Под одним небом

Бабушка Лиза умерла тихо, никого не потревожив. Аня готовилась к экзаменам, её родители – к выяснению отношений. Приехали уже на похороны. С ними и окончилось Анино детство с запахом пионов и вкусом топлёного молока. Запоздалый, оттого и тяжёлый пубертат как-то очень быстро завершился обретением полной самостоятельности. В  деревню она больше почти не ездила, хотя дом родители не продали. Не потому, что решили сохранить старое гнездо, просто цена его с точки зрения горожан была ничтожной. Всё-таки деревня располагалась в настоящей глухомани, почти двести километров от областного центра. Анин отец верил, что со временем земля в таких благословенных краях начнет цениться, вот тогда можно будет и продать. А тогда было решено сдать дом большой русской семье, приехавшей в деревню из одной бывшей советской республики. Плата за дом напоминала средневековый натуральный оброк: мясо, картошка, грибы-ягоды. Обе стороны были довольны. Отец иногда сам ездил за продуктами, но чаще ему, как барину, доставляли всё на дом. Перепадало и Ане, да и сам дом уже несколько лет  находился в её собственности. Отец, обременённый уже новой семьёй, исполнил давнее устное пожелание своей матери. Будь деревня поближе, она не согласилась бы его продавать, использовала бы как дачу. Но в последний год арендаторы стали часто звонить, подолгу рассказывая, что дом ветшает и проседает. Планы у них, приехавших десять лет назад с одним чемоданом на семерых, теперь были грандиозные: разобрать старый дом, чтоб построить на его месте новый. Понятно, что без права собственности начать перестройку они не могли. Аня их понимала и уже начала собирать пакет документов для продажи, хотя и жалко было, но не переезжать же ей в деревню. Тогда и прозвучал вечерний звонок.

Семейная летопись. 1920-е

Хотя по всей Руси полыхала кровавая заря гражданской войны, случались и островки нечаянного покоя. Семья Распутиных, только сыновей девять человек, да трое дочерей, породнилась, кажется с каждой семьей в округе. До середины двадцатых годов старались держаться вместе. Три заимки: Распутина, Хлопунова и Потылицына располагались недалеко друг от друга, по сибирским меркам, конечно. Да ещё добротная усадьба в деревне Краснопольской принадлежала им. Рядом текла небольшая, но шустрая речка, ворочая жернова распутинской мельницы. Земли хватало. Давным-давно осев в центре Сибири, какой-то казак положил начало роду. И пошли поколения за поколениями,  смешиваясь с новыми и старыми переселенцами из России, иногда с местным бурятским или татарским народом. Родовая фамилия не раз менялась, но земля оставалась. Каждый, вроде бы, жизнь проживал отдельно, но  объединяло прочно одно – отношение к труду. Если надо, значит, будет сделано. Батраков почти не держали, своих сил хватало, пока троих младших сыновей не забрали на германскую. К счастью старика Распутина, он не увидел, как революция шагнула в Сибирь, не узнал, что из троих его младшеньких только один вернулся домой. Известие о снохе – дворянке могло потешить самолюбие старика, да не успело. После смерти отца старшинство перешло к пятидесятилетнему Фёдору. Младшего брата с молодой женой он определил в потылицынскую заимку к овдовевшим сестрам. На заимке, деревушке в три дома-пятистенка, проживали родственники, так что Ксения вдруг оказалась в большой семье. Странными и дикими показались ей условия новой жизни. Не будь революции, она убедила бы мужа поселиться хотя бы в Иркутске. Так в будущем и сделаем, – решила она. Пока же лучше, пожалуй, им будет в этой глуши. Как-то само собой она оказалась в роли няньки. На три дома приходилось шесть ребятишек, вскоре Ксения поняла, что и сама ждёт ребёнка и принялась устраивать свой маленький мирок. Когда остатки колчаковской армии проходили где-то рядом, но мимо, Ксения родила девочку, назвали её Елизавета. Так и прошло несколько лет в относительной тишине и покое.

Материн свадебный подарок Ксения спрятала в глубоком подполье, муж Андрей помог. Никогда не надевала  роскошных серег, браслетов и колец, понимая их неуместность в новой жизни. Семейные драгоценности князей Белецких, передававшиеся всегда старшей дочери из поколения в поколение видели роскошные столичные балы, по слухам, царица Мария Федоровна, супруга императора Александра Третьего,  восхищалась ими. Княжеский род быстро разорился после освобождения крестьян, но часть роскоши уберегли от продажи, отдав в приданое матери Ксении, княжне  Ирине. Ксения даже новым родственникам семейные реликвии не показала. Поначалу боялась, что драгоценности могут вызвать разлад в семье, потом ещё больший страх поселился в душе. На заимке часто появлялись новые люди, не дай бог, прознают. Решила и Лизоньке, доченьке, до её пятнадцатилетия ничего не показывать. Их семья само собой была на подозрении у местных властей. А после нелепого случая с краснопольским парнем, по приятельски завернувшим на их заимку первого мая, стало совсем тревожно. Крепко выпив, парень стал хвастаться, что он настоящий коммунист, за что был жестоко избит местными. Кое-как удалось замять неприятную историю, как пошли слухи о коллективизации. Хозяйство Андрея под кулацкое, вообще-то, не подходило. Батраков совсем не нанимали, хоть и жалко было людей, когда те просили хоть какую-то работу. Мать Ксении еще в молодом парне приметила осторожность и рассудительность, с годами в Андрее эти качества развились ещё больше.

Аня

Собственно, из звонка Аня ничего не поняла. Звонила  Ольга Петровна, соседка и приятельница бабушки Лизы, после смерти которой она старалась приглядывать за домом, за что Аня в шутку называла её доверенным лицом. Разрываясь между желанием посплетничать и дороговизной телефонного звонка, Ольга Петровна толком ей ничего не объяснила. Аня поняла две вещи: многолетние арендаторы её дома срочно покинули деревню, потому что чем-то напуганы и теперь ей нужно срочно приехать.

А, видать, что-то его крепко напужало. Вечером ещё сам-то машину песка привёз, к стройке запасался, – торопливо рассказывала Ольга Петровна приехавшей Ане: Утром в машину побросали вещи-то свои и укатили в райцентр. А у самого-то голова побелела, ну не вся, а сбоку, как будто к печке приложился. Сама б не видала,  не поверила бы. Молча всё так собрали и поминай как звали.

И ничего не объяснили?

Да нет же! Сама-то только и сказала, что к детям переезжают. Они же здесь только с младшим сыном жили. Старшие, все четверо, в райцентр перебрались. Санька да Ленка уж замуж выскочили там, пока в училище учились. Все при работе, вот чего не отнять у них, работящие все, тут ничего худого не скажу. Средний Виктор недавно с армии пришёл и тоже сразу в работу. Не то, что у Маруськи с горки. Её обалдуй, Пашка, помнишь его, наверное, как пришел, их с Виктором вместе забирали, так и пьёт, не просыхая.

С чего пьёт, если не работает, – задала Аня вопрос и сама удивилась его глупости. Но Ольга Петровна даже обрадовалась. Посудачить о соседях – было её любимое дело:

Так Маруська-то пенсию хорошую получает. А ему попробуй не дай, у его кулачищи будь здоров.

Что? Он на мать руки поднимает?

Ну может и не бьёт, не скажу, не видела. Но попробуй такому не дай, всю душу вынет.

Ладно, Ольга Петровна, а зачем мои жильцы хотели новый дом строить, если дети их переехали в город.

Так, говорила же, младший-то с ними оставался, и ещё один в этом году из армии вернётся. Опять же, внуки пойдут, будут к деду с бабкой приезжать, вернее, думали они так. А теперь в один миг съехали. Видно приключилось неладное.

Здесь их вещи кое-какие остались. И куча песка под забором. Может, вернутся, – предположила Анна.

Не, песок уже продан. Хозяин то уже в машину залазил, тут Петька с нижней улице подбежал и давай песком интересоваться. А сам-то ему говорит, давай, мол, две тыщи и забирай его. Петька домой сбегал быстро, при народе деньги ему вручил. Всё честь по чести.

Две тысячи за маленькую кучку песка, – удивилась Анна, в сельских расценках она разбиралась.

Не, это остатки. Петька весь день на тележке возил к себе. А потом сообразил ведь, что песок ему даром мог достаться и напился. Уже два дня не просыхат с горя.

Аня готова была рассмеяться, но сообразила, что делать этого нельзя. Такие вещи в деревне воспринимались серьёзно. Подобных Петек здесь полдеревни, и каждый уже примеривался к  куче. Песок многим нужен, где завалинку подправить, где печь, а машинами деревня не богата. Теперь  его не украдёшь, потому что попадёшься, и не купишь – новый хозяин цену заломит. Да и, вообще, они слишком отклонились от темы: что делать с домом, где искать нового покупателя?

Пробуй, дочка в райцентре. Объявления в газету дай. Наша районка хорошая, её многие выписывают. Там первый лист – одни поздравления, зато последние – чего только народ не продает: и цыплят, и машины, и дома, конечно.

А здесь никому не нужно? Я бы и цену невысокую поставила, и оплату в рассрочку.

Не, из наших никто не купит, – бабка замялась и потянула Аню на улицу.

Не хотела тебе говорить, особенно в дому, но всё-равно ведь, узнашь. Сынок то ихний перед отъездом шепнул Пашке, что отец в кухне сидел, журнал читал и, вдруг, на пол упал. Они с матерью на шум бросились, подняли, а у него глаза страшные и волосы уже седые.  Это дом его напугал, точно тебе говорю, – Ольга Петровна, мелко крестясь, боязливо глянула в его сторону. Аня невольно тоже посмотрела: дом как дом.

Скорее всего, микроинсульт. Вы вот говорите, что хозяин молчал. Может, у него речь отнялась.

Ну, скажешь тоже. При погрузке то он на своих покрикивал. Да и всю ночь ведь не спал, вещи укладывал. Разве ж после инсульта человек сможет такое. Я так думаю, что дому не понравилось, что он его разбирать собрался, так что ты, дочка не бойся, – утешила её напоследок Ольга Петровна.

Ане не спалось. История, рассказанная соседкой требовала рационального объяснения, и она его искала. Кунгуровых Аня  знала плохо, скорее по рассказам отца, чем личным впечатлениям. Он очень одобрительно отзывался об арендаторах. Случилось однажды, что Кунгуров приехал к отцу в конце зимы, 23 февраля. Гостя усадили за стол, и, выпив, он такое рассказал, что отец, по-советски интернационалист, ещё долго не мог успокоиться. Даже приехав поздравить дочку с восьмым марта, он только и говорил об ужасах девяностых, когда распался Советский Союз. В Алма-Ате, откуда сбежали Кунгуровы, творился беспредел. Кстати и тогда, как вспомнила Аня, у несчастной семьи была всего лишь ночь на то, чтобы исчезнуть из города. Сосед – казах просто вечером предупредил, что если они завтра ещё будут в квартире, он придет с братьями и всех зарежет как баранов.   Вот так и оказались Кунгуровы  в далекой сибирской деревушке с жалкими пожитками, уместившимися в одном чемодане. Начинали с нуля и смогли стать на ноги, пятерых детей вырастили. Нет, если б глава семьи был слаб, не выжили бы. Что же его так напугало? Аня знала, родственников или близких друзей у них не было ни в России, ни в зарубежье. А, если так, что ещё можно вычитать в журнале, чтобы поседеть. Несколько номеров журнала «Домашний очаг» она нашла на подоконнике кухни. Перелистав их, она ничего особенного не обнаружила. Загадка! Никто накануне к Кунгуровым не приезжал, писем не приходило, ближайший телефон был в райцентре, сотовой связи не было. Оставалось одно – конфликт с кем-то из местных. Но скрыть такое в деревушке, где  всего-то сотня жителей, невозможно. Не надумав местных проблем, Аня вновь задумалась о прошлом Кунгуровых. Её, по семнадцатилетнему независимую, при первой и единственной встрече с семейством, поразил пришибленный вид  детей. Старшая девочка, почти ровесница Ани, очень коротко и неумело стриженая была покрыта следами от шрамов. На её загорелой коже они выделялись бледно-розовыми пятнами. А когда Аня случайно коснулась её плеча, та болезненно вскрикнула. Потом, на берегу озера она, не отрывая глаз от лунной дорожки, рассказала, как за два месяца до их бегства из Казахстана, её избили в самом центре Алма-Аты. Днём. Она шла с подружкой по улице, когда услышала, как грязно их обсуждают сзади. Трое парней, уйгуров, пояснила она, хотя Аня тогда не поняла, но запомнила слово, лениво шли по пятам, плевали им на голые ноги.

Я тогда не выдержала и попросила их оставить нас в покое, – она помолчала, прежде чем завершить горький рассказ: я вдруг полетела вперёд, на асфальт. На мне была светлая юбка, любимая, джинсовая. Я её видела потом, там след ботинка остался. До сих пор забыть не могу. Потом они меня пинали, до крови, голову разбили. Не знаю, как жива осталась, хотела потом в больнице руки порезать. Врачи откачали.

Аня плакала тогда, да и сейчас в горле появился ком. Бедный ребёнок. Но какая связь между трагическим прошлым и настоящим семьи Кунгуровых. Сейчас та девочка – замужняя женщина.

Засыпая, она решила, что съездит в райцентр и найдёт своих сбежавших арендаторов. Но поездка только ещё больше разожгла её тревогу. Поседевшего главу семейства она не увидела – он слёг в больницу и категорически был против встречи. Жена его божилась, что ничего не знает, обмолвилась только, лишь бы настырная гостья не рвалась к мужу, что знак ему дан был прямо на стене.  Добавила ещё, что ЭТО потребовало от мужа молчания, иначе с семьёй случиться беда, поэтому она сама не хочет расспрашивать и другим не даст. Ничего не добившись, Аня вернулась в деревню. Теперь её страх перед ночными шумами дополнился подозрительностью к стенам.  Собственно стена на кухне была одна, остальные были заняты  окном, огромной русской печью, дверями и полками. Почти пустой оставалась стена за печью. Аня теперь боялась  повернуться к ней спиной. Себя она успокаивала тем, что хозяину чертовщина померещилась, мало ли как бывает: наработался за день, перегрелся на июньской жаре. Под вечер она даже кота в дом зазвала. Матёрый котище, привыкший жизнь проводить на вольном воздухе, быстро раскаялся, что соблазнился  вкусной едой, рвался на волю, однако Ане его периодические вопли и царапанье были приятнее, нежели гнетущая ночная тишина с непонятными шорохами. Запретив себе думать о домовых и прочей нечисти, она мыслями перенеслась в детство.  Вот окно, где раньше рядом под потолком темнела икона. Трогать её баба Лиза запрещала, и маленькая Анечка забиралась на стул, чтоб разглядеть изображение женщины с ребенком, перед которым вечером бабушка молилась. Когда она подросла, икона сделалась столь привычной, что уже не привлекала внимание. Теперь угол был пуст. Аня перекрестилась на окно, из молитв она знала только «Отче наш». Она была благодарна бабушке, что та ребёнком сводила её на крещение,  родителям мысль об этом даже в голову не приходила. А бабушка Лиза, в один из немногих приездов к ним в город, взяла внучку за руку и отвела в церковь. Ничего особенного бабушка о боге, церкви не рассказывала, но из немногословных реплик, скупых движений Анечка уяснила, что никакая критика с её стороны недопустима. Поэтому она не изводила бабушку замечаниями: а вот космонавты там летают, но бога не видели. Когда она начала учиться в университете, стало модно иметь на шее крестик, да ещё выставленный напоказ, её такая показная  суета раздражала. Несколько раз Аня заходила в церковь, скорее из любопытства, периодически увлекалась каким-нибудь религиозным вопросом, но спросить не решалась. В конце концов, есть Интернет. Сейчас же она раз за разом шептала единственную знакомую ей молитву, испытывая странное умиротворение. Успокоившись, она задумалась над вполне прозаичным вопросом: как быть дальше? Свою городскую квартирку она снимала так давно, что привыкла к роли хозяйки. Уезжая  надолго, она старалась сдать  её знакомым. Также Аня поступила и сейчас, так что возвращаться до сентября было особо некуда. С другой стороны, выходило, что продать деревенский дом, находясь в городе, будет проще: здесь даже сотовой связи не было, чтоб связаться с потенциальными покупателями. Она разрывалась между желанием удрать в город и привычкой доводить начатое дело до конца. А первоначальный план, возникший после звонка Ольги Петровны был таков: прожить лето в деревне.

Конечно, я сглупила, приехав одна. Рассчитывала, что возобновятся старые связи  детских лет, всё-таки компания у нас была большая, – думала Аня: кто ж знал, что свободный вечер и нормальный деревенский житель понятия несовместимые.

С пьяницами её общаться не тянуло. Несколько человек из таких уже пытались нанести ей визит. Сегодня заявился Пашка, Паша Дубов. Нетрудно догадаться, что в детстве он имел незатейливое прозвище, тем более, что благородные дубы в Сибири не растут, а значит, это слово воспринимается исключительно в смысле тупости. Аня усмехнулась, вспомнив школьную историю с урока литературы «Размышления Болконского под дубом». Одноклассники Пашки Дуба рассказывали, что урок был сорван. Она Пашку старалась избегать с детства, он платил ей той же монетой. Но сейчас он стал просто назойлив, и Аню это пугало. Сегодня она его впустила в дом и даже угостила, в надежде выведать, что Пашка узнал от младшего Кунгурова. Выпив, тот всего лишь повторил, что Аня слышала от Ольги Петровны. С трудом выпроводив недовольного Дуба, она постаралась заснуть. Разбудили её истошные вопли кота. Её дом горел. Аня вмиг оказалась на улице. Возле дома уже бегали люди. Пожар потушили быстро. Героем дня, вернее ночи, оказался Петька. Всем вновь подбегавшим он с гордостью повторял, что решил проведать свою кучу песка и заметил ещё метров за сто, как у дома копошиться чья-то фигура. Когда он подбежал, пожар уже начался.

Точно говорю, бензином воняло. Поджёг ирод, а сам сбег, огородами ушёл. Я скорее песочком и начал огонь закидывать. Хорошо, ведро на заборе висело. Огонь то низко занялся, от самой завалинки.

А ты разглядел, кто был-то у дома? Фигура-то на кого похожа была? Куда побежала? – спрашивали односельчане.

Непонятно, не разглядеть было. Как тень мелькнула и всё, нету её.

Показалось, видно, тебе, Пётруха, – вынес вердикт какой-то мужик: Место открытое, куда тут сбежишь?

Стена дома насквозь прогореть не успела, но внутри дома всё равно стоял  запах гари. Аня постепенно приходила в себя. Она благодарила деревенских за помощь, за вовремя подвезенные огнетушители, но от приглашения переночевать у них отказывалась. Восток  светлел, спать она не собиралась. В голове билась одна мысль: горело в том месте, где Кунгурову якобы что-то привиделось. Просто, чертовщина какая-то! Раскрыв  в доме двери, окна, Аня устроилась на летней кухне, отдельно стоявшей во дворе. Вскоре разошлись последние соседи, занимался новый день.

Аня решила уехать.

Уехать она не смогла. Один сосед, который постоянно ездил на работу в райцентр, назавтра после пожара заболел, только договорилась с другим, как у того сломалась машина. Третью попытку Аня предпринимать не стала. Деревенские смотрели и так уже настороженно. Только Ольга Петровна предлагала пожить пока у неё, осмотреться, что делать дальше. Аня согласилась. День она проводила в своей усадьбе, благо работы там хватало. Соседка посоветовала нанять мужиков, чтоб разобрали горелую часть. Достаточно было заменить несколько бревен. Ане идея понравилась. На работу уговорила Дуба, хотя и были на его счёт подозрения. Бодро, с ломом, приступив к делу, Пашка вдруг повел себя странно и вскоре исчез. Ольга Петровна, встретила его бегущим по улице, по её словам, у того вдруг «отнялись руки». «Стакан поднимать они у него не отнимаются», – прокомментировала соседка, и уже тише добавила:

– Что-то тут не чисто. Ты бы, дочка, батюшку из райцентра позвала, чтоб дом освятил.

Аня уже готова была так и сделать, да только местный священник, недавно назначенный епархией, доверия не вызывал: по слухам не ему, а из него надо было изгонять бесов.

Семейная летопись. 1933 год

Холодно. Хочется спрятаться,

Тени застыли в углах.

Мир мой завис и качается

У лукавого на рогах.

Отец оттолкнул Елизавету:

Беги, дочка. Потом поздно будет! Схоронись у тётки Фроси. И прячься от чужих, чтоб ни одна душа тебя не увидела. Попросись жить у тётки в овине. Сейчас лето, выживешь. Только выживи, родная!

Лиза нерешительно оглянулась на распахнутое окно, на которое указывал отец. Окно, которым она так гордилась, ведь оно открывалось по-городскому, теперь в ночи казалось черной дырой, через которую нужно бежать. Откуда? Из родного дома?

Батюшка!