Не делай добра

– Ну у них же есть выбор, – пожал плечами Мономах. – Можно в Таджикистан вернуться.

– Так нету там работы-то! – развела руками Мария Семеновна. – Иначе бы ребята не приезжали, им у нас плохо. Платят мало, да и к погоде нашей они непривычные! Так я позову Сархатика?

Обрадовавшись, что разговор о крыше окончен, Мономах разделся и прошел в гостиную. На журнальном столике он увидел ворох каких-то бумажек и карточек.

– Я вытащила это из ваших карманов, – пояснила домработница, следующая за ним по пятам. – Гляньте, что там вам нужно – вдруг важное?

Мономах слишком устал, чтобы копаться в мусоре. Скорее всего, это рекламки и напоминалки, которые он сам себе писал, чтобы что-то не забыть. Сын надарил ему кучу шикарных ежедневников в кожаных переплетах, но Мономах не привык ими пользоваться. Он писал записки на стикерах и рассовывал по карманам или наклеивал на экран компьютера. Еще агенты приходили из фармацевтических фирм или компаний, занимающихся медицинским оборудованием. Мономах брал визитки, а потом выбрасывал – странные люди, неужели они думают, что заведующий отделением сам решает, что и у кого покупать?

Сгребя ворох макулатуры со стеклянной поверхности, Мономах собрался выкинуть все скопом в мусорный бачок, как вдруг одна бумажка привлекла его внимание. Не стикер, а обрывок листка из школьной тетрадки в линеечку. Мономах развернул его и застыл – ярким фломастером там было написано одно только слово: «Помогите!»

* * *

Эля, в миру Елизавета Топтыжкина, согласилась встретиться со скрипом. Следы Топтыжкиной обнаружились в базе: в прошлом она задерживалась за проституцию, проходила по делу об организации борделя, и каждый раз ей чудом удавалось выкрутиться. С тех пор прошло лет пять, и об Эле не было слышно. Однако Белкин нарыл информацию о том, что нынче она владеет банными комплексами в разных концах города, и что-то подсказывало Дамиру, что мужики туда ходят не только попариться. Это хорошо, потому что ему требовались факты, чтобы прижать дамочку, буде она станет отказываться от беседы. Сработало, и Эля пообещала навестить его в Комитете, чтобы уладить любые недоразумения.

Топтыжкина оказалась невысокой, плотной молодой женщиной. Ее одежда, хоть и представляла собой безвкусную эклектику, прямо-таки кричала о том, что куплена в дорогих бутиках. Макияж был под стать – кроваво-красные губы, «египетские» стрелки и наклеенные ресницы, обильно политые синей тушью. Да, интересная подруга у покойницы Дробыш – что, черт подери, могло их объединять?!

– Только то, что мы из одного города, – передернула плечами Эля, отвечая на вопрос опера. – Никакая она мне не подруга – так, время вместе проводили в детдоме… Я обалдела, когда она вдруг ко мне завалилась! С котомками, банками какими-то с соленьями – типа, сама навертела… Как из колхоза, честное слово!

– Женя знала, чем вы на жизнь зарабатываете?

– А у нас, знаете ли, всякий труд в почете! – огрызнулась бандерша.

– И особенно ваш труд ценится в нашей правоохранительной системе – от ста до пятисот тысяч рублей. Или до трех лет.

– Да-да, я в курсе, – поморщилась Эля. – Я ведь пришла, зачем меня запугивать?

– И в мыслях не было! – развел руками Дамир. – Так мой вопрос…

– Сначала Женька ни о чем не догадывалась. Она думала, я замуж вышла. Дура набитая! Кому мы тут нужны, в Северной, едрить ее, столице? Это я бабке так писала…

– Когда Женя узнала?

– Да быстро, такое ведь скрыть трудно!

– И как она отреагировала?

– Ну, не обрадовалась, это точно, – пожала плечами Эля. – Только вот деваться-то некуда, так неча, как говорится, и нос воротить! Она просила меня устроить ее на какую-нибудь работу.

– И что, устроили?

– Ага.

– Проституткой?

– Уборщицей в свой банный комплекс. Глядя на ее перекошенную рожу, когда она клиентов с девочками видела, я каждый раз спрашивала себя, зачем вообще с ней связалась! Хотя Женька симпатичная была, могла бы хорошие бабки зашибать… За уборку, сами понимаете, я много платить не могла.

– Тот, от кого она забеременела, был вашим клиентом?

– Да я понятия не имею, кем он был! Только начала замечать, что у Женьки живот вроде как из-под халата сильнее обычного выпирает. Я сначала подумала, что ошиблась, но все-таки прижала ее к стенке, и она призналась.

– Знаете, кто папаша?

– Не-а, Женька как воды в рот набрала! Сказала только, что, дескать, все изменится в ее жизни. И квартира будет, и жизнь нормальная. Откуда, спрашиваю, все это нарисуется? А она говорит, Джамалия поможет!

– Кто-кто поможет? – не понял Дамир.

– Есть одна колдунья, Джамалия. Вернее, не колдунья, а как ее… шаманка, вот! Я к ней хаживала – так, про будущее узнать, на картах погадать.

– Шаманка? – скривился Дамир.

– Ничего смешного! – с видом оскорбленного достоинства процедила Эля. – Хорошая колдунья, не шарлатанка какая-нибудь!

– Ну-ну, и какое она отношение имела к Евгении, эта даровитая особа?

– Когда Джамалия ко мне в баню пришла…

– Она еще и в баню приходила?!

– В турецкую, да. А что? У меня, знаете, все пристойно – и турецкая баня, и финская, на любой вкус! Джамалия страсть как сухой пар любит, вот и приходит пару раз в месяц. Короче, пришла она как-то, дела свои сделала, а потом спрашивает: кто, мол, девица, которая убирается у меня? Ну, я рассказала, а Джамалия и говорит: пусть она, дескать, и на нее немного поработает.

– И вы согласились?

– А мне-то что? – пожала плечами Эля. – Женька только глаза мозолила: как поймаю ее осуждающий взгляд, так тошно становится. Тоже мне, фифа!

– И что за работу предложила вашей приятельнице эта Джамалия?

– Да понятия не имею! – развела руками Эля. – И Джамалию давненько не видела, кстати.

– Получается, Евгения не согласилась? – продолжал пытать Ахметов. – Она ведь не уволилась?

– Не уволилась. Может, не договорились они с Джамалией, по деньгам не сошлись… А Женьку, выходит, грох… убили то есть. Вот как бывает! Я считаю, ей надо было домой возвращаться, как только она залетела. Я даже предлагала оплатить ей дорогу, но она отказывалась. Твердила, что все скоро устроится…

– И мы опять возвращаемся к неизвестному отцу, – вздохнул Дамир, чувствуя, что попросту потерял с этой бабой кучу времени: она ничем не смогла ему помочь и не прояснила ситуацию с беременностью Евгении Дробыш. Ниточка завела в тупик, и придется начинать сначала!

* * *

Алла не имела возможности подготовиться к встрече с Мономахом: он позвонил, когда она сидела в кабинете перед доской, на которой разместила фотографии погибших женщин. Под каждой красным маркером Алла вывела краткие данные, а черным написала вопросы, на которые требовалось ответить. Пока она не стерла ни одного вопроса: сведения, полученные ею самой и ее коллегами, не давали необходимых ответов.

Они словно бы крутились на одном месте, пытаясь нащупать связь между жертвами. А может, связи вовсе не существует? Или убивал маньяк, ненавидящий женщин в положении? Тогда следствие может растянуться на годы, ведь в этом случае единственным, что связывает жертв, остается беременность!

Когда Мономах позвонил и рассказал о найденной записке, Алла попросила его приехать. Она убеждала себя, что записка является важной уликой, но, честно признаться, она просто хотела вновь увидеть доктора – с его добродушным лицом, внимательным взглядом круглых серо-голубых глаз и размеренной манерой речи. Ее симпатия к Мономаху была искренней и неожиданной для нее самой. Пережив разрыв с мужчиной, который ушел к дочери высокопоставленного эмвэдэшника, Алла думала, что утратила интерес к противоположному полу. Мужчины перестали существовать для нее как класс. Она работала с ними бок о бок, но это другое, ведь она не рассматривала их как самцов. Они были коллегами, они уважали и ценили ее за блестящую интуицию, умение отделять главное от второстепенного и ровное, непредвзятое отношение. Она знала, что некоторые мужчины относятся к ней иначе, считая карьеристкой и протеже, а кое-кто и любовницей Андрона Петровича Кириенко, генерал-майора юстиции и непосредственного начальника Аллы. Она старалась не обращать внимания на косые взгляды, справедливо полагая, что собственную несостоятельность и отсутствие карьерного роста недалекие люди склонны валить на то, что их «обошла какая-то баба, которая нашла подход к начальству через постель». Мономах стал первым мужчиной, с которым Алла впервые за два года почувствовала себя свободно и спокойно. Он не оказывал ей знаков внимания, их общение носило дружеский характер. В Мономахе Аллу в первую очередь привлекала доброта – необычное качество для мужчины. Для мужчины-врача, более того, врача-хирурга, оно и вовсе не характерно, и все же Мономах определенно обладал этим редким достоинством. С проявления доброты началось их знакомство, и потом, когда Алла узнала Мономаха поближе, она поняла, что эта черта является неотъемлемой частью натуры ее нового знакомого. Именно из-за своей доброты он едва не попал под раздачу в деле Яны Четыркиной. Доброта и желание выяснить причину смерти молодой беременной женщины привели к тому, что у него в кармане оказалась записка с мольбой о помощи.

Когда снизу позвонил дежурный и доложил о приходе «гражданина Князева», Алла приказала его пропустить, а сама достала маленькое зеркальце с пудреницей, проверяя свою презентабельность. Она знала, что делать это необязательно, ведь Мономах пришел не за тем, чтобы оценить ее неземную красоту. И все же Алла хотела предстать перед ним в наилучшем виде. Она на диете, и ей удалось за короткий срок потерять почти восемь кило – огромное достижение для человека, ранее не обращавшего внимания на режим питания. В юности Алла ела все, что хотела. Она не была худышкой, но имела вполне привлекательную фигуру с формами, которая заставляла облизываться представителей противоположного пола. Беда случилась с ней после разрыва с любовником. Алла заедала горе, расплылась и в конце концов перестала интересоваться тем, что показывает стрелка весов. А она опасно приближалась к отметке сто! Именно Мономах заставил Аллу вспомнить, что она, в свои тридцать шесть лет, молодая женщина, у которой все впереди.

По контрасту с цветущей, отлично себя чувствующей Аллой доктор выглядел уставшим, и она испытала чувство вины оттого, что заставила его приехать в такую даль. Она ведь совсем забыла, что Мономах вынужден пользоваться общественным транспортом, пока машина в ремонте! Чувство вины стало почти невыносимым: вместо того чтобы ехать домой, поесть и лечь в постель, ему пришлось тащиться на другой конец города только потому, что Алле захотелось увидеться с ним лично.