не буду. Пусть сам перегорит, тогда и увидим, что останется. Таня никуда не денется. Жаль только время терять, – он махнул рукой. – Но ты учти, что ту твою я насквозь вижу. У неё глаза смотрят в пустоту. Она за тебя рукой держится, а сама в облаках витает, и чего она там ищет – ты и не поймёшь. Ветер дунет – за ним понесётся. И ты за нею не угонишься, – Михаил нравоучительно покачал головой, уловив засечку, оставленную этими словами на внимании Юлия. – А мужчине нужно, чтобы он был центром координат.

– Благодарю за вердикт, ваша честь, – холодно сказал Юлий, дав себе слово не ввязываться в спор.

Скорые шаги в коридоре прижгли разговор, как спичка – распушённый кончик нитки. В кухню впорхнула Таня. На ней было белое плиссированное платье в крупных маках, собранное гармошкой у шеи и обнажившее плечи, украшенные сочными рыжими локонами. Оно необыкновенно шло к её строгому лицу с ярким макияжем, добавляя ему мягкости, и гармонировало с крупным адонисом, который она вколола в волосы.

– Какое счастье, все в сборе! – сияя сознанием своего очарования, воскликнула Таня и добавила шёпотом, обращаясь к Юлию. – Ты не ночевал дома – мы беспокоились.

– Жду вас снаружи. Перекурю пока, – сказал Михаил, ретируясь из кухни.

– Выходим, – сказал Юлий. – Мы уже опаздываем.

– Юлий! – Таня шагнула к нему с кроткой улыбкой. – Я должна признаться тебе. Прошлой ночью ты оставил телефон в кухне. Рано утром на него пришло сообщение от Илайи. Она писала, что у неё отменилась последняя пара, и она ждёт тебя в два часа. Я удалила это сообщение. Я сделала это, потому что искала встречи с Илайей, чтобы рассказать ей о нашем прошлом и о моих чувствах тебе. И мы с нею встретились, – тут Таня испытующе посмотрела на него. – Она же сказала тебе, да? – она полоснула взглядом его молчание, желая увидеть, что под ним. – Ладно, потом поговорим.

– Нет, мы не поговорим, – сказал Юлий и, обойдя её, вышел из кухни.

Летний театр испытывал свои рубежи. Несколько лет назад на этом месте ветшала пустошь заброшенного ипподрома, и вот, вскормленная средствами и трудами сознательного мецената, она возродилась в просторный и маневренный амфитеатр с круглой ареной и четырьмя зрительскими ярусами, разбитыми на двенадцать секторов. Вместо традиционных трибун на них лежал ароматный газон, а посадочными местами служили то раскладные стулья, то ряды скамеек, то кресла-мешки, а всего чаще – и то, и другое, и третье одновременно. Соединение в устройстве Летнего театра античной планировки и демократичного экстерьера, и, особенно, конечно, простота, многогранность и тенденциозность его программного наполнения превратили эту уютную камею в культурно-досужий оазис для городского населения. Здесь проводили выходные дни, совмещая пикники и творческие встречи, слушая лекции по гештальт-терапии, маркетингу и урбанистике, поэзию, прозу и музыкальные импровизации известных и не слишком известных авторов, занимая детей рисованием, тематическими спектаклями, спортивными играми и увлекательными мастер-классами, а иной раз – просто покачиваясь в гамаках со своими электронными книгами. По вечерам сюда приходили на роковые или джазовые концерты или в импровизированную школу танцев, поучаствовать в викторинах и просто повалять дурака.

И хотя гостеприимство и лёгкий характер Летнего театра сделали его достоянием самой разной публики, всё же ещё никогда палитра гостей не была такой обильной, как в день фестиваля ветра. Здесь была и культурная элита, и чиновники, и предприниматели, и трогательные неформалы, и розовощёкие ЗОЖники, и гражданские активисты, и богемного вида художники, и многодетные семьи, пестрящие своей обывательской прелестью.

Нижний ярус, где сосредоточилось большинство гостей, – исторический партер – занимали равноудалённые друг от друга стрит бары с кофе, мороженым и сладкой ватой, фуршетные столы с разнообразными закусками, пирожными и пирамидами шампанского. Между ними сновали белолицые мимы, неповоротливые куклы и бойкие аниматоры. На втором ярусе в двух секторах были организованы стихийные квизы, где удовлетворяли интеллектуальную жажду любители хитроумных загадок. Участники стояли вокруг ведущего, который озвучивал вопросы в микрофон, и в отведённое время должны были написать ответ на бумажке и сдать для подсчёта баллов. Участвовать можно было и в одиночку, и командой. Ещё два сектора здесь были заняты цветочной посадкой, а остальная территория, как и весь третий ярус, отводилась под зрительские места. На верхнем ярусе, откуда продолжали прибывать гости, была традиционно оставлена пустою – для стоячих мест – периметральная терраса со скромной балюстрадой.

На сцене, занимающей один из конструктивных секторов партера, под импровизированным полукуполом – таким, какие характерны для певческого поля, -дожевывали пирожные и заканчивали настройку инструментов музыканты, а в небе над театром, как пчёлы над медоносом, вились дроны. Выше них, вровень с тополями, парили змеи: здесь были и парафойлы – клетчатые турбины с лохматыми хвостами, и воздушные фигуры зверей и птиц, и роторные змеи в форме планет. По центру арены, привязанные к п-образной стойке, колосились серебристые леера роккаку. К ним и направилась Таня, чуть только они с Юлием и Михаилом, поднявшись по пандусам главного входа, немного сориентировались. Роккаку представляли собой шестиугольные кайты длиной около полутора метров. Полотна их были сделаны из пёстрой однотонной ткани с чёрной окантовкой.

– Видите, у них по две стропы, – указала Таня. – Одним змеем управляют двое, – она многозначительно посмотрела на Юлия. – Есть три основных способа ведения боя: поднять змей выше других, разогнать его и постараться перерезать нитку противника – она называется леером; если соседний змей окажется выше, то можно бить по его лееру своим парусом. А ещё блокировка ветра – нужно вывести своего змея так, чтобы он перекрыл ветер противнику.

– Ишь ты, – восхитился Михаил.

– Да, я немного подготовилась, – кивнула Таня. – Блокировка ветра считается мастерским приёмом, но я верю, что у нас получится.

– У нас? – настороженно переспросил Юлий.

– О, а вон Илайя! – Таня показала на верхнюю террасу, где у балюстрады стояла девушка в синих джинсах и чёрной ветровке, с собранными в высокий хвост волосами, и рванула к ней. – Привет! Давно ждёшь? – сияя радушием, поинтересовалась она, и оглянулась на взбирающихся к ним Юлия и Михаила. – Мы и сами минут пять, как пришли, – с этими словами она предусмотрительно и грациозно посторонилась, пропуская к Илайе Юлия.

– Заметила что-то интересное? – спросил Юлий.

– Как-то всё это… – Илайя посмотрела на парафойлы, качающиеся на воздушных волнах.

– Фантасмагорично, – заключил Юлий.

– Мне по душе, – сказала Таня, задористо скалясь.

Пару секунд спустя, покрывая возбуждённый гомон, из микрофона на сцене церемонно-зловеще зазвучал голос:

– Дамы и господа! Мы начинаем!

И тут оглушительно грохнули барабаны. И дроны зависли в вышине. А на земле так же броско замерли мимы.

Ещё удар. Мощнее прежнего. И дроны все разом осыпались с неба и затаились на земле, как мыши, почуявшие опасность.

Форшлаг с акцентом! Красный луч прожектора рассек арену! Ещё форшлаг! Красный луч скрестился с зелёным! Форшлаг! В такт сердцу.

Акцент форшлагом и два удара дробью, и снова акцент, и опять дробь, и опять акцент, и оборванная дробь. И ещё раз тот же рисунок. И ещё, и ещё, отскакивая от мембраны и нагнетаясь, раскатывались удары, и вдруг под этот запинающийся бой с краёв арены к центру, где скучковались дроны, поползли, похожие на ящеров, танцоры. Их тела переливались серебристо-оливковым гримом. Они пластично и свирепо переставляли свои конечности, заполняя всю арену, словно твари, выползающие из-под земли, и подбирались к вибрирующим квадрокоптерам.

Спазм, и в эту ритмическую зыбь вонзилась скрипичная рапира, повергая сомнения, что здесь вокруг них закручивается не что иное, как Пляска смерти. И по мере того, как она, ускоряясь и накаляясь, заелозила по квинтовым ранам, ящеры окружили дроны и стали приподниматься, как бы наползая на них и склубочиваясь.

И тут – ззззанс! И яркая вспышка света. И, как от взрыва, выбросило вверх дроны, и следом за ними кувырком выпрыгнули танцоры. Заклокотали флейты, сдабривая фронты и подготовляя меланхоличное нисходящее соло виолончели, стенающей пленницы, ведомой под руки марширующими оловянными солдатиками.

Илайя почувствовала, как тревога, виртуозно создаваемая музыкантами и поддерживаемая энергичным танцем, что переходил то в схватку, то в демонстрацию пластических мелизмов, то в гипнотические игры прожекторов и световых следов, оставляемых виражами дронов, проникает в неё. Ей сделалось дурно, в глазах всё поплыло и не стало ничего твёрдого, за что можно было бы ухватиться взгляду. Она явственно ощутила собственное сердце, разбухающее от влажного страха, начинающее давить на грудь изнутри. Что-то знакомое в тональности этого страха чудилось ей – он уже владел ею раньше, но она не могла вспомнить, когда. Страх кромешной пустоты, поглощающей привычные аксиомы, страх изгнания из мира, обещанного знаниями и опытом. А окружающие предметы, отодвинувшись на несколько степеней резкости, казались погребёнными под многовековым слоем льда. И потом, обнаружив, что её сердце начинает обгорать по краям, Илайя почувствовала огонь. Невидимый, будто закованный в воздух, и деятельный, как дворники под покровом зари. Поразилась, как стремительно в нём истлевает память и скукоживается пространство, и на какой-то миг канула в такую глубь пустоты, что до её слуха сумел донестись визг скрипок на расстоянии в триллионы световых лет от неё.

И вернулась.

Летний театр сомкнулся над нею розово-зелёным пятном. Она не слишком отчётливо слышала, как над ним поднимается гобойно-скрипичный вал, но, поражённая перемежающейся слепотой, не могла разглядеть, как на гребне его в небо взмыла припрятанная дотоле на крыше сценического полукупола новая стая дронов с привязанными к ним чучелами птеродактилей, создавая у зрителей впечатление, что это взлетели сами танцоры, тогда как те, сгруппировавшись, вращались на земле, с трудом отличимые от квадрокоптеров.

И когда в бушующем море звуков вздыбились скрипичные грифы и скрестились шпаги гобоев, вокруг Илайи стали явственно проступать фигуры: пузыри, цилиндры, оборванные кривые; и целые цепи молекул потянулись в разные стороны, а внутри этих молекул сверкали десятки фиолетовых пламеней, точно сам кислород горел под действием неведомого окислителя.