Два поэта

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Первые четыре строчки возвращают читателя в лицейские годы. Здесь всё пронизано духом и буквой Лицея, лицейской лексикой и символикой: "Наш союз… как душа неразделим и вечен…", «свобода» – лицейский символ и идеал, одно из ключевых для лицеистов слов, и, наконец, «беспечность» – прекрасная спутница юности, противопоставленная высокопарной напыщенности, ложной многозначительности и ханжеству.

Всего через год, в лирическом отступлении в конце шестой главы "Евгения Онегина", прощаясь с юностью, он попытается проститься и с беспечностью и… не сможет:

Но так и быть, простимся дружно,
О юность лёгкая моя.
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;

… А ты, младое вдохновенье,
Волнуй моё воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света…

Вторая половина строфы возвращает в настоящее, в реальность, где так трудно существовать бывшим лицеистам, сохранившим лицейские идеалы, лицейский дух: стремление к свободе, верность дружбе, чувство собственного достоинства ("самостоянье человека – залог величия его").

С последними строчками приходит понимание того, что настоящие друзья, которые никогда не предадут и не изменят – это лицейские, а настоящий Дом на все времена – это Лицей. Но в дом, в отечество нет возврата. Они – вечные изгои, вынужденные существовать во враждебном, ощетинившемся мире.

Следующий в дружеской перекличке – лицеист Александр Пушкин. Он сейчас «далече» – в ссылке в Михайловском. Пушкин вспоминает недавнее прошлое, Кишинёв, Одессу. Именно там он испытал неверность, предательство друзей, измену любимой женщины:

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

Из Южной ссылки – снова в Михайловское. Пушкин вспоминает друзей, которые, вопреки запрету, посетили его в ссылке. Вот они, самые близкие, самые преданные, те, без которых лицейская перекличка просто не имеет смысла: Пущин, Горчаков, Дельвиг, Кюхельбекер.

И первый среди них, конечно, "товарищ милый, друг прямой", – Иван Пущин. Он первым нарушил запрет и приехал к Пушкину в Михайловское в январе 1825 года.

…Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Пущин Иван Иванович (1798–1859) – Большой Жанно, Иван Великий – один из ближайших друзей Пушкина. Он был любимцем лицейских товарищей, честный, рассудительный, прямой, полная противоположность импульсивного, вспыльчивого Пушкина. 11 января 1825 года Пущин посетил опального поэта в Михайловском. Это была последняя их встреча. За участие в восстании декабристов он был сослан в Сибирь. Благодаря воспоминаниям Пущина "Записки об Александре Пушкине" мы можем со всеми подробностями воссоздать эту встречу, а также многое узнать о лицейских годах поэта.

Через год после встречи, на каторге, Пущин получит стихотворение Пушкина "Мой первый друг, мой друг бесценный…". В нём поэт вспоминает об их встрече в Михайловском. На каторге Пущин узнал о гибели Пушкина. Он писал: "Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история… то роковая пуля встретила бы мою грудь. Я бы нашёл средство сохранить поэта-товарища, достояние России".

Следующее обращение – к Александру Горчакову. Впрочем, в реальном жизненном контексте стихотворения, в строчках, посвящённых Корсакову, он уже появился, хотя сам поэт об этом и не догадывается. Александр Горчаков ("сиятельный повеса", "франт"), узнав о том, что в Михайловском, недалеко от имения, где он в то время гостил, находится ссыльный Пушкин, встречается с ним 11 августа 1825 года, правда не в самом Михайловском, а на просёлочной дороге. Пушкин высоко оценил поступок Горчакова. Ведь он рисковал многим. Его карьера была тогда на взлёте.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной.
Всё тот же ты для чести, для друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой,
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,
Но невзначай просёлочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Горчаков Александр Михайлович (1798–1883). Лицейское прозвище – «Франт». Он был в Лицее первым учеником. Наделённый незаурядным умом, прекрасно образованный, знатный и богатый (потомок Рюриков в тридцать первом колене), он готовился к государственной деятельности. Все прочили ему блистательную карьеру. И действительно, его карьера складывалась стремительно. В пятидесятые годы он – известный дипломат, одержавший на дипломатическом поприще внушительные победы, министр иностранных дел, впоследствии государственный канцлер.

Горчакова нельзя было назвать ближайшим другом Пушкина. В их отношениях было, по-видимому, некое напряжение, скрытое соперничество. И тем не менее Пушкин всегда относился к нему с большим уважением. Горчакову посвящено много пушкинских строк, как в лицейские годы, так и после окончания Лицея. Самая ранняя из сохранившихся рукописей Пушкина адресована Горчакову. Она датирована 1811 годом.

Сегодня она хранится в Пушкинском доме, а тогда это была просто шутливая записка: "Князю Александру Михайловичу Горчакову. Вы пишете токмо для вашего удовольствия, а я, который вас искренно люблю, пишу, чтобы вам cue сказать. А. Пушкин".

Горчакову Пушкин, сам того не ведая, посвящает последние 10 строчек стихотворения"!9 октября 1825 года", обращённые к "последнему лицеисту".

В строфе, посвящённой Горчакову, заключена высокая оценка его самоотверженного поступка ("фортуны блеск холодный не изменил души твоей свободной. Всё тот же ты для чести, для друзей"). Эти слова, как оказалось впоследствии, стали своеобразным напутствием. На протяжении всей своей жизни Горчаков подтверждал их не раз. И наконец, уже тогда в 1825 году, Пушкин отмечал «разнонаправленность» их судеб.

Интересно, что в письме к близкому другу, поэту Петру Вяземскому Пушкин описывает встречу с Горчаковым с изрядной долей иронии: "…Мы встретились и расстались довольно холодно – по крайней мере, с моей стороны. Он ужасно высох – впрочем, так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гниём, первое всё-таки лучше…". Но даже и в этих словах чувствуется некое скрытое одобрение.

Следующая строфа обращена к Дельвигу, посетившему Пушкина в апреле 1825 года. Антон Дельвиг был самым любимым лицейским другом поэта. В письме к Плетнёву, потрясённый ранней смертью Дельвига, он писал: "Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Помимо его прекрасного таланта, это была отлично устроенная голова и душа склада необычного. Он был лучший из нас". Пушкин высоко ценил поэтический дар Дельвига, его стихотворения в духе русских народных песен и подражания древним.

И ты пришёл, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный…

Даже в детских шуточных стихах "Пирующие студенты" в описании Дельвига нет места для иронии – только мягкая насмешка над его легендарной ленью. Обращение к другу преисполнено любви и нежности:

Дай руку, Дельвиг, что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный,
Ты не за кафедрой сидишь,
Латынью усыплённый…

В стихотворении "19 октября" нет даже этой лёгкой насмешки: "сын лени вдохновенный". Здесь лень воспринимается скорее как самоуглублённость и сосредоточенность. Можно заметить, что в этом стихотворении нет обычной пушкинской иронии. Он оставляет её для общения и переписки. В стихах – только любовь, только нежность, только щедрость, великодушие и признательность. Друзья его прекрасны, даже идеальны.

Щедростью и великодушием проникнута вторая строфа, посвящённая Дельвигу. Тут и полнейшее оправдание его "вдохновенной лени". Её он противопоставляет своей суетности и беспечности. И высочайшая оценка его поэзии: