Белая фата для Алисы

– Нет-нет… – вдруг испугалась она, но тут же устыдилась своей слабости. – Вообще-то да, я хочу узнать, что она для тебя значит. Расскажи все откровенно. Ты сам в этом нуждаешься. Может, даже больше, чем я.

– Может быть… может быть.

Кевин потер переносицу и снова надел очки, будто для того, чтобы заглянуть в себя ему требовалось более острое зрение. Или отгородиться от ее вопрошающего взгляда?

– Мне кажется, ты сможешь меня понять. Ты тоже любила…

– Джесс проболталась, – неодобрительно покачала головой Алиса.

– Я сам попросил ее рассказать о тебе.

– И какие мои тайны она тебе выдала?

– О, совсем немного. Ну, во-первых, что ты однолюбка. Был у тебя один, который… разбил твое сердце. Вы вместе учились в университете, любили друг друга, а потом… ты пыталась его забыть с другим, но у тебя ничего не получилось. Это так? Или я исказил факты?

Она пожала плечами.

– Нет, все похоже на правду… Да, я любила… По крайней мере, мне казалось, что то была любовь. Да ты его видел, это Марк, который был с Николь.

– Нда, с Николь… Модный фотограф и любитель «маргариты». Судя по тому, как ты с ним скучала, нынче вас ничего не связывает. Или я ошибаюсь?

– Нет, ты правильно подметил, сегодня я совершенно свободна. Все мои чувства к нему куда-то испарились. Сейчас я сама недоумеваю, как я могла влюбиться в него? Ну, конечно, он был очень красив, ничего не скажешь – накачанные мускулы, синие глаза, темные волосы. Я вся замирала, когда он только смотрел на меня… Марк был у меня первым, может, в том вся причина? Не он сам по себе, но открытие себя самой, своей чувственности, принятие всего женского, что есть во мне, ошеломило меня. Марк стал для меня проводником в новый для меня неизведанный мир. Может, от того что именно он дал мне первые такие неожиданные, немного странные для меня удовольствия, он стал моим кумиром, всем?.. А может, я все напридумывала. Я была польщена, что такой, как Марк, выделил меня из многих. Я была на седьмом небе, летала… Мне казалось, что он чувствует то же, что и я, и нуждается во мне также, как я в нем. С ним я ощущала свою исключительность. Эта иллюзия и погубила меня. Я была для него одной из многих… очень многих. И пока я вздыхала, жалела себя, плакала в подушку, перебирая свои воспоминания, он напрочь вычеркнул меня из своей памяти. Теперь-то я понимаю, что я приписывала чувства, которые сама испытывала, чужому, совершенно чужому для меня человеку. Мое воображение сыграло со мной злую шутку…

– Так вот чего ты опасаешься?.. Вот отчего держишь оборону? Ты снова боишься ошибиться?.. Еще немного вина? – предложил Кевин, приподнимая бутылку со стола.

Алиса протянула бокал, где на дне еще плескалась пурпурная влага. Кевин наполнил его до половины. Может, хранящее энергию солнца выдержанное вино растворит ее грусть?

Мелкими осторожными глотками Алиса пила вино. Из невидимых динамиков лилась приятная мелодия. Краем глаза Кевин наблюдал за Алисой. «Господи, ну почему так устроено, что настоящая красота приходит вместе с пережитыми страданиями?» – думал он, чувствуя щемящую нежность.

Наверное, именно в эту самую минуту произошло непоправимое. Он полюбил. Кевин понял это только сейчас, когда они оказались наедине. Несомненно, он заметил Алису еще в доме Джессики. Когда они танцевали, он был удивлен теми чувствами, какие нахлынули на него, ошарашен, может, немного испуган. Потом ее работы заинтриговали его, и ему захотелось узнать ее поближе.

Справившись с подступившим волнением, он поинтересовался:

– Кстати, я хочу тебе показать одну картину. Очень интересная работа, загадочная… Пойдем, я тебе покажу.

Опершись о его руку, Алиса поднялась с кресла и прошла вслед за ним. Кевин остановился у противоположной стены гостиной и, включив подсветку, указал на картину, висевшую в ряду других в центре. Алиса вскрикнула от удивления?

– Откуда у тебя это?

– Замечательная работа, ты не находишь?

Алиса настороженно взглянула на Кевина, не насмехается ли он над ней?

– Когда я смотрю на нее, то счастлив от одной только мысли, что мир так удивителен. Мне даже потрогать хочется, настолько она живая. Линии, краски, формы – да все, вплоть до малейшего штришка, до мазка кончиком самой тонкой кисти. Ведь это твоя работа, Алиса?

– О… Это было так давно… Сто лет назад.

– Твоя картина просто изумительна. Я не поверил, что меня может так тронуть смешение линий и красок. Может, от того что ты оставила в этой своей работе часть своей души? Такое ощущение, что я открыл что-то новое… в самом себе. И в то же время я будто вспомнил, каким я был когда-то… Чудо! Настоящее волшебство.

– Почему ты так говоришь? – потрясенно спросила Алиса.

Кевин молчал, глядя впереди себя.

– Я растеряна. Мне не верится. Неужели ты все это говоришь серьезно?

– Тебя что, никто никогда не хвалил? – Глаза его блеснули. – Отчего ты не замечаешь очевидное? Ты настоящий талант. Тонкая, чувствительная натура, способная видеть красоту, творить прекрасное. Неужели ты не понимаешь, каким ты владеешь богатством? Талант, как у тебя – великий дар и большая ответственность.

– Ты говоришь, как Джесс, – с трудом выговорила Алиса. – Она тоже считает, что у меня есть определенные способности.

– Не просто способности, я настаиваю, талант. Именно талант – не меньше.

– Ну пусть так, пусть. Я боюсь высоких слов.

– Или все же ответственности?

Кевин молча ждал продолжения. Алиса покачала головой и отошла. Она снова опустилась в кресло у камина. Глядя на языки пламени, она продолжила:

– Сколько себя помню, я все время рисовала – карандашами, красками, мелками… Мне нравилось выводить линии, из линий плести орнамент, вырисовывать силуэты, накладывать штрихи. Мне нравилось наблюдать за тем, что происходит у меня на листе бумаги. Как будто это не я сама, что-то непонятное во мне движет моей рукой. Пока я рисовала, я впадала как будто в забытье. Все вокруг исчезало, оставалось только то, что внутри меня – мои чувства, мои мечты, мои фантазии. И вот это и ложилось на бумагу. Подчас, закончив работу, сама удивлялась тому, что получилось. Мама поддерживала мое увлечение, покупала кисти, краски. Когда мне было десять лет, мы с Джесс стали посещать дополнительные занятия по рисованию. Наш преподаватель не поощрял абстракции. Он был хорошим рисовальщиком, и благодаря ему я научилась портрету, шаржу, всему тому, что так понравилось издателям. Все мои ежата с медвежатами – его заслуга.

– Рисовальщик из тебя тоже замечательный. Все твои зверушки, игрушки – живые, милые, как дети. Но твоя абстрактная картина… Не знаю, как и сказать, это просто откровение. Ты помнишь то время, когда ты над ней работала? Расскажи мне о нем…

– Сейчас я даже не вспомню, когда начала ее рисовать и что именно пыталась выразить. Помню, была весна. Мы с приятельницами возвращались из кино. Смотрели какой-то анимационный фильм, сейчас не вспомню какой. Девчонки болтали, смеялись. Мы зашли в кафе, было много народа. И вот посреди всей этой сутолоки, меня пронзило ощущение полного одиночества. Кругом люди, много людей, музыка, разговоры… и все равно, такая смертельная тоска…

– Понимаю…

Алиса никак не отреагировала, даже не повернула голову на его голос, она по-прежнему сидела в кресле, обхватив себя руками, будто озябла. Кевина охватило беспокойство, как будто ее относит от него бурлящий водоворот. О чем она думает? О чем вспоминает? Что ей так дорого в ее прошлом? Он почувствовал укол ревности. Но вот Алиса подняла на него глаза, улыбнулась. Она вновь была с ним, она выбралась из лабиринта своих воспоминаний.

– Вернувшись домой, я сразу взялась за карандаши, но поняла: мне нужно нечто другое. Ни акварель, ни пастель не годились. Тогда я решилась взять акриловые краски. Я взяла холст, трудилась без остановки всю ночь, а утром все разрезала в клочья. Потом я пробовала еще, еще, пока не получилось то… что получилось. Думаю, таким образом я пыталась забыться, разорвать путы одиночества, ослабить боль невостребованности. В минуты творчества я чувствовала необыкновенный полет, радость, может быть, сопричастность к чему-то большому, чего не осознавала. – Алиса замолчала, пытаясь собраться с мыслями. – Мой преподаватель не одобрил мои эксперименты. Мне было страшно больно от его критики, и я забросила занятия. Хотела уничтожить свои абстрактные картины, но не смогла, раздарила всем, кто захотел взять… Тебе отдала мою картину Джесс, так? Она, наверное, даже обрадовалась, что кому-то может, пригодиться, то, что ей не нужно. Где она держала мою картину, на чердаке?

В ее взгляде, обращенном к нему, Кевин прочел боль. Ему захотелось ее подбодрить.

– Мне пришлось хорошо поторговаться с Джессикой, прежде чем она уступила твою картину, – сказал он с преувеличенной бодростью, что выдало его ложь. Алиса недоверчиво хмыкнула.

– Можно узнать, насколько Джесс разбогатела?

– О, это коммерческая тайна. Сумма сделки не разглашается, – отшутился он.

– Заговорщики, – усмехнулась она.

Кевин протянул к ней руку, положил ей на плечо. Ему хотелось обнять ее, привлечь к себе, но он понимал, что она пока не готова.

Алиса сидела, чуть наклонившись вперед, в задумчивости играя пальцами. Бирюзовая с белыми полосками блузка с верхними расстегнутыми пуговицами открывала тонкую шею, ключицы. Блузка была с короткими рукавами, и ее руки в отсветах искусственного пламени казались особенно красивыми в своей плавности линий.

«Природная грация, – подумал Кевин. – Во всем. Как она сидит, как поворачивает голову, как поправляет волосы, как морщит нос, в самом малом ее движении была какая-то особая грация тонкой чувствительной натуры.

Кевин не мог сравнить Алису ни с одной из тех женщин, какие встречались в его жизни. Сложная и изменчивая, а вместе с тем бесхитростная и понятная – странная, волнующая комбинация. С первого взгляда – обычная девушка, жительница мегаполиса, каких тысячи. Но на самом деле она сложнее, чем кажется. Любовь к искусству, особое отношение к деталям, к полутонам и нюансам делали Алису ни на кого не похожей. Складывалось впечатление, что она ощущает жизнь полнее, чем все окружающие.

– О чем ты думаешь?