Я сердца дверцу приоткрыла. История моей жизни и очень правдивые рассказы

А мне, впрочем, не так уж было важно, как малыш там появился. Главное, что теперь я стану старшей сестрой!

Пока мама дохаживала последние недели беременности, я с бабушкой Раей жила на нашей даче недалеко от Москвы.

Дачу я любила, поэтому время пролетало не скучно. То с соседскими ребятами из песка замки строили, то из брызгалок обстреливали друг друга водой. И даже закапывали клад в сундуке.

Пока однажды соседи, приехавшие из Москвы, не сообщили мне радостно:

– Иринка, у тебя сестрёнка родилась!

Я даже заплакала от переизбытка чувств.

Прибежала к бабушке Рае, глаза горят, на щеках слёзы:

– Мама сестрёнку мне родила!!!

На следующий день меня забрала к себе бабушка Клава. Та, которая со мной и в огонь, и в воду, и на «Ромашке» заодно.

Один раз мы с ней навестили маму в роддоме, посмотрели на малышку через окно.

А вскоре всей делегацией – папа, бабушка, дедушка и я – поехали забирать маму и «подарочек» из больницы.

Дома я не могла налюбоваться на нашу «спящую красавицу». И носик, и ушки, и ротик, и щёчки – все вызывало мой восторг! Только сестрёнка все время спала, а так уже хотелось с ней поиграть и заглянуть в ее карие глазки!

Началась новая жизнь. Мы с мамой кормили, мыли, пеленали малышку, чистили ушки, обрабатывали пуповину грудничка. Конечно, делала все мама, но я неизменно присутствовала при всех процедурах. И не упускала возможности прикоснуться к своей сестре.

Первый месяц на белом свете показался ей не очень приглядным, и она часто плакала, особенно по ночам.

Мне повезло в том, что наш класс тогда учился во вторую смену, и я могла подольше поспать.

А маме с папой по очереди приходилось таскать маленькое сокровище на кухню, чтобы та не будила меня в комнате.

Однако она заливалась так громко, так истошно, что слышно было во всей квартире.

Но все когда-то заканчивается, и это тоже прошло.

Наш малышок, которому мы все никак не могли дать имя, стал спокойно сопеть по ночам.

С именем долго не могли определиться. И когда девочку все же решили назвать в честь мамы – Наталья, то за ней тут же закрепилось милое – Татусик. А нашей любимой песенкой стало народное «Ой татушки, три-та-та».

Татуська была невероятно шустрой и шкодистой девочкой. У родителей прослеживалась растерянность в методах ее воспитания – было не понятно, как после такой тихой и покладистой Иры справляться с таким сорванцом.

Да и я страдала не меньше. Как только Тата стала самостоятельно передвигаться по комнате, я не успевала прятать учебники и тетради. Если родители никогда не проверяли мои домашние задания, (только если я сама засомневаюсь в их правильности и прошу помочь), то сестрёнка проверяла их регулярно. Теперь я понимаю, именно так появляются на свет талантливые педагоги.

Пожалуй, у меня не было ни одной промокашки, ни одного ластика, ни одной тетрадки, где Татуська не поставила бы свой многозначительный «кренделек».

Да что там тетради, она успела изрисовать мамин паспорт! Ну, когда?!

Его всегда прятали на самой верхней полке. Только мартышкам полки не помеха… Её каляки с постоянством появлялись то тут, то там.

СУДЬБА

После рождения сестрёнки мне два раза пришлось лежать в хирургии Русаковской больницы с гнойными абсцессами.

Больница эта старая, в центре Москвы.

Хирургия располагалась в каком-то старинном корпусе.

После многочисленных внутримышечных уколов мой организм отказывался всасывать лекарство, накапливал его и превращал в гной.

Теперь мне предстояло вскрытие абсцесса.

Почему так произошло, никто не знает. Но факт остается фактом – обе ягодицы разрезаны и откачено по пол-литра гноя.

Порядки в том отделении были ещё более строгие, хирургия ведь, а условия ещё более отвратительные.

Горшки часто не выливались своевременно, и маленькие дети измазывались в какашках и пачкали все вокруг. Зайдешь в такую палату, где все дети от года до трёх (к ним мам уже не положено пускать, только к грудничкам) вонь стоит несусветная, дети все перепачканные, без штанишек. Пытаюсь их как-то оттереть и медсестру позвать, чтоб чистые вещи принесла.

Ой, в общем, житие мое в этой больнице особенно врезалось в память. И вот ещё чем. В соседней со мной палате лежали мамочки с грудничками. И ещё ребенок из дома малютки. Ему месяцев десять, но он не ходит, не сидит, да и на вид не больше пятимесячного. Только головка выросла в соответствии с возрастом. А глаза такие большие, грустные и взрослые очень. Малыш не плачет, отучили в доме малютки. Спокойно и с глубокой душераздирающей тоской смотрит тебе в глаза. Реснички длинные, красивые. А волосиков нет, обрили. Бутылку ему на полотенце положит медсестра, и он сосёт. А если обронит, то тихо будет ждать, когда кто подойдёт и снова соску к ротику поднесет.

Когда я его увидела, то не могла отойти от кроватки. То бутылочку ему поддержу, то животик поглажу. А по щекам моим слёзы текут в три ручья.

У меня дома сестрёнка немного больше его. И жалко мне человечка этого невероятно. И поделать ничего не могу. Безнадега. Бледненький, слабенький, в застиранных ползунках. Медсестры от его кроватки гоняют, нельзя ему к теплоте человеческой привыкать, ему обратно в соц. учреждение надо.

Постою, поплачу, а как ноги затекут, стараюсь незамеченной прошмыгнуть в свою палату. Будут ведь ругать, если увидят, что я не в своей палате.

Вот так. Судьба такая. Или люди такие…

МОРОЗОВСКАЯ БОЛЬНИЦА

Как из песни слов не выкинешь, так из моего детства не выкинуть всё, что связано с Морозовской детской городской больницей.

Каждый месяц меня возили туда со всеми анализами и справками, оформляли госпитализацию через приемный покой, вели в отделение, брали пункцию внутрисуставной жидкости, вводили лекарство и… отпускали домой.

Конечно, проделывалось это по предварительной договоренности между врачом и мамой. И очень подпольно. Потому что мы нарушали все тогдашние законы детских больниц.

Но пару раз в год избежать госпитализации длинною в месяц или более все же не удавалось.

Бич всех больниц того времени – это рыжие прыткие тараканы.

Тараканы были еще одной причиной, по которой я очень боялась больниц. Они шныряли везде. По утру их можно было обнаружить в тапочках, в тумбочке и даже на подушке. Вечером они могли притаиться под одеялом, упасть с потолка или внезапно вылезти из неожиданного места и нагло пошевелить усами.Фу!

Я очень боялась рыжих хитрецов.

Дома у нас такой живности не было, и вызывали они во мне жуткую брезгливость, до мурашек.

Самое страшное, если ночью приспичило сходить в туалет.

Сначала свет из коридорчика зажжешь, потом дверь ногой пнешь, чтоб открылась. Часть страшилищ попадает с потолка и стен, разбежится по углам, но самые наглые особи останутся.