Жаворонок Ёся

Ёсю в тот момент даже передернуло от страха.

– Зачем вы маму связали? – дрожащим голосом и тихо спросил мальчик, обернувшись к стоящим за его спиной взрослым. Его широко открытые зеленые глаза демонстрировали невероятный испуг. Кто-то счел нужным лишь молча погладить спрашивающего по голове.

Мальчик неуверенно дотронулся рукой до выпирающих, покрытых белым погребальным саваном, маминых ступней. Он почувствовал, что мама была босой.

“Ну правильно, – мысленно порешил ее младший сын. – Кто ж ложится на чистое обутым?!”

Справа от гроба, сидя на кровати, теснились его братья: Николай, Сергей, Саша, Павел и Петр. Посередине, вся в черном, сидела сестра Катя. Ёся впервые видел ее в платке. Сколько он себя помнил, она всегда ходила простоволосой, а зимой лишь иногда надевала мальчишескую шапку-ушанку.

Не хватало только шестилетней сестренки. Вероятно, она где-то спала, или ее отвели в детский сад.

Также отсутствовали Яша и Антон. Один давно жил в далекой Сибири, другой служил в армии.

Николай подхватил Ёсю, стоявшего у гроба, и усадил его к себе на колени. Широкой ладонью он прижал Ёсину лысо стриженную голову к своей густой шевелюре. Мальчик нерешительно обхватил самого старшего из братьев обеими руками, насколько мог. Это было нелегко: Николай был инвалидом. Спереди и сзади у него торчали уродливые, остроконечные горбы.

В семье рассказывали, что двухлетнего Коленьку покалечила няня в детском саду. Это было во время войны против немецких фашистов. Тогда воспитательница получила похоронку на мужа. То ли от горя, то ли от помутнения рассудка, она уронила маленького мальчика на дубовую скамейку.

Ёся боялся прижаться к брату слишком крепко – вдруг сделает ему больно. Раньше Николай никогда не брал его на руки. Он и не жил с ними постоянно, а лишь изредка приезжал в гости из отдаленного аула, затерянного где-то в районе железнодорожного разъезда с интересным названием – Шубаркудук. Взрослые говорили, что Николай был их сводным братом: у них был общий отец, но разные матери.

Несмотря на все обстоятельства, их семьи тесно дружили. Мама Николая, тетя Лисбет, в последние месяцы все чаще наведывалась к ним. И это при том, что у нее самой, помимо Коли, было пятеро детей от второго мужа – дяди Кадырхана. Но многодетную мать не останавливало ни дальнее расстояние, ни дорогие билеты на поезд, ни необходимость оставить свою семью и хозяйство без присмотра.

Во время своих частых приездов тётя Лисбет успевала сделать массу дел: она обстирывала всех детей своей подруги, латала и штопала одежду неугомонных сорванцов, кормила их и убирала в доме. Главное же, она ухаживала за их больной мамой: поила ее отварами, делала компрессы, обтирала истощенное болезнью тело барсучьим жиром.

Часто тетю Лисбет сопровождал ее старший сын Коля. Официально он работал киномехаником в аульном клубе, но в свободное время увлекался фотографией и, как их общий отец, виртуозно играл на баяне. Это умение приносило ему неплохой заработок на вечеринках и свадьбах.

Несмотря на свое увечье, Николай смог жениться. Его избранницей стала высокая, массивная и значительно старше его женщина по имени Антонина. У них не было общих детей, но у вдовы от первого брака уже было двое взрослых сыновей. Старший из них, Макар, иногда поднимал Ёсю одной рукой, держа его под потолком, и, задрав голову, громко спрашивал своим басом:

– Дядя, а ты знаешь, сколько твоему племяннику лет?

– Двадцать один, – серьезно отвечал первоклассник, а потом, копируя тетю Тоню, визгливо добавлял, вызывая смех у всех вокруг: – И шо, такиву дылду в армии не залишили?!

Антонина обычно стриглась почти налысо, оставляя лишь короткую челку, выглядывающую из-под платка.

– Чуб атамана, – шутил ее муж.

– А як у мене на шее сидят трое мужиков, то и виглядати мени так подобае, – строго отвечала она. – Мени так легше. Немаю часу та грошей на перукаря…

Второй по возрасту брат, Сергей, был Ёсе тоже сводным. Только уже по маме. Своего отца он никогда, даже на фотографии, не видел. Знал только его имя – Василий Морозов.

Практически у всех Циммерманнов были темно-коричневые волосы. И только Сергей имел светло-русые, как у мамы. Ёся часто слышал, что в школьные годы Сергей долго не мог определиться с фамилией. Напишет на обложке тетради «Долгарев» – одноклассники тут же дразнят его плаксой и ревой-коровой. Сменит на «Морозов» – детвора не дает прохода, распевая двустишие:

Дед Мороз, красный нос,
Ты подарки нам принес?

Иногда Сергей писал фамилию Циммерманн. Но тогда его, как и всех детей их семьи, дразнили «цыпленком». Эта кличка, видимо, была связана с многочисленностью их семьи и с тем, что фамилия начиналась на букву «Ц». Ну что может быть милее картинки, где дюжина маленьких желтых цыплят с пушистыми перьями и огненно-рыжими гребешками делает свои первые шаги? Однако для Ёси кличка «цыпленок» была почему-то особенно неприятной и обидной. Видимо, для Сергея тоже.

В шестнадцать лет, получая свой первый паспорт, Сергей наконец определился. Он записался Сергеем Васильевичем Долгоревым, указав национальность – русский.

Сергей успел отслужить срочную службу в стройбате поваром. Год назад он вернулся домой и весной женился на соседской дочке Вале. Ее он взял, как говорили взрослые, «с прицепом», потому что у нее был ребенок от первого брака.

До этого момента многодетные семьи соседей жили в мире и согласии. Но мама Ёси категорически воспротивилась этой свадьбе.

– Я бы с радостью с вами породнилась, – оправдывалась она перед соседкой Марией. – Но только не с распутной Валькой! Упаси господь! Я мечтала, что мой сын вашу скромную Раю возьмет. Она ведь его и из армии ждала.

Но Валя оказалась более опытной и сумела вскружить Сергею голову больше, чем ее младшая сестра. Мама не смогла с этим смириться. Она проигнорировала свадьбу и до самой смерти больше не разговаривала с Сергеем. Чайный сервиз, который она заранее приготовила ему в подарок, так и остался нераспакованным.

Осенью прошлого года у мамы обнаружили рак пищевода. Ёся и впрямь тогда подумал, что это речное животное с длинными усами, выпуклыми глазами на подвижных стебельках, с двумя большими клешнями и щетинками, с панцирем на спине и членистым хвостом, неожиданно поселилось внутри его мамы.

"Она что, его живьем проглотила?" – недоумевал малолетний сын.

С откровенным отвращением, а еще больше с ужасом, мальчик представлял себе, как в поисках пищи рак кусает маму изнутри. Она действительно теперь часто жаловалась на невыносимые боли в груди.

Мама пролежала в областной больнице больше месяца. Дети очень скучали по ней и были неимоверно рады ее возвращению. Хотя даже самые младшие из них заметили, что мама больше не походила на саму себя: она похудела вдвое, потеряла все волосы и зубы, ее глаза покрылись серой пеленой, а на лице практически никогда больше не появлялась привычная лучезарная улыбка. Как по мановению злого духа, она в одночасье превратилась в немощную столетнюю старуху. А ведь ей в декабре должно было исполниться всего лишь сорок девять!

– Отпустили умирать дома, – подслушал кто-то из детей и рассказал остальным.

Мама больше не ходила на работу в школу. Ее постоянно преследовали усталость и слабость. Она вообще не переступала через порог их мазанки и почти круглосуточно лежала на своей кровати под узорами выцветшего пододеяльника.

В их доме, где раньше царила суета, не стихал детский смех и гомон, вдруг стало глухо, пустынно и холодно. Тише, чем даже на уроках природоведения, которые преподавала злющая завуч Мария Ильинична.

Младшая сестренка, как правило, была с утра до позднего вечера в детском саду. Саша, Павел, Катя и Петр старались теперь не появляться дома без особой надобности. Мама уже не могла ими командовать. Беспризорной кликой они ошивались днем в теплом здании железнодорожного вокзала, а вечерами пропадали в поселковом клубе.

И только девятилетнему Ёсе некуда было податься. Следовать за старшими он не хотел, да и они сами запретили ему это делать. Близких друзей у него тогда не было.

Возвращаясь зимним днем из школы, Ёся часто останавливался в нерешительности перед входом в полностью занесенный снегом их отчий дом на краю степного села. Дрожа от мороза и страха, он боялся войти внутрь. Его пугало царящее там безмолвие, изредка прерываемое глухими стонами больной мамы.

Юный мальчик часто слышал от односельчан, что именно сейчас маме как никогда нужен уход и сочувствие родных. Переборов в себе страх, он все же делал нужный шаг и отворял дверь.

– Это ты? – вместо приветствия и расспросов про школу спросила мама. Ее высохшие губы шелестели, а бесцветный взгляд смотрел поверх ребенка. – А куда делся старец?

– Какой, мам? – вопросом на вопрос ответил Ёся. – Я тут один.

– В белом. С посохом. Он звал меня с собой.

Мама внезапно сильно заволновалась. В ее высохшей от болезни груди что-то забурлило и заклокотало, а вся комната наполнилась тяжелым дыханием.

– Это тебе приснилось, – пытался успокоить сын, протягивая ей граненый стакан. – На, выпей! Это сливки. С утреннего удоя. Я их сверху в трехлитровой банке собрал.

Мама неохотно подчинилась и отхлебнула глоток. Тут же поперхнулась и расплескала содержимое стакана на ночную рубашку. Долго кашляла.

Едва отдышавшись, она извинилась и пояснила:

– В горло уже ничто не лезет. Глотать больно, да и не могу…

Мама бессильно откинулась на спину. Ее редкие волосы, которые теперь были то ли влажными, то ли сальными от постоянного лежания в постели, прилипли к наволочке подушки. А ведь раньше у мамы была длинная и густая русая коса. После возвращения из больницы она сама ее отрезала.

– Некогда мне ее мыть и за волосами ухаживать, – пояснила она тогда, словно оправдываясь.