Любовь. Слёзы. Алкоголь

Большой зал находился на третьем этаже. По всему коридору были развешены портреты музыкантов, картины, старинные черно-белые фотографии. Я увидела центральный вход в зал, красивые тяжелые двери были распахнуты настежь, из зала доносился шум, который знаменовал, что он забит народом. Огромные прожектора освещали сцену, балконы украшала лепнина, удобные бархатные кресла так и звали присесть – все здесь дышало величием. От переизбытка эмоций я даже забыла, зачем я, собственно, нахожусь здесь, волнение почти отступило, но вскоре вернулось с новой силой. Половина зала была заполнена молодыми людьми, подшучивающими и смеющимися. Никто из них не восхищался красотой зала, из чего я могла сделать вывод, что они бывают здесь очень часто и не только в качестве зрителя. Я тяжело вздохнула. Как выйти на сцену перед студентами? Они же только и пришли сюда в надежде, что кто-то опозорится. Я заметила, что первые два ряда были заполнены конкурсантами, и, пройдя несколько рядов, заняла место. Оглянувшись назад, чтоб осмотреть зал, я заметила на центральном балконе сидящих с блокнотами в руках судей. Среди них была женщина в голубом костюме, которую я встретила у лестницы. Через пятнадцать минут на сцену своей грациозной походкой взлетел Эдуард.

– Ну что, все готовы?– весело сказал он, и его голос отразился эхом от стен. – Не будем оттягивать и сразу начнем, у каждого ровно семь минут. Поехали! Да и, кстати, господа учащиеся. Я настаиваю – никаких криков, демонстраций и мнений! Вам позволили присутствовать до первого замечания, я доступно объясняю?

Кто-то выкрикнул: «Есть, сэр!»,– и в зале захихикали. Я обернулась, и сердце упало: выкрикнул никто иной, как вчерашний парень из кафе. Вот черт! Я узнала его и всю компанию: все они, оказывается, были студентами! Я сделала глубокий вздох и убедилась, что фортепьяно стоит на сцене рядом с кулисами.

– Итак, поехали!

Красивая длинноногая девушка поднялась с первого ряда и вышла на сцену. Пела она довольно неплохо и двигалась в такт, но уж больно переигрывала, как мне показалось. Как будто все было отрепетировано до каждого взмаха рукой. После ее выступления по залу весело пробежал шквал аплодисментов. Далее вышел юноша, которого я почему-то запомнила больше других. Бритоголовый Макс. Его танец был очень зажигательный, и я громко хлопала вместе с остальными, а судьи весело шептались, одобрительно кивая. Чтобы хоть как-то унять дрожь, я сжимала пальцы добела.

– Туманова Анна!

О, черт, черт, черт! Все будет хорошо, хорошо! Поднимаясь по ступеням, я заметила, что парень из кафе что-то весело рассказывает друзьям, глядя на меня. Наверное, про увлекательное пособие по быстрому поеданию булочки с кунжутом. От этого мне стало не по себе, и на последней ступеньке я запнулась и чуть не грохнулась в оркестровую яму. Зал нашел это очень забавным и давился в беззвучном смехе. Я села за рояль, руки дрожали, на секунду мои глаза закрылись, и волнение само собой куда-то испарилось. Пришло ощущение, что я дома, вот мое место. Руки упали на клавиши, и я первый раз в жизни запела и заиграла для кого-то, потому что до этого единственным слушателем моих песен был Шпротик, а от него комментариев не дождаться. Я слышала, как мой голос отражается эхом от стен, а от прожектора моя кожа была такой белой, почти фарфоровой. Время и место утратили значение, и я пела, наслаждаясь по-настоящему, наслаждаясь тем, что делаю. Песня закончилась, я сделала поклон, услышав аплодисменты.

– Анна! Анна! Вы можете немного задержаться?– громко сказал женский голос, говоривший явно с балкона, из-за прожекторов я не могла видеть лица женщины. Я подошла к микрофону.

– Прошло только три минуты, в вашем распоряжении еще четыре!

К этому я была не готова, потом до меня дошло, что я могла бы просто сыграть что-то:«Лунный свет» или «Времена года». Но я стояла молча, широко раскрыв глаза. Повисла гробовая тишина, и от ужаса мне хотелось зарыдать и убежать.

– Ну, хорошо! Анна. К200-летию нашей замечательной школы мы решили поставить «Евгения Онегина». Как вы считаете, в чем главная трагедия эпохального романа?

Я стояла, как на экзамене, и не могла выдавить из себя ни слова, тишина давила мне на перепонки. Я подошла ближе к микрофону, бегло вспоминая сюжет, который сейчас вылетел из головы, хотя половину романа я точно могла рассказать наизусть:

– Г-главная проблема романа,– отвечала я дрожащим голосом,– да и вообще того времени, что люди мало говорили друг с другом. Недосказанность творила ужасные вещи, рушила судьбы людей. Сейчас люди стали говорить о своих чувствах более открыто, и я считаю это большой плюс!

Я не помнила, что говорила, по мне – так это был просто набор слов.

– Спасибо за интересное суждение!

Заняв свое место в зрительном зале, я больше не обращала внимания на сцену. Было ощущение, что я все испортила. Мне хотелось плакать, рыдать, остаться одной, уехать и больше никогда сюда не возвращаться. Я даже была готова выйти замуж за Дэна и начать рожать ему детей. Я очнулась лишь, когда Эдуард сделал заявление:

– Благодарим всех за прекрасные номера! Наши многоуважаемые судьи и, по совместительству – преподаватели примут решение, и список получивших бюджетные места будет завтра в десять утра у расписания в холле. Ну, а сейчас всем спасибо, все могут быть свободны!

Выжатая, как лимон, я принимала свои вещи из гардероба и, резко развернувшись, чуть не снесла парня из кафе, который давил странную улыбочку.

– Эй, а я тебя помню!– он стоял в обнимку с высокой блондинкой, чья рубашка с трудом удерживала внушительный бюст.

– А я тебя нет!– огрызнулась я и пошла прочь. Да что он привязался ко мне? Еще со своей глупой ухмылкой.

Вернувшись в номер, вся промёрзшая насквозь, я закуталась в одеяло и долго разглядывала свои ногти. Потом позвонила мама, и я ограничилась лишь словами, что все прошло нормально, выступила достойно. Видимо, по голосу она поняла, что я не в настроении, потому что не стала меня допытывать расспросами. Билет домой я заказала по интернету на завтра, на половину шестого вечера. Когда завтра я не увижу своего имени в списке, у меня будет достаточно времени прорыдаться, собрать свои вещи и доехать до вокзала.

Глава 4

Так странно видеть во сне не совсем понятные, абсурдные, порой нереальные вещи и ощущать при этом абсолютное счастье. Я обожала свои сны, в них я никогда не сидела за разгребанием бумаг, я была путешественницей, охотницей на вампиров, я пела, я была счастлива. Проснувшись, я погружалась в ностальгию, как будто скучала по прошлому, которого у меня никогда не было.

Я поднялась с кровати, засунув ноги в пушистые тапочки-собачки. В номере было холодно, потому что вчера, включив кондиционер, мне показалось, что я поставила режим плюс двадцать пять на тепло, но он почему-то упорно всю ночь дул на плюс пятнадцать холод. Налив себе кофе, я швыркнула носом. О, ну только не температура! Зеркало быстро подтвердило мои опасения. Красный нос, под глазами всё синело, как июльское небо, лицо бледное, в общем, «франкенштейн» отдыхает. В номере была аптечка на случай первой необходимости, и, к счастью, там завалялся градусник и какой-то пакетик с порошком от простуды со вкусом лимона. Градусник упрямо показал тридцать восемь.

– Просто здорово! -мыть голову я была не в силах, краситься тоже. Натянув одну штанину, я дубела на стуле, и только через пять минут вторая штанина была уверенно натянута на вторую ногу. Наконец, и шапка была надета, пальто тоже, шарф я повязала до самых глаз, на разглядывание себя в зеркало времени не оставалось и, закрыв номер, села в лифт. Мартовское небо все было покрыто тяжелыми серыми тучами, не оставляя солнцу ни единого шанса. Замок величественно выглядел на фоне серого неба, даже немного жутковато.

Зайдя в холл, я увидела целую толпу студентов, шепчущихся у арки, где было аккуратно развешано расписание занятий. Высокая девушка, которая вчера выступала первой, рыдала на деревянной резной скамейке, а рыжая девушка с кудряшками ее успокаивала.

К расписанию было не подступиться, и я без толку несколько раз вставала на цыпочки и задирала голову. Кто-то одобрительно вскрикивал: «Прошел!», а кто-то нудил: «Эй, где мое имя?». Наконец, я протиснулась вперед и стала лихорадочно бегать по строкам. Сначала я прочитала, что прошедшим нужно будет ознакомиться о начале занятий на официальном сайте, а также подать заявку на общежитие, если такое требуется. Я спускалась по списку все ниже и ниже, но моего имени всё не было, на глаза наворачивались слезы, как вдруг: «9. Туманова Анна».

Что? Этого не может быть, это какая-то ошибка! С каменным лицом я упала на скамейку рядом с рыдающей девушкой, которая вдруг стала бить кулачками лавочку. Я подняла глаза и заметила, как вниз спускается вчерашняя женщина в голубом костюме, только сегодня на ней костюм был ослепительно белый, отлично подчеркивающий ее красивую худобу.

– Добрый, то есть доброе утро! -запыхалась я. Она посмотрела на меня сверху вниз и строго сказала:

– Доброе утро, я вас слушаю!

– Знаете, здесь, наверное, какая-та ошибка. Я нашла в списке свое имя и…

– Ваша фамилия? – сосредоточенно спросила она.

– Туманова!

– Хм, нет никакой ошибки. Анна Туманова в списке под номером девять. Или вы уже передумали? -не сводя с меня глаз, осведомилась она.

– Нет! Конечно, нет, – залепетала я.

– Чудно! Тогда я вас поздравляю и прошу извинить, не все воспринимают отказ, как подобает, – она поспешила к рыдающей взахлеб девушке на скамейке. Я стояла, и в голове не было ничего – пустота.

–Эй? – меня кто-то окликнул и коснулся плеча.– Привет! Ты Анна, верно? А я Макс.Помнишь танец и…

– Да, да, я тебя помню, Макс. Да, привет!– я собиралась с мыслями и выстраивала реальность происходящего, как карточный домик. Макс стоял в синей спортивной куртке, обтягивающих джинсах и в веселой радужной шапке. Мне показалось, что он выше меня на целую вечность, как минимум.

– Ты прошла, поздравляю. Я увидел твое имя в списке, ты здорово пела и думаю, это заслуженно. Я, кстати, тоже прошел, -сказал он как будто между делом.

– Ты что? Это же классно! – совершенно искренне ответила я, он засмеялся и посмотрел на меня своими янтарными глазами.

– Ты сама почему не прыгаешь от счастья?

–Э-э… Да, я буду. Правда, буду. Просто нужно как-то пожить немного с этой мыслью, понимаешь? – я отвела от него глаза, потому что заметила, что он начал разглядывать меня очень внимательно.

– Верно, – он немного замялся, но потом продолжил. – Слушай, хочешь. я тебя подкину? Ты в каком районе живешь?

– Нет, не надо. Я не из этого города, а остановилась совсем рядом. И мне пора, до первого сентября? Ладно?– я медленно отступала и уже хотела развернуться и уйти прочь, как он добавил:

– И, кстати, жаль, что раздеваться тебе не пришлось. Я шучу. Пока! – и с добродушной улыбкой он ушел в сторону толпы. Вот черт! А я думала, об этом все уже забыли.

Я зашла в номер и немного отдышалась. Только сейчас до меня начало доходить произошедшее. Дело было даже не в том, что я получила это место. У меня, наконец, появилась цель, смысл в жизни.

– Мама, ну нет. Ты что, плачешь? Перестань, пожалуйста. Я думала, ты будешь рада за меня. Но… Мама, поговорим об этом дома,– я вздохнула,– мне пора собираться. Люблю тебя!

Мама приняла новость о моем зачислении ужасно. Ее очень пугала мысль об одиночестве. Но, как бы я ее ни любила, я не могла оставаться всегда на одном месте, как кочка, и, как бы ни было тяжело, нам обеим перемены пойдут на пользу, нужно просто привыкнуть. До моего отъезда еще пять месяцев. Я надеюсь, этого хватит на осознание нам обеим.

Вокзал встретил меня жуткой толпой и шумом, люди сновали туда-сюда, к тому же я чувствовала себя ужасно: перед глазами была пелена, и голова кружилась. Температура никак не спадала, а из носа ручьем текли сопли. До поезда оставалось еще чуть больше часа. На территории вокзала находился аптечный киоск, где я купила препараты от простуды себе в дорогу и засела в буфете.

Пирожок с картошкой, от которого по салфетке расползлось жирное пятно, вызывал в моем желудке бурю отрицательных эмоций, отчего я выпила лишь пару таблеток от простуды, заливая их кофе. На перроне я промерзла и чувствовала себя кошмарно. Ледяной влажный мартовский ветер пробирал до костей, а поезд запаздывал. Наконец, из-за поворота показался зеленый состав, с шумом и грохотом поезд затормозил, и окоченелые люди, включая меня, кинулись к вагонам.